Как не пытался Иван Белородько придать предстоящему семейному торжеству как можно менее огласки, весть о возвращении Николая в дом с будущей молодой женой мигом облетела всю деревню и поимела соответствующий резонанс. На следующий, после приезда Ларисы, день не успела Надежда зайти в поселковый магазин, как навстречу ей кинулась Савельевна, одна из вечных окружных сплетниц. Мало кто из жителей деревни, даже старожилов, помнил настоящее имя этой старухи. Оно, забытое в послевоенные годы, когда, молодая тогда ещё женщина, потеряв на фронте всех ближних и сама побывав в плену, вернулась в родную деревню и стала заново непросто налаживать одинокую жизнь, так уже и не было найдено. Согобленная горем и одиночеством, первое время жила Савельевна отчуждённо, была не особо приветлива. До тех пор, пока не приглянулась калеке-бобылю из соседней деревни.
Они сошлись, отпаивая этим союзом свои раны: душевные и физические. И тогда Савельевна расцвела и раскрылась во всей своей бабьей красе. Была она по натуре общительной и на разговоры охочая. А кроме того память имела такую, что любой бы позавидовал. Вот за память и за умение ладить с людьми и попала однажды на пост секретаря совхозного Правления. Машинописи обучилась наскоро, а грамотой Савельевна и до того владела, отчего на своем месте казалась вечной и незаменимой. По долгу службы и по зову сердца шли к Савельевне односельчане, а она всем старалась угодить. Всем была бы хороша деревенская секретарша, если бы не её длиннющий язык. Привыкнув на работе знать всё про всех и нередко первой доводить до сельчан новости, принятые в районе, уйдя на пенсию Савельевна не только не отвыкла от прежней роли. Словно скучая, бабка превратилась в настоящее деревенское справочное бюро. Она знала всё и про всех и, как и прежде, в беседе не отказывала никому. Если нужно было спросить кто из трактористов накануне посева не спал до рассвета, прогуливаясь по весеннему теплу с девчатами, или же у какой коровы приключилась животиная болезнь, чтобы не опростоволоситься с закупкой молока, непременно шли к Савельевне. Она была в курсе дела одной из первых. Люди злились на неё за болтливость, но, как в любой деревне, в любом сложившемся за долгие годы коллективе, без таких, как Савельевна обходиться не могли и жизнь свою не представляли. Виновники очередных проделок, выставленные на свет осведомлённостью бабки, не раз вслух грозились оторвать ей язык. Но потом отходили и сами же в следующий раз бежали к старухе за информацией. В-целом, её любили и даже уважали, так как об источниках своего уведомления Савельевна никому не докладывала, отговаривалась тем, что знает, и всё.
Увидев в магазине любопытную старуху, Надежда вздохнула: редко кому в деревне удавалось скрыть что-либо от въедливой Савельевны.
– Слава богу, Надюха, Коляня домой вернулся после стольких-то годов мытарства! – заметив Надежду пробасила бабка на весь магазин своим низким тугим голосом.
– При чем тут бог, Савельевна? – осадила Надежда, сразу же поняв, что и в Калинках, и в Серебрянке, где жила Савельевна, а то может уже и в Кокошкино, про приезд брата знают.
– Эх, жаль что родетели-то его не дождались! – пропела бабка душещипательным голосом, не отвечая на вопрос, и даже успела поднести к глазам край косынки, приспущенной с головы на плечи.
– Хорош голосить! Не на погосте, – резко успокоила Надежда её страдания, – Коляня в гости приехал. Ни о каком возвращении речь не идет. У него ведь работа в городе.
Вставая в очередь, Надежда пояснила это немногочисленным покупателям магазина и уткнулась в записную книжицу.
Зорко глянув на купленные четыре бутылки водки, Савельевна, на время отошедшая, вновь пустилась в разведку:
– А что, Надюха, правда ль, нет, что сёдни вы свадьбу Коляни празднуете?
– Нет. – Надежда отмахнулась от надоедливой старухи, аккуратно засовывая бутылки в полиэтиленовый пакет, а пакет ставя в сетку.
Но старуха не унималась:
– А кака девчина-то, говорят, красивая у него. Неужто с самой Москвы подхватил?
Надежда, догружая сетку другими продуктами, съязвила:
– Подхватить, Савельевна, можно токо лишай или ветрянку.
Селяне в магазине дружно захохотали.
Савельевна, тоже посмеявшись, всё-таки не отвязалась:
– А ну да, ну да… Но токо чего же ты, Надежда, молчишь? Неужто, говорю, с самой Москвы Коляня наш деваху привез?
