Читать книгу «Перевёрнутый мир» онлайн полностью📖 — Елены Сазанович — MyBook.
image
cover

Земля давно ушла из-под ног. И солнце тоже покинуло нас. И куда-то исчезли деревья. И я даже не чувствовал неба. Ничего, ничего вокруг не было. Голый вакуум. Космос. В нем существовали только мы двое. И я уже не жалел о своем зеленом мире, пропитанном свежими запахами и покоем. И Лида не жалела о своем, запыленном и суматошном. Мы были вдвоем. И нам оказалось достаточно этого. Наш космос устраивал нас. И его невесомость, и его пустота. Где не было ни запахов, ни звуков. Где остались только мы двое. И, наверно, наша любовь. Я уже знал, что это такое. И, пожалуй, мог нарисовать ее в своем воображении. Ее дыхание, ее мгновение, ее мимолетность. Импрессионисты могли бы мне позавидовать. Я рисовал не хуже… Разве кому-нибудь удавалось нарисовать любовь?

Так началась наша любовь. Впереди у нас был целый месяц. А это немало. Более того, я вообще считал, что для большой любви месяца вполне достаточно. За месяц люди не успеют надоесть друг другу, не успеют узнать все друг про друга, и даже не успеют поругаться. Про бытовые мелочи вообще нечего говорить. Быт за месяц не способен убить любовь. Это уже потом – в ходе, так сказать, проверки чувств и желаний… Мы не думали о проверке. Нас ждал месяц любви.

Лида больше времени проводила у меня в сторожке, чем в пансионате. Она безоговорочно приняла мою жизнь, с удовольствием готовила для меня, поливала цветы и деревья в саду. Для нее все было в новинку. Иногда мне казалось, что она просто играет роль этакой деревенской пастушки и часто – переигрывает. Но я закрывал на это глаза. Я был влюблен. И был уверен, что она влюблена не меньше. Я не верил, что играть в любовь возможно, когда не любишь. Я был очень далек от кинематографа.

Чижик с Лидой так и не сдружился. Наверно потому, что она его воспринимала всего лишь как мою собаку, а не как моего лучшего друга. А может быть, просто к нему ревновала. Чижик ревновал не меньше. И они в некотором роде боролись за мое исключительное внимание.

– Ну же, Данька, – Лида не раз настраивала меня против Чижика. – Я допускаю, что собака может стать другом, но не могу себе представить, чтобы она стала лучшим другом. Потому что так не бывает.

– Так бывает. Только так и должно быть, – дразнил я девушку. И в очередной раз пытался примирить ее с Чижиком. – Ну же, Лидка, подумай, вспомни хотя бы своих друзей. Сколько раз они тебя предавали? А сколько обманывали? А сколько завидовали? Ага? А Чижик ни разу про меня дурного слова не сказал. А зато как он умеет слушать! Я могу ему раскрыть любую тайну, и он никогда ее не разнесет по всему свету.

– Ты просто боишься людей. Вот и вся твоя философия. Ты боишься правды. Вот и нашел себе глухонемого друга, который только и может, что лизать твои ноги. Такой большой и сильный, ты боишься, что тебя могут предать, потому и выбрал себе того, кто не предает только потому, что предавать не умеет. А не потому, что не хочет.

Чижик громко и свирепо лаял на Лиду. Я хватал его за ошейник, опасаясь, что он может укусить девушку.

– Не обижай его, он ведь все понимает, – грустно отвечал я Лиде, которая, в отличие от Чижика, меня понимала гораздо меньше. А сколько бы осталось этого понимания после месяца нашей любви?

Пожалуй, я поспешил с утверждением, что за месяц ничто не способно омрачить любовь. Вскоре я понял, что для этого достаточно и дня. И все же моя правда заключалась в том, что жалкий месяц на обиды, разочарования и неприятности можно закрывать глаза. Запросто. Когда сильно влюблен.

Мы с Лидой не скрывали своих чувств. Просто мы сами скрывались. Нам было достаточно видеть друг друга, прикасаться друг к другу, вместе смеяться и изредка спорить из-за Чижика. И все же без выхода «в люди» обойтись невозможно. Хотя бы потому, что вокруг много солнца, зелени и свежего воздуха. И потому, что в этом году выдалось на редкость хорошее лето. Мои недавние прогнозы о семи неделях дождя не оправдались. Самсон в этом году играл на моей стороне.

Когда я был свободен, мы встречались с Лидой под нашим засохшим дубом. И Лида каждый день нетерпеливо его осматривала.

– Ни одного зеленого листочка! – Она чуть не плача била ногой по мху, облепившему дуб со всех сторон.

