Притворившись глухим, Воронцов пулей взлетел на второй этаж, но Слава Манушкин не отставал.

– Андрей Иванович! Куда же вы!

Воронцов остановился. Торопливо дыша, спросил:

– Ну!.. Чего тебе?..

Парнишка от изумления разинул рот. Дикий восторг отразился на его лице.

– Мама! Папа! – радостно закричал он, отрезая Воронцову путь к бегству. – Идите сюда! Андрей Иванович здесь!

«Какой кошмар! – успел подумать Воронцов, глядя на поднимающихся по лестнице родителей. – Что я им скажу?»

Манушкин-старший, не дрогнув, пожал ему руку… Женщина удивления скрыть не смогла. И ее можно было понять.

– Хорошо, что вы пришли! – не дав им опомниться, начал Андрей Иванович. – Я, собственно, хотел поговорить с вами о вашем сыне. Дело в том, что он… Видите ли… Он…

Воронцов съежился под пристальным взглядом Славиной мамы и понес дальше что-то совсем уж нелепое.

– Он очень способный, не по годам развитый мальчик. На уроке физкультуры ему практически нет равных. А какой любовью, каким авторитетом он пользуется в классе!.. Да, есть у него маленькие сложности с физикой и математикой. Ну, так и что же?.. Не всем, извините, Энштейнами и Ковалевскими рождаться. Мы с вами должны в первую очередь помнить о том, что перед нами маленький человек, личность, если хотите… И мы всячески обязаны помогать, способствовать развитию всего лучшего, что в нем есть.

Андрей Иванович говорил и говорил: горячо, убежденно, почти без пауз. Слава Манушкин стоял потупясь, с пунцовыми от смущения ушами. Наверное, никто и никогда еще столько его не хвалил.

Спасительной трелью залился звонок. Воронцов с облегчением прервал свою речь и поспешил распрощаться.

– Спасибо, что пришли. А сейчас извините, у меня урок.

Воронцов любил свой предмет. Каждый раз старался открыть ребятам что-то новое, интересное. По привычке, сложившейся годами, он всегда так и начинал: « Здравствуйте! Сейчас я расскажу вам что-то очень интересное ».

Войдя в класс, Воронцов услышал привычный шум отодвигаемых стульев. Ученики, вставая, приветствовали его… На задних партах теснилось несколько взрослых. Это были делегаты областной учительской конференции.

– Здравствуйте, дети! – ласково сказал Андрей Иванович, жестом показывая, что можно садиться. –  А сейчас… – он выдержал паузу. – Я расскажу вам что-то очень интересное!

Звенящая тишина повисла над классом. Ни звука, ни шороха… И вдруг! Словно шквальный ветер грянул с небес – абсолютную, космическую тишину в одно мгновение разорвал громкий смех.

Смеялись все… И отпетые двоечники в помятых пиджаках, с протертыми на локтях рукавами, и круглые отличники, с аккуратными чистыми воротничками, и толстые тети с лысыми дядями, сидящие на галерке.

– Извините, – произнес Воронцов, не слыша собственного голоса. – Наверное, я расскажу об этом в следующий раз.

Дождь хлестал тугими холодными струями, вздымая на мутных лужах прозрачные пузыри. Кутаясь в поднятый воротник плаща, и держа над головой раскрытый зонт, Андрей Иванович торопливо шагал по залитому водой асфальту. Непогода была ему на руку.

« Иду, словно вор, и прячусь… – думал он, украдкой поглядывая по сторонам. – Что за нелепость!»

Тяготила необходимость объяснений с дочерью. Что он ей скажет?

Поднявшись на свой этаж, Андрей Иванович позвонил в дверь. Надя была уже дома.

– Ой!.. – воскликнула она, увидев его лицо. – Вот это да!

– А-а, это? … Полез вчера на антресолях прибираться – коробка с книгами упала.

Воронцов снял плащ и принялся развязывать шнурки на ботинках.

– Пап…

– Что?

– А ты у нас, оказывается, герой?!

Андрей Иванович поднял голову и с удивлением заметил веселую хитринку в ее глазах.

« Откуда узнала?»