– С самой, – ответила Надежда в тон Савельевне, ставя ударение на второй слог, и поторопилась расплатиться.
– О как! – произнесла Савельевна со значением, подняв палец к небу, – А чё ж, тоды, вы её никому не показываете, коли с самой Москвы?
– А чё она: зверь в зоопарке или кобыла продажная, чёб её по деревне под уздцы водить? – Уже отходя к двери Надежда вызвала у присутствующих очередную волну смеха. Понимая, что вот-вот останется ни с чем, Савельевна совсем обнаглела:
– Надюх, а можно я вечером зайду к вам её поглядеть?
– А это ты, Савельевна, у моего мужа наперёд попытай, – посоветовала Надежда и вышла из магазина, усмехнувшись разочарованному вою бабки. Она прекрасно знала, что спрашивать у Белородько такое не решится никто.
Рассказав про случай в магазине мужу по телефону, Надежда попросила его перед обедом заехать за молодыми в Серебрянку и привезти их в дом на машине. На вторую половину дня Иван с работы отпросился. В начале августа, пока на полях стоял относительный перерыв: яровая пшеница еще не дозрела, а поля, пущенные под чистые пары, уже перекопали и удобрили, Иван мог позволить себе подобный отгул в полдня. Он знал, что через неделю другую начнется жатва, за ней сенокос, а там уже вскоре и озимые пойдут под посев. Вот тогда до самой матушки-зимы не будет у него ни одной свободной минутки ни для себя, ни для семьи. Теперь же приезд Николая пришёлся как нельзя кстати и стал поводом для короткого отгула. Оттого радостный, Иван пошутил:
– Ты, Надюха, чего их пасешь? Молодые – они и есть молодые. Пусть бы и пешком по нашим дорогам прошлись бы. Ничё бы им, поди, не сделалось.
– Да-да, ты надоумишь, – Надежда перешла на фальцет, – Кады пешком пойдут, так к им точно деревенский бабсовет во главе с Савельевной липнуть станет да дурацкие вопросы задавать. Срамоты потом за нашу простоту не оберёсся, – изложила Надежда свои доводы. Говорила она это тоном, не терпящим возражений, ибо, при всей простоте, могла, когда того требовалось, крепко закрутить гайки любому. Опыт жизни с главным агрономом района и положение одной из первых дам поселка даже обязывали к этому.
Не желая дальше спорить, Иван пообещал исполнить просьбу жены, но тут же добавил.
– Я только не понимаю, чего и вправду Ларису прятать. Боишься, что сглазят?
– Тю ты! Нашёл что придумать.
Вдаваться в подробности Надежда не стала. Отчего-то ей заранее было неловко перед деревенскими за выбор Николая.
«Нашим бабам только попади на язык, вмиг невинного ославят», – решила Надежда. Подсознательно она не причисляла Ларису к святым и ещё оттого опасалась за её публичные смотрины. Надежда знала, как злословили деревенские бабы по поводу вчерашней спутницы Ларисы – Анны. И хотя за те два года, что Анна жила в деревне, ни с кем из деревенских или даже окружных мужиков она не прославилась, её, всё едино, недолюбливали и при появлении на улице косились на неё и сплетничали.
«Когда наши бабы узнают, что Лариса и Анна знакомы, то точно рядом поставят».
Непонятно почему Надежда волновалась. К тому же, после высказанной вчера брату просьбы насчёт одеяния гостьи, Надежда боялась как бы Лариса, на зло ей, не вырядилась и того похлеще.
К её радости Лариса в этот день явилась в их дом в длинных, закрывающих бедро, джинсовых шортах и простой трикотажной майке безо всяких дырочек. Пообедав, она охотно принялась за помощь к ужину и оказалась на кухне не чуждой работы. Надежда, беспрестанно выбегавшая то во двор за яйцами, то в огород за зеленью, то на улицу присмотреть за ребятишками, беспрерывно давала Ларисе одно за другим поручения, с которыми та успешно справлялась. Она практически одна накромсала огромный таз нарезки для окрошки. Потом, вместе, они разделывали кур, готовя их к жарке на сковороде, фаршировали чесноком и ставили под маринад баранью тушку для запекания на вертеле; мыли зелень и овощи и складывали их в большой эмалированный таз.
Николай и Иван всё это время копошились в сарае, налаживая перегородку для телёнка.
– Здоровый он уже вымахал. Того и гляди на мать полезет, – объяснял Иван по поводу теленка, одновременно прикручивая к стене крепёжные петли для навесной двери. Его руки, переплетённые мышцами, как жгутами, ловко подхватывали нужные инструменты.
– Ну и пущай лезет, тебе что жалко? – пыхтел в это время Николай под тяжестью толстых деревянных бревен, которые предстояло вкопать в пол.