Мне иногда не терпелось сказать ей, что я все бессовестно выдумал – и про дерево влюбленных, и про то, как появляются на мертвом дереве листочки тогда, когда любовь случается. Но так и не открывал ей этой маленькой тайны. Мне нравилась моя выдумка. И иногда я сам в нее верил.

– Ну же, Лида, – я обнимал ее за плечи, – не будь капризным ребенком. Мы так мало знакомы. Разве можно понять за такое короткое время все про любовь?

– А при чем тут время? Хотя да… Конечно… Что можно понять?… Особенно дереву.

– Ну, дерево, если хочешь знать, понимает гораздо больше нашего. Потому что больше видит. И больше живет.

– Но опять же – молчит.

– Откуда ты знаешь? Может быть, это мы его не слышим. А может быть, молчим мы для него.

– Эх ты, ботаник…

Лидка стелила покрывало на землю, ложилась и сладко потягивалась. А я часами мог любоваться ею. И молчать. Как дерево. И не слышать ее беззаботную болтовню. А она все рассказывала и рассказывала об огнях Большого города. Иногда я вспоминал Марианну Кирилловну. Они относились к своему городу абсолютно одинаково. Проклиная, ругая, обзывая, они очень его любили. И мне казалось, я тоже начинаю его любить. А возможно, я просто любил Лиду. И мне уже становилось все равно где быть, лишь бы быть с ней.

Однажды я в очередной раз учил Лиду плавать, она барахталась в воде, как беспомощный ребенок, цепляясь за мои плечи и оставляя на спине следы от царапин. Эта картина мне была очень знакомой. Я не раз наблюдал ее, когда стоял за деревом и следил за чужим праздником, в котором веселились моя Лида и Эдик. Теперь на его месте был я. Это меня несколько смущало и даже злило, но я сдерживался, всегда помня, что нашей любви отпущено очень мало времени. Я просто старался как можно меньше походить на Эдика. Но у меня не получалось. Я так же крепко прижимал к себе Лиду, так же бросал ее в воду и однажды так же прицепил желтую кувшинку к ее волосам. Боже, неужели в жизни похожи не только люди, но и их жесты и даже их любовь? Как, должно быть, звезды смеются над нами, когда мы их называем одинаковыми…

И вот в один из таких безобидных уроков из воды внезапно вынырнула Валька, очутившись недалеко от нас. Мокрая, веснушчатая, со слипшимися короткими волосами и красными от воды глазами, она напоминала лягушонка. Лида от неожиданности вскрикнула:

– Ой, а это что за лягушонок?!

– Это Валька, – обречено представил я девушку. – Дочка доктора Кнутова. Мой хороший друг.

– Как Чижик или все-таки лучше? – подозрительно покосилась на меня Лида.

– С Чижиком состязаться – гиблое дело. И все-таки Валька – хороший друг.

– И главное – хорошенький, – со злостью бросила мне в лицо Лида.

А Валька развернулась и поплыла. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. И уже ни капельки не напоминала лягушонка, а скорее походила на русалку. Я уже не видел ее коротких слипшихся волос, ее плотного веснушчатого тела. Она ныряла и выныривала вновь. Очень гибкая, как стебелек желтой кувшинки. Она ложилась на спину и легко гребла руками. Как лодка, затерявшаяся в волнах моря. И лучи солнца играли на ее мокром теле. Я искренне залюбовался Валькой. Мое любование не ускользнуло от жесткого взгляда Лиды, которая вдруг (этот беспомощный ребенок, который только и мог, что барахтаться в воде) изящно нырнула и поплыла. Не менее легко и красиво. Она плыла брассом, делая точные симметричные движения, а затем перешла на баттерфляй. Я тупо смотрел на нее. И не видел ее красоты. Я просто вдруг понял, что она настоящая профессионалка. Наверняка не раз побеждавшая в городских соревнованиях. И так ловко водившая меня за нос. Боже, а я ведь это подозревал еще тогда, когда она играла с Эдиком. Еще тогда… Теперь же она устроила соревнования с Валькой. И я от всей души пожелал ей проиграть. Резко развернувшись, я поплыл к берегу.

Лида догнала меня, когда я уже, выбравшись из лесных зарослей, зло и решительно направлялся к дому.

– Дурак же ты, какой дурачок. – Она обняла меня сзади за плечи. Я не обернулся.

– Ну не могла же я спокойно смотреть, как ты любуешься этим лягушонком. Вот и пришлось самой показать класс, – мурлыкала Лида, гладя мою спину.