Воронцов недоуменно застыл, не зная, что ответить… И тут из кухни в прихожую, маленьким пушистым комком выкатился котенок. Рыжий, с белым пятном на груди…

Александр Полянский

«Звезда вечерняя»

повесть

Увидев Владимира, фельдшер полевого госпиталя вытаращил глаза, на его физиономии застыла нелепая улыбка.

Владимир мрачно сверлил глазами фельдшера:

– Так вы что, и похоронку на меня отослали?

Тот еле заметно кивнул и втянул голову в плечи.

– Ты не кивай, а говори, – злобно просипел Владимир, держась слабой рукой за притолоку, – отослали или нет?

– Отослали.

Все поплыло перед глазами Владимира. Он прислонился к стенке и соскользнул на пол.

Очнулся Владимир только к вечеру. Склонившаяся над ним сестра вводила ему под кожу какую-то жидкость.

Владимир с укоризной глянул на сестру.

– Что ж это вы придумали – живого человека в морг определять?

– Так то кома, хлопчик, – медсестра ловко выдернула иглу.

– Что, кома? – переспросил Владимир.

– Такой случай, когда дыхания и пульса нет.

– Когда дыхания и пульса нет, тогда и человека нет, —недовольно пробурчал Владимир, с трудом перевалился на бок и закрыл глаза.

* * *

На девятый день Владимир сидел против госпитального врача и, с жаром прижимая к груди руки, говорил:

– Товарищ старший лейтенант, ну дайте мне любую бумажку. Бригаду мне свою догонять надо.

– Тоже мне, герой выискался. Чего тебе тут не сидится?

– Да геройства здесь никакого нет, товарищ старший лейтенант, просто место у меня в бригаде родное, насиженное. Состав-то у меня инженерно-технический, а до этого я почти год в пехоте оттарабанил.

– А-а, – понимающе протянул врач, – так вот ты о чем.

– Ну да, – еще больше оживился Владимир. – Я места своего в два счета лишиться могу. А куда на пополнение отправят? Не дай бог, в какую-нибудь пулеметную роту упекут. Там мне мало не покажется.

Ты пойми, голова, никакой бумаги я дать тебе сейчас не могу. Весь госпиталь тю-тю, – врач описал рукой немыслимую траекторию. – Только мы тут вместе с Катериной с инвалидской командой застряли. Не горюй. Не сегодня-завтра нас отсюда заберут и…

– Товарищ старший лейтенант, в моем дивизионе меня каждый сверчок знает…

– Ну, куда ж ты, парень, пойдешь? На деревню к дедушке? До фронта – без малого сто километров.

– Степан Филимонович…

– Ты что, Владимир, под трибунал подвести меня хочешь? Все по закону делать надо. Команду в госпитале сформируют и пошлют всех, куда следует, – стараясь не смотреть Владимиру в глаза, офицер нервно забарабанил пальцами по столу.

– Степан Филимонович, мы ж ведь уральские, считай, земляки…

Врач вскинул голову и сердито посмотрел на Владимира:

– Ты, Владимир, из-за своей дурной башки горюшка-то еще хлебнешь. В общем так. Сержант Пулькин!

– Гвардии сержант, товарищ старший лейтенант!

– Гвардии сержант Пулькин! Нарушать законы не буду и вам не советую. Идите!

– Есть, – Владимир поднялся и поплелся в свою палату.

* * *

И в правду, поначалу дела складывались как нельзя лучше. Километрах в двадцати от госпиталя Владимира нагнала машина со связистами.

Перевалив через борт «студебеккера», Владимир почувствовал себя, наконец, в своей тарелке. Старший по званию, лейтенант, строго посмотрел на него:

– Как это тебя, братишка, здесь очутиться угораздило?

– Я, я по пути, – Владимир вдруг смешался. – Часть свою ищу.

– Значит, часть свою ищешь? – лейтенант пристально стал разглядывать Пулькина.

– Так точно, товарищ лейтенант! Четвертую гвардейскую тяжелую минометную бригаду…

– Четвертую бригаду? – в разговор вмешался сидевший подле лейтенанта старшина. – Так мы же там третьего дня были. Ты, случаем, Воронцова Степана не знаешь?

Владимир вскочил:

– Степу? Так он же комсорг дивизиона. Зуб у него еще передний выщерблен, он…

«Студебеккер» подпрыгнул на колдобине, Владимир не удержался на ногах и полетел на дно грузовика.