– Не жалко. Но пока рано ещё ему, – рассудительно пояснил Иван, утираясь от пота, – Да и корове от отёла отгуляться надо. Раньше осени нельзя. И потом, этот молокосос ей не пара. У ней свой бык есть, семенной! Знаешь какой бычара! О-го-го! – Иван восхищенно протянул и тут же продемонстрировал рукой ту часть бычьей мощи, что приводила его в изумление.
Николай усмехнулся:
– Понятно. Сыпь уж давай землю-то, – попросил он, поддерживая бревно, вставленное в заранее выкопанную яму.
Иван быстро засыпал яму землей, и вдвоём они притоптали её вокруг. Затем, попробовав работу на прочность, принялись за установку второго бревна. Установив и засыпав и это, Иван предложил:
– Слышь, братка, давай, что ли по маленькой начнем? – он щёлкнул пальцем по горлу.
– Так ещё же доски к бревнам приколачивать. И дверь навешивать, – засомневался Николай. Иван отмахнулся:
– Брось! Это я уже и сам потом сделаю. В кои-то веки ты приезжаешь да ещё не просто так, а по поводу. Давай начнем!
Поняв, что это скорее просьба, Николай согласно махнул.
– Только по чуть-чуть, чтоб до вечеру не расклеиться. А то по такой жаре шарабан мигом поплывет.
– А я кваску холодного из подпола захвачу, – засуетился Иван и выскочил из сарая. Из дома он вернулся в полном вооружении: при бутылке водки, двух стаканах, булке мягкого деревенского хлеба и кувшинчике кваса.
– Ты как это, Иван, умудрился мимо Надюхи проскользнуть со всей этой артиллерией? – подивился Николая, хорошо знакомый с бдительностью сестры на счёт выпивки.
– Прям, скажешь тоже, «умудрился». У нашего «КПП» и муха по плацу не проползёт незамеченной. По другому бы разу, не миновать мне трёпки. Но нонче – дело другое. Нонче она из-за тебя раздобрилась. Тоже радая, что братан приехал.
Глядя на довольное лицо родственника, Николай засмеялся. Странно было слышать такое от Ивана да ещё о собственной сестре, которую сам он всегда считал мягкой и покладистой.
– Что, гоняет тут тебя Надюха, Иван?
– Погоди! Сам женишься – поймешь что такое баба, – Иван машинально взъерошил неизменно вздыбленную макушку коротких жёстких волос.
– Пошли тогда, что ли, наружу, раз начальство добро дало на разгул? А то тут больно дух тяжкий. – На душе Кравцова было невероятно покойно. Настолько, что где-то внутри даже защемило.
– Да? – оглянулся Иван на его слова, не замечая запаха скотины, провонявшего сарай насквозь. Но тут же согласился, – Пошли!
Они вышли во двор и сели под навесной шиферной крышей с обратной стороны сарая. Здесь обычно хранилось зимой сено. Теперь же, когда скотина была полностью на выгонных кормах, а сено ещё не накосили, площадка под навесом стояла пустой и чисто подметённой. Не найдя ничего, на что можно было бы поставить еду, Иван оттянул из-под стены вдоль всего навеса тяжёлый брезент, которым укрывали сено, и плюхнулся прямо на него.
– Садись, сродственник, выпьем, наконец, за целый день! – хлопнул Иван по брезенту рядом с собой, – А то утром нельзя – на работу надо, в обед нельзя опять из-за неё. Кода ж тода жить?
– Вот сейчас и начнем.
Николай согласно взял в руку стакан. По деревенским обычаям с питьем водки тут не церемонились: разливали не рюмками, как в городе, а сразу по стаканам, наполняя их до половины. Опрокинув залпом настывшую водку и запив её студёным квасом, Кравцов с пристоном благоговейно пропел.
– Ох, как пошла-то, ра-ди-ма-ая!
– А то! На-ка вот тебе хлебушка, заешь!
Иван протянул большой кусок мягкого белого хлеба. Взяв его, Кравцов уткнулся носом и вновь почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь от особого счастья.
– Как пахнет, Ваня! – задохнулся он душистым ароматом, – Сколь не жил в Москве, ни разу такого хлеба не едал.
– Скажешь тоже – в Ма-аскве! – почти обиженно скорчился Иван, – Кто тебе в Ма-аскве тваей даст печь хлеб из стопроцентной пшеницы!
– А разве белый хлеб из муки высшего качества не на сто процентов из пшеницы? – Кравцов повернул голову к свояку, при этом не отнимая хлеб от носа.
О проекте
О подписке