– Я понятия не имел, что можно в одну секунду научиться так плавать. Ты просто вундеркинд. Думаю, тебе под силу и спортивное, и подводное плавание. Может быть, меня научишь?

– Но пойми, милый, эти маленькие хитрости были придуманы специально для тебя. Тебе ведь приятно было учить меня плаванью, – оправдывалась Лида перед моей злой спиной.

– Насколько я знаю, эти хитрости были придуманы поначалу для клипового героя, – внезапная мысль вдруг осенила меня, и я резко обернулся. И столкнулся с невинным взглядом. – Скажи, Лидка, только честно… Только честно, пожалуйста… Тогда… Когда Эдик учил тебя плавать, ты знала…

– Что знала? – Лида хитро сощурилась.

– Ну… Что я наблюдаю за тобой?

– Конечно, знала, – просто ответила она. – Ну, какой нормальный мужик не придет на свидание, если его назначает такая девушка, как я.

– Какая девушка? – Я нахмурился. – Лгунья, врунья, интриганка…

– Продолжай, продолжай! – Лида уже откровенно смеялась.

Мне так хотелось продолжить – и к тому же бездарная актриса. Но Лида прижалась ко мне всем телом. Ее волосы, еще мокрые, приятно щекотали мое лицо и пахли желтыми кувшинками.

– И к тому же прекрасная актриса, – продолжила она за меня.

И я не смог ей возразить. Я погладил ее влажные волосы, прикоснулся к ним губами. У нас был всего лишь месяц…

А вечером, проводив Лиду, я ждал появления Вальки. Это было в ее духе. Она непременно должна была появиться и устроить скандал. К чему я был готов. Даже придумал красочный монолог и привлек Чижика к своей защите.

– Ты любишь эту девчонку, Чижик. Так что, брат, помоги мне. Ну, лизни ее руку. Или посмотри на нее жалобно. Уж что-что, а это ты, дружище, умеешь.

Чижик вздохнул и, свернувшись калачиком, улегся у порога. Но Валька так и не пришла. Она не пришла и на следующий день. В глубине души я был раздосадован. В конце концов, она же влюбилась в меня и даже возомнила себя моей невестой. Однако же Валька стала для меня не единственной досадой. В этот вечер не пришла и Лида. И я уже не на шутку разволновался. Столкнувшись на пороге дома с запыхавшимся Мишкой, я и вовсе испугался.

– Ну же, – я втащил его за ворот пиджака в дом. – Только без предисловий, что случилось?

– Заболела, – выдохнул Мишка. И уже более спокойно добавил: – Но ты, Данька, не волнуйся. Просто перегрелась на солнце. Знаешь этих столичных штучек. Они и солнца-то у себя за небоскребами не видят. Вот и, вдохнув глоток свежего воздуха, падают почти замертво. И где такое видано, чтобы люди болели от солнца и воздуха?! Чокнуться можно. Нет уж… Такая жизнь не по мне.

Мишка уселся развязно на диван и, забросив ногу за ногу, вытащил из пиджака «Кэмел» и золотистую зажигалку той же фирмы. Но не успел прикурить. Я мгновенно выхватил пачку сигарет из его рук.

– Мишка! Вот отцу расскажу!

Мишка от души расхохотался.

– Ну, Данька! Ты меня совсем уморил! Словно из каменного века! Да я уже год как курю! Даже если бы не курил, то непременно с сегодняшнего дня бы начал. Разве от такого шика отказываются! Я ведь только «Приму» и пробовал.

Я внимательно посмотрел на Мишку. Его уши торчали в разные стороны, старый пиджак с отцовского плеча болтался на худеньких плечах, глаза по-детски блестели при виде новой игрушки. «Кэмел» Мишке был так же к лицу, как медведю смокинг.

Я устало опустился на диван рядом с парнем.

– М-да… А мне все кажется, ты ребенок. Совсем не замечаю времени. Знаешь, Мишка, оно для меня словно застывает здесь, на природе. Словно ничего не взрослеет, не стареет, не умирает. Только рождается. А ведь это далеко не так.

– М-да-а-а, – вторя мне, глубокомысленно протянул Мишка. – Ты совсем одичал, Данька. Совсем. И, не в обиду тебе сказано, постарел. Хоть и на природе.

Мишка мастерски чиркнул блестящей зажигалкой из фальшивого золота.

– Артисты подарили? – показал я на «Кэмел».

– Угу. Они, кто же еще. У них там все знаменитости такие курят. А про спички они вообще уже думать забыли. Да, мы с тобой – темнота, каменный век. Сигареты, кстати, твоя… эта… артистка преза… презентовала – за успешную работу. А зажигалку ее дружок. Ух, как я обрадовался, мне в жизни таких подарков не делали. Даже на день рождения. Самый дорогой подарок был – перочинный ножик от отца. Да разве сравнить с такой зажигалкой!

– А где ты их встретил? – направил я разговор Мишки в нужное русло.

– Да в номер к твоей артистке заходил, отец велел занести ей лекарства. Она лежит на кровати с мокрым полотенцем на лбу. А этот красавчик сидит у ее ног, как верный пес.

Внутри у меня все перевернулось. Я сжал кулаки. И почему-то спросил:

– Целуются?

– Чего? – не понял Мишка.

– Ну, ты же сам говорил. Они когда-то целовались.

– Я? Ах да! – Мишка стукнул себя по лбу. – Совсем забыл. Почему-то когда врешь, всегда забываешь.

– Зачем ты мне врал, Мишка? – Я не разозлился на него, а только облегченно вздохнул.

– Да я б ни в жизнь! – Мишка стукнул себя кулаком в грудь. – Это она мне велела тебе сказать… Ну, что целовалась.

Я уже ничего не понимал. Моя голова шла кругом. Почему-то ужасно захотелось спать.

– А ей-то зачем это было нужно?

– Ты, Данька, как ребенок. Ничего не понимаешь в жизни. Ведь только так, с помощью ее безбожного вранья, ты и попался на удочку.

– Все вранье, кругом одно вранье. – Я устало провел ладонью по вспотевшему лбу. – Презенты ты от нее получил за это?

– И за это тоже. Да ты не отчаивайся, Данька. Любой бы только мечтал попасться на ее удочку. С помощью вранья или нет – какая разница.

– Наверное, никакой. Для них там вообще не существует разницы между правдой и кривдой. Все одно. Артисты.

– Ну же, Данька, – Мишка встревожено смотрел на мое равнодушное лицо, на мои потухшие сонные глаза. И даже встряхнул меня за плечо. – Ну же, Данька. Чего ты? Все же нормально. Ну… Ну, хочешь, хочешь, я и ей что-нибудь скажу, в отместку. К примеру, как ты целовался с Валькой, хочешь? И презент мне никакой от тебя не нужен, ты же мой друг. Это от тех брать можно, для них это нормально.

– Не хочу, Мишка, – я потрепал его по щеке. – А ты иди, Мишка, иди. И Вальку не впутывай. Она хорошая девчонка.

– Хорошая… Только хороших почему-то не так сильно любят. А этой, твоей артистке, чего-нибудь передать?

– Пусть выздоравливает.

Я вышел проводить Мишку за порог. Мишка опрокинул голову к небу. Тяжелые тучи повисли над лесом. Особенно остро чувствовались запахи смолы и бессмертника. Птицы низко летали над соснами, задевая их крыльями.

– Скоро дождина зарядит, на неделю, – усмехнулся Мишка, видимо, вспомнив Самсонов день. – Не придется им больше умирать от солнца. Ну разве что от глотка свежего воздуха.

Мишка небрежно чирикнул золотой зажигалкой. Яркий огонь вспыхнул у него в руках.

– Красиво, – почему-то печально вздохнул Мишка. – И руки не обжигает. От спичек так не бывает.

– Огонь он и есть огонь. Может согреть, а может обжечь. Ну, бывай, дружище.

Мишка, приподняв ворот пиджака, быстрым шагом направился прочь от моего дома. Я пошел закрывать ставни. Дождь хлынул раньше времени. Я уже собирался бежать домой, как заметил, что в кустах неподалеку от моего дома что-то белеет. Глаз мой был зоркий и натренированный.

– Вот чертяги столичные! Вечно мусорят, нет от них покоя. Словно у себя в городе, а не в лесу.

Я, сварливо ворча себе под нос, разгреб руками кусты и заметил в глубине их насквозь промокшую полную пачку «Кэмела», недалеко валялась обляпанная грязью блестящая зажигалка…

Следующим утром, забросив все дела, я, как верный пес, сидел у ног Лиды. Вновь заменяя Эдика. Лида играла уже не беспомощного ребенка, барахтающегося в воде, а несчастную больную девчонку. Она то и дело шмыгала носом, лоб ее был перевязан мокрым полотенцем.

– У вас такое солнце вредное, – капризно пробормотала она, перед этим пару раз охнув и ахнув от боли. – Даже на югах со мной ничего подобного не случалось.

– Солнце, Лидка, не бывает вредным, – улыбнулся я, гладя ее запутанные волосы. – Только люди.

– Такие, как я? – обиженно надула пухлые губы Лида.

– Нет, ты ведь у меня солнце.

Я огляделся. Мне стало немножечко грустно. С самого начала я знал, что это номер Марианны Кирилловны. И сейчас, впервые заглянув сюда после ее смерти, я вдруг по-настоящему понял, как мне не хватает моей костюмерши, наших прогулок у озера, наших долгих бесед у затухающего костра, нашей сирени с пятью лепестками. Пожалуй, никто меня в жизни так не понимал, как Марианна Кирилловна. И я знал, что это понимание было взаимным.

Лида, заметив, что я погрузился в мысли, тут же принялась вновь капризно охать и ахать, жалуясь на свое недомогание, изо всех сил стараясь привлечь к себе внимание. Вообще-то она была плохой актрисой. Хотя, возможно, я мало что смыслил в актерской игре.

– А ты где-нибудь уже снималась, Лидка? – зачем-то спросил я у нее.

Ее глаза растерянно забегали по моему лицу. Но тут же решительно остановились где-то у переносицы.

– Конечно, снималась! – Она вызывающе встряхнула головой, забыв, что та у нее болит. – А ты думал, я плохая актриса?

Именно так я и думал. Ей сниматься противопоказано. Пожалуй, настоящие съемки у нее начались только здесь, в Сосновке. Где играла она исключительно для меня.

В дверь постучали. Молодая горничная, моя старая знакомая Галка, принесла нам чаю. По Лидиному приказу. Именно приказу. Не меньше.

– Фу! – фыркнула Лида, пригубив чай. – Совсем остывший! Я же просила – горячий! Совсем ничего делать не умеют!

Лида вела себя по меньшей мере, как Любовь Орлова, словно в запасе у нее были десятки знаменитых ролей. Хотя подозреваю, что великая актриса так не поступила бы ни за что в жизни.

Горничная покраснела и, заикаясь, стала оправдываться перед этой разбалованной девицей. Но я тут же ее прервал.

– Не слушайте ее, милая, – с нескрываемым наслаждением я отпил глоток чая, закатывая от удовольствия глаза. – Замечательный чай. Ничего подобного не пил, хотя вы прекрасно знаете, что в чем-чем, а в чаях я разбираюсь. Вы даже добавили веточки смородины, подумать только!

Галка расплылась в довольной улыбке, но все еще опасливо поглядывала на Лиду.

– Знаете, – обратился я к Галке, чтобы до конца ее успокоить, – а ведь так не хватает Марианны Кирилловны. Едва переступив порог этого номера, я сразу понял, как ее не хватает. По-настоящему.

Горничная была свидетелем нашей дружбы с костюмершей и понимающе вздохнула.

– Мы все ее здесь любили. Она от всех отличалась. Такая вежливая, милая, понимающая. – Это был камешек в огород Лиды.

– Ты можешь идти! Ну, чего встала! – закричала на нее Лида, вскочив с кровати.

Я схватил ее за руки и силой усадил на место.

– Как тебе не стыдно! Что с тобой! Ты и впрямь перегрелась! – Я обернулся к горничной. – Иди, Галка, все в порядке, иди.

И все же последнее слово Галка решила оставить за собой.

– Это же надо, такая была чудесная бабушка и такая оказалась невоспитанная внучка! Господи, как тесен мир, – едко заметила она и тут же смылась.

Воцарилось молчание. Я в оцепенении уставился на Лиду.

– Что она сказала?

– Откуда мне знать! – Лида мгновенно успокоилась и вновь приняла больной вид, прикладывая к голове влажное полотенце.

– Она что… То есть… Марианна Кирилловна – твоя бабушка?! – Это был настоящий шок для меня.

– Ну и что тут такого? У всех есть бабки. Я же не виновата, что моя оказалась именно Марианной.

Я сидел, обхватив голову руками. Очередное вранье. Даже для одного месяца многовато. Я медленно повернулся к Лиде. Наверное, у меня был устрашающий вид, потому что она испуганно вздрогнула.

– Но почему ты мне ничего не сказала? Я же не раз рассказывал тебе про Марианну Кирилловну. Почему? Я не понимаю. Ты только объясни – почему?

– Да потому!

Лида вновь вскочила, полотенце упало на пол. И вообще, по-моему, она выглядела совсем здоровой.

– Потому что пришлось бы рассказывать про нее, тебе же она так нравилась. Тратить время на пустые воспоминания и прочую чепуху… А я хотела, чтобы ты был только мой. Только мой и все! – Лида топнула в подтверждение своих слов ножкой.

– Странно, а костюмерша говорила, что она совсем одна. Одна на всем белом свете.

1
...
...
8