На развилке дорог автомобиль притормозил.

– Тебе, братишка, в сторону Бешенковичей. Это еще километров тридцать верных. Да смотри, – перевалившись через борт грузовика, крикнул вдогонку лейтенант, – по самой дороге не иди. Иди вдоль, перелесками.

***

Утреннее летнее солнце золотило стволы сосен и приятно согревало спину. Пробудившийся мир ворвался в безмятежную душу Владимира шорохами леса, гомоном птиц, запахами трав и цветов и покосившийся столб с табличкой «Achtung, partisanen!» бессмысленно чернеющей готическим шрифтом, казался атрибутом нереального, выдуманного мира.

Внезапно лесную тишину рассек гул моторов. Владимир поднял голову. Почти над самыми верхушками деревьев пронеслось звено бомбардировщиков с красными звездами.

«Наши, – улыбнувшись, подумал Владимир, и его мысли вернулись в привычное русло. – Лучше, конечно, поспеть к ужину. Приду и строго так скажу: «Это почему вы мне каши не положили?» А еще лучше подползти к палатке и не своим голосом завыть: «Нечипоренко, раб божий, почто ж ты Владимиру махорки-то жалел, почто…»

– Стой! Руки вверх! – словно из-под земли перед Владимиром предстали три автоматчика в ладных гимнастерках с синими петлицами войск НКВД.

– Ребята, чего уж сразу вверх, я…

– А того, – рослый сержант ткнул Владимира стволом автомата в грудь, – ты руки-то не опускай, – он похлопал Владимира по карманам. – Оружие имеется?

– Нет.

– По уставу отвечай: «Никак нет, товарищ сержант».

– Никак нет, товарищ сержант, – ответил Владимир, сообразив, что здесь с ним шутить никто не собирается.

– Документы?

– Тут, в левом кармане.

Сержант извлек желтый листок и быстро пробежал его глазами:

– Больше ничего?

– Ничего.

Увесистый кулак обрушился на голову Владимира.

Едва устояв на ногах, Владимир с немым изумлением уставился на сержанта. Тот снова загундосил:

– А это для тугодумов. Как положено, отвечать надо, понятно?

– Так точно, товарищ сержант, понятно.

– То-то, – сержант с ухмылкой посмотрел на Владимира. – Значит, дезертируем помаленьку?

– Никак нет, товарищ сержант.

– Молчи, с тобой все ясно. Ремень-то сними. Ну, чего как пень стоишь? Ремень, говорю, снимай.

Владимир расстегнул ремень и протянул его конвоирам.

* * *

В низенькой избенке с закопченными окнами за ободранным столом сидел белобрысый молоденький лейтенантик и сосредоточенно выводил на листе бумаги замысловатые кривые. Множась, кривые складывались в загадочные фигуры, затем по мановению руки художника фигуры исчезали, разламываясь на черные квадраты и прямоугольники. Несмотря на летний день, над столом висела зажженная от автомобильного аккумулятора лампочка, уродуя тусклым светом пределы убогой избенки.

– Так говоришь, Петрович, дезертира привели? – не поднимая головы, лейтенантик задумчиво продолжал чертить таинственные знаки.

При звуке этого голоса Владимир с тоской поглядел на конвоиров и, набрав побольше воздуха, выпалил:

– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант!

Офицер поднял голову и устремил на Владимира взгляд полный ненависти.

– Помолчи, голубчик. Петрович, документы при нем какие нашли?

Сержант положил на стол злополучный листок. Белобрысый склонился над ним и пожевал губами:

– Треугольный штамп вместо гербовой печати. А где воинский билет, где мобпредписание?

– Товарищ лейтенант, весь госпиталь перевели. Остались только…

– Пойми, голубчик, – перебил его лейтенант, – чем меньше ты будешь врать, тем больше у тебя шансов остаться живым.

– Товарищ лейтенант, ну сами посудите. Если б я был дезертиром, какой смысл мне к фронту идти? Я бы обратно драпал, – Владимир, ища поддержки, остановил свой взгляд на солдате, лицо которого было перечеркнуто глубоким шрамом. Владимиру показалось, что этот солдату его, Владимира Пулькина, врагом не считает.

Лейтенант встал и принялся расхаживать по избе.

– Знаешь, голубчик, сколько я умников речистых видел? Гимнастерка одна твоя чего стоит – цирк. А этот фиговый листочек? Я тоже могу сказать что я – Папа римский, да кто ж этому поверит? – он резко остановился, глаза его сузились в две маленькие щелочки. – Петрович, объясни подследственному всю тяжесть его положения. Да только не здесь, выведите его отсюда.

Через пару минут Владимира снова ввели в избу. Разъяснительная работа Петровича была зафиксирована на лице Владимира в виде основательно разбитой физиономии. Лейтенант указал Владимиру на табурет, дал карандаш и листок бумаги.

– На, пиши. Сегодня двадцать девятое июля одна тысяча… Да не смотри на меня дурнем, под диктовку мою пиши: сегодня двадцать девятое июля одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. Написал? Так. Теперь напиши тоже самое, только с левым наклоном.

– Попробую, товарищ лейтенант. Только вряд ли у меня получится с наклоном.

– А ты не тушуйся, – притворно ласково пропел белобрысый, – может, что и получится.

Владимир понял к чему эти упражнения по чистописанию. Он встал.

– Товарищ лейтенант, виноват… Я, я сам себе эту бумагу написал.

На физиономии лейтенанта засияла снисходительная улыбка:

– Вот видишь, уже лучше, уже теплее. Значит, и должностную подпись подделал. Так?

– Никак нет, товарищ лейтенант. Подпись ставила медсестра, Екатерина Ва…, – Пулькин осекся, сообразив, что негоже подводить медсестру, оглашая ее фамилию.

– Так, значит, сообщники имеются.

– Никак нет, товарищ лейтенант.

– Помолчи, голубчик. До тебя здесь один ну так хотел быть похожим на дезертира, а на поверку оказался полицаем. Два дня юлил и все напрасно. Разъяснили мы его. Говори все, как есть, кто ты, откуда, куда шел.

Владимир собрался с мыслями и принялся излагать свою историю. Слушая, лейтенант вдруг стал подмигивать и, покачиваясь на табуретке, с издевкой повторять за Владимиром: Кома…, морг…, похоронка…

Владимир побледнел и почувствовал, как по спине поползли капельки холодного пота.

Белобрысый запрокинул голову и по-мальчишески засмеялся.

– Ну, комик, ну артист! – и вдруг, побелев от ярости, наклонился к самому лицу Владимира. – Даю тебе сроку до завтрашнего утра, вспомнить все как есть, хорошенько вспомнить! – и, обратившись к конвоирам, бросил. – Уведите этого артиста.

* * *

Владимира отвели на другой конец деревни и посадили в глубокую яму. На дне валялась груда разбитых черепков, ошметки луковой шелухи да полусгнивший ящик.

«Немного же они здесь потрудились», – подумал Владимир об «энкавэдешниках», догадавшись, что совсем недавно на месте ямы был деревенский погреб, у которого фугасом сорвало крышу и завалило вход.

Вскоре в яму спустили кусок хлеба и кружку воды. Хлеб был сырой, непропеченный, но Владимир мигом его съел, примостился на ящик и, глотая из кружки тепловатую воду, стал собираться с мыслями:

«Если они мне пожрать дали, значит, в расход пускать не собираются. Да и никаких прав на это у них нет, чтобы без суда и следствия в расход пускать меня, бойца Советской Армии! – Пулькин вспомнил чувство тревоги, охватившей его перед уходом из госпиталя. – Ну, надо же было мне на этих мордоворотов наткнуться! У них одно: «Руки вверх!», а кто ты им наплевать. Да, дело мое штрафбатом пахнет. Пока там разберутся, сколько воды утечет».

Незаметно день склонился к вечеру. Высокие легкие облачка вспыхнули розовыми дымками и, темнея, исчезли. Наступила ночь, и с ней к Владимиру пришел глубокий, чуждый тревог и волнений сон.

Проснулся Владимир под утро от холода. Пытаясь согреться, он охватил себя руками и принялся ходить из угла в угол ямы. Так он «намотал» не один километр и стал опасаться, что о его существовании могут долго не вспомнить, как вдруг в яму спустили лестницу. Склонившийся над краем охранник, крикнул:

– Ну, что, выспался? Вылезай!

В избе за столом сидели двое: тот же белобрысый лейтенант и немолодой майор в очках. Майор, сверкнув стеклами очков, поднял голову и внимательно посмотрел на Владимира.

– Фамилия, имя, отчество, звание, часть?

Живо отвечая на вопросы, Владимир почувствовал, что перед ним именно тот, кто быстро во всем разберется и поможет ему, Владимиру Пулькину, выбраться из этой дурацкой истории.

– Родители живы?

– Отец жив, товарищ майор. Мать в тридцать девятом от туберкулеза…

– Отец на фронте?

На какое-то мгновение Владимир замялся, но тут же открыто посмотрел на майора.

– Никак нет, товарищ майор, осужден по 58-й.

– За что?

– Ошибочно, товарищ майор.

– Ошибочно у нас никого не осуждают, – вставил белобрысый. – Значит, было за что.

– Не перебивайте, лейтенант, – майор посмотрел на Владимира. – Продолжайте.

– Статью ему переменили. Бабка в Москву к Калинину ездила. Осудили за халатность, а срок вдвое скостили.

– Ну, а здесь как оказались?

Владимир тяжело вздохнул:

– В общем, нештатная у меня история, товарищ майор. Десять дней назад…

Владимир говорил неторопливо, подыскивая подходящие слова, стараясь ничего не упустить. Те подробности, которые еще вчера казались ему малозначимыми, обрели с появлением майора совершенно иной смысл, и, внимательно наблюдая за сосредоточенным взглядом офицера, Владимир чувствовал, как его собственный голос звучит все спокойнее, все увереннее, вопреки ядовитым ухмылкам белобрысого.

– Вот такая у меня история, товарищ майор, – закончил свой рассказ Владимир, с надеждой вглядываясь в непроницаемое лицо майора.

Майор, постукивая карандашом по столу, довольно долго молчал, а потом повернулся к лейтенанту:

– Федоров, зачем вы бойца в яме держите?

– Так он же, товарищ майор, толком сказать ничего не может, – скороговоркой затараторил лейтенант. – История эта с моргом, ну, просто несусветица какая- то! Вот скажите, подследственный, а номер «студебеккера» вы случаем не запомнили? – слово «случаем» лейтенант произнес вкрадчиво, одаряя Владимира медовым взглядом. – Федот, да не тот, товарищ майор, – закончил белобрысый.

Майор встал, прошел по избе, остановился и посмотрел себе под ноги.

– Вы бы тоже, Федоров, номер не запомнили. Во всем еще разобраться надо. Отведите бойца на кухню, а в яме больше не держите. Он вам не медведь.

* * *

Овин, куда перевели Владимира, показался после ямы дворцом. Владимир блаженно вытянулся на копне соломы и уставился в потолок. Теперь он был совершенно уверен, что сидеть ему здесь осталось недолго. Пусть там они перестраховываются, пусть проверяют, пусть запрашивают кого надо. Скоро все образуется, и причина тому – майор, он голова, он все на свои места расставит. Но прошел день, за ним другой. Только на третий день к полудню, дверь заскрипела, и сноп света озарил пыльный воздух овина. Владимир мигом вскочил.

– Выходи, – угрюмо бросил охранник.

Снова изба, снова ободранный стол с нелепо горящей над ним лампочкой. Снова на Владимира изучающе смотрит майор, только глаза на этот раз смотрят по-другому. В них холод и безразличие.

– На первом допросе я почему-то вам поверил, хотя и трудно было поверить в вашу историю. Мне казалось, что вы тот, за кого себя выдаете. Но работа у нас такая во всем сомневаться. Этот метод не подвел и в этот раз. Посылая запрос в бригаду, я не сомневался, что сержант Пулькин лицо вполне реальное. Меня интересовало другое. Меня интересовали обстоятельства вашего ранения. Но события последних суток все перевернули. Вы ранее говорили, что свидетельство о смерти Владимира Пулькина отправили из госпиталя в бригаду?

– Так точно!

– Я утверждаю, что свидетельство так и не дошло до части. Сожженный автомобиль с почтой найден вчера в десяти километрах отсюда вместе с телами водителя и офицера связи. Для вашей диверсионной группы наткнуться на этот автомобиль было большой удачей.

Владимиру показалось, что он ослышался. Ноги стали чугунными, пол заходил ходуном.

Майор продолжал: