Глава 3

– Былин Василий Дмитриевич, восемьдесят пятого года рождения, не женат, с двенадцатилетнего возраста состоял на учёте в психоневрологическом диспансере. Согласно информации, полученной от соседей, в последнее время сильно пил. Вскрытие подтвердило, что на момент смерти Былин…

– Ты зачем мне это всё рассказываешь? – Тараскин гневно сдвинул брови и вперил в Амелина взгляд, не сулящий молодому следователю ничего хорошего. – Я тебе и без предварительного следствия скажу, что состава преступления там нет. Псих-одиночка нажрался и вывалился в окно. Амелин, сворачивай вот эту вот всю свою самодеятельность и занимайся реальными делами. И без твоего щенячьего любопытства проблем хватает.

– Глеб Петрович…

– Я уже полвека Глеб Петрович, – скрипнул зубами Тараскин. – Иди, Руслан, иди.

– Но…

– Свободен, – сухо процедил начальник Следственного отдела и демонстративно раскрыл лежащую на столе папку с документами, давая подчинённому понять, что разговор окончен.

Руслан Амелин недовольно поджал губы и действительно собирался выйти из кабинета, но природное упрямство заставило его остановиться у двери и всё же донести до сведения руководства ту часть информации, ради которой молодой и неопытный сотрудник и пришёл к Тараскину.

– Василий Былин приходился родным дядей Диане Сивковой, Глеб Петрович. И кое-кто из соседей утверждает, что в день перед самоубийством Былина видели, как к нему в гости приходили мужчина и девочка лет семи, по описанию очень похожая на Диану Сивкову.

– Откуда информация о родстве? – подозрительно сощурился Тараскин.

– От Веры Швакиной, в девичестве Былиной. Это старшая сестра погибшего, – Руслан обрадовался, что ему всё же удалось привлечь внимание Тараскина к этому делу, и рискнул высказать предположение, которое не давало ему покоя с самого утра. – Глеб Петрович, смерть Лёни как-то связана с этими Былиными. Я пока не могу это доказать, но вы сами посудите…

– Гридин умер от острой сердечной недостаточности, – перебил его полковник.

– Да, но возле дома Таисии Жучковой, которая в девичестве тоже Былина, и тоже приходится родственницей Диане Сивковой, – упрямо возразил Амелин. – Это не может быть простым совпадением. Станислав Жучков утверждает, что Лёня к ним зачем-то заходил, но назвать цель этого визита не может, поскольку был пьян, а его супруга ничего про Гридина не помнит. Странно это всё, Глеб Петрович. Я бы сказал, что на массовый гипноз похоже, потому что у всех, кто так или иначе вчера касался этого дела, память как-то избирательно отшибло.

– А ты шамана с бубном позови, чтобы злых духов от нас отогнал. Амелин, тебя в Академии учили на кофейной гуще гадать или фактами руководствоваться? – скривился Тараскин, и Руслан понял, что перегнул палку.

– Глеб Петрович, но…

Тараскин многозначительно приподнял правую бровь, и молодому сотруднику Следственного отдела ничего не оставалось, кроме как покинуть кабинет начальника ни с чем.

– Гипноз… – недовольно проворчал полковник Тараскин и задумчиво уставился в пустоту перед собой, перебирая в уме полученную за день информацию.

От своего лечащего врача, который, за исключением излишней нервозности, не обнаружил в состоянии пациента никаких отклонений от нормы, Тараскин вернулся на работу ни с чем – причин открывать больничный лист не было, и доктор просто прописал ему курс витаминов и успокоительные на ночь. Странный провал в памяти продолжительностью в несколько часов был списан на чрезмерную утомляемость, но на МРТ головного мозга полковника всё же записали, чтобы исключить возрастные патологии. По мнению эскулапов, Тараскин для своих лет был практически здоров, и это смущало его ещё сильнее – если всё настолько хорошо, то как объяснить выпавшую из памяти половину вчерашнего дня? Гипнозом?

Вариант первый – руководствоваться логикой и здравым смыслом, которые подсказывают, что рано или поздно всему найдётся рациональное объяснение, и проблемы нужно решать по мере их поступления. Вариант второй – признать, что ситуация уже на этом этапе начинает выходить из-под контроля, и никакого рационального объяснения странным совпадениям и событиям может и не быть. Разница в последствиях. Если идти вторым путём, то можно стать всеобщим посмешищем и, вполне вероятно, лишиться должности, поскольку вышестоящее руководство уже давно ищет любую причину отправить засидевшегося в своём кресле руководителя Следственного отдела города Бугрянска Тараскина Глеба Петровича на заслуженный отдых. Первый путь логически более правильный, но игнорирование проблемы эту самую проблему не решает а только усугубляет, и ждать, когда неприятности посыплются на голову, как из рога изобилия, не слишком предусмотрительно.

– Чёрт! – раздражённо озвучил Тараскин своё мнение о происходящем и вынул из ящика стола пухлую записную книжку в коричневом кожанном переплёте. Перелистал исписанные небрежным почерком странички, нашёл нужный телефонный номер и набрал на личном мобильнике цифры, которые когда-то давно сам себе поклялся забыть навсегда.

– Алло? – ответил на звонок знакомый голос.

– Галя, здравствуй. Это Глеб Тараскин.

Он замолчал, дожидаясь реакции собеседницы, и вздохнул с облегчением, когда спустя минуту услышал:

– Если у тебя хватает наглости мне звонить, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее.

* * *

Галина Задорожная была женщиной, которую Тараскин откровенно недолюбливал. Умная, проницательная, прямолинейная… Когда-то они работали вместе, и Глеб Петрович искренне завидовал природному таланту коллеги находить неочевидные зацепки там, где их не могли разглядеть даже профессионалы с многолетним стажем работы в следственных органах. У него такого таланта не было. Зато он был мужчиной, и в нужный момент воспользовался этим фактом, как преимуществом, убедив вышестоящее руководство, что женщину на должности начальника Следственного отдела подчинённые всерьёз воспринимать не будут. «Галя рабочая лошадка, а не лидер. Кабинетную работу она терпеть не может, а в новом коллективе на новом месте, да ещё и руководителем… Вы ей жизнь сломаете, если предложите её кандидатуру на эту должность», – ненавязчиво высказал он тогда непосредственному начальнику своё мнение, в результате чего и получил назначение в Бугрянск. То самое назначение, которое полагалось Галине Задорожной.

С тех пор прошло уже почти десять лет, на протяжении которых Тараскин не раз пожалел, что «подсидел» Галину. Его неблаговидное участие было столь очевидным, что бывшие коллеги практически сразу свели общение с Глебом к рабочему минимуму, а те, кого он считал друзьями, без стеснения высказывали ему в глаза своё далеко не лестное мнение по данному поводу. Многие связи оказались утраченными, а результат не оправдал ожиданий – Бугрянский отдел на самом деле был не перспективой для дальнейшего карьерного роста, а стал финальной точкой в его карьере. Почему? Да потому, что как раз у Тараскина-то и не было лидерских качеств, и новая должность показала его несостоятельность как руководителя во всей неприглядности. Даже теперь, спустя столько лет, подчинённые так и не научились его уважать. Того, что обычно достигается опытом и профессионализмом, Глеб Петрович добивался криком. И до сих пор его не уволили с этой должности только потому, что сплотившиеся против самодура-начальника подчинённые жаловаться-то жаловались, но при этом каким-то непостижимым образом повышали нужные показатели результативности. Тараскин был плохим руководителем, но под его руководством отдел работал эффективно, и это играло ключевую роль.

А Галина ушла из органов в частный сыск, потому что ей надоела бюрократическая составляющая работы следователя. Да, поначалу она была обижена на Тараскина за его свинский поступок, но позже поняла, что действительно не смогла бы променять активную деятельность на бесконечное перекладывание бумаг, рапорты, отчёты и тому подобное. Причиной увольнения она назвала «личное», в подробности своего решения вдаваться не стала, как и опровергать домыслы о том, что во всём виноват Тараскин. После этого отношение к нему в областном Следственном управлении испортилось ещё больше, ведь ценных сотрудников терять всегда жаль, а Галя Задорожная была именно таким сотрудником.

Так и получалось, что Галина жила полноценной жизнью и любила свою новую работу даже больше, чем прежнюю, а Глеб Петрович продолжал пожинать плоды старого, но не забытого предательства и тащить ярмо опостылевшей должности, которая ему до чёртиков надоела, но которую он боялся потерять, потому что приказ «сверху» об увольнении окончательно уничтожил бы его даже в собственных глазах.

– Тараскин, ты там уснул что ли? – вырвал его из пучины нахлынувших воспоминаний голос Галины.

– Галь, мне твоя помощь нужна, – выдавил из себя признание Глеб Петрович и поморщился, недовольный тем, что приходится обращаться за помощью именно к Галине.

– Ого! – послышался в ответ ехидный смешок. – Это ещё загадочнее, чем тот факт, что ты до сих пор помнишь номер моего телефона. Заинтриговал даже. Время только не слишком подходящее выбрал, я за рулём. Это твой номер или служебный?

– Мой.

– Я позже перезвоню.

Галина завершила вызов. Тараскин положил телефон на стол, вынул из кармана носовой платок и промокнул им выступивший на лбу пот. Неприятно, да, но другого выхода у него не было. Смерть Василия Былина – несчастный случай или самоубийство. Признанный псих, пьяный… Состава преступления нет, поэтому и дела не будет, но было бы величайшей глупостью игнорировать наличие какой-то непонятной связи между событиями последних двух дней. Амелин прав – это не совпадения. Независимое частное расследование, если Галина захочет помочь – это единственный возможный способ разобраться, потому что вести следствие на пустом месте, догадках и домыслах никто не позволит. Ди и на каком основании дело открывать? И какое дело? О массовой краже воспоминаний? Бред. Но страшно. Несмотря на желание прояснить ситуацию, Тараскину очень не хотелось, чтобы подозрения Амелина насчёт гипноза нашли своё подтверждение – уж очень много в памяти Глеба Петровича было тайн, о которых никому знать не следовало.

* * *

К сестре Вера ехала с тяжёлым сердцем. Сначала Тоня, через три дня Вася… Вскрытие ещё не сделали, но по обстановке в Васиной квартире и так было понятно, что он в последние два дня добросовестно накачивал себя алкоголем и при этом даже не закусывал. Повсюду пустая стеклотара из-под дешёвой водки, грязь, окурки – ничего этого не было, когда Вера заезжала за братом в день похорон Тони. Василий хоть и пользовался репутацией алкаша и психа, но за порядком в своём скромном жилище обычно следил. Складывалось впечатление, что смерть сестры что-то в нём сломала. Он ведь даже на поминках не пил особо, а потом вот сорвался.

Хуже всего было то, что «заботливые» соседи снабдили полицию неимоверным количеством информации, которую Вера не могла опровергнуть. Плохо, когда связь между родственниками настолько слабая, что родные братья и сёстры совершенно не знают друг друга. Да, Вася выпивал. Да, жил один. Да, у него даже по-трезвому случались приступы галлюцинаций, из-за чего, собственно, он и состоял на учёте у психиатра. Пытался наладить отношения с сёстрами, но без особенного успеха. Жил на пособие по инвалидности, поэтому продал большую часть бабушкиной мебели. Говорил, что подрабатывает где-то грузчиком, но неофициально. Чем ещё Вера могла помочь правоохранительным органам? Да ничем. Разве что объяснить, что нарисованная на обоях большая пятиконечная звезда, которой ещё два дня назад не было, символизирует их семью. По одному лучу для Васи Таси, Веры, Тони и Нади, а в центре имя единственного представителя следующего поколения Былиных – Диана. Зачем он это нарисовал, причём собственной кровью? На этот вопрос у Веры ответа не было.

Поднимаясь по ступеням к квартире покойной сестры, где теперь с Дианкой жила Надя, Вера думала о том, что эту самую звезду Вася мог нарисовать из-за своей одержимости идеей вновь сплотить их развалившуюся семью. Тоня умерла, его планы рухнули, вот крыша и съехала окончательно. Ну а как ещё это всё можно объяснить?

– А завтра ты придёшь? – раздался этажом выше звонкий голосок Дианы, и Вера остановилась, стряхивая с себя глубокую задумчивость, чтобы не нервировать и без того несчастного ребёнка своим мрачным видом.

«Интересно, кому это Дианка так радуется?» – успела подумать за мгновение до того, как услышала ответ на свой мысленный вопрос.

– Нет, радость моя, завтра не смогу. У нас на небе очень строгие правила, и Боженька не любит, когда его ангелы часто отлучаются. Но мы скоро обязательно увидимся, я тебе обещаю.

– Мамочка, ну не уходи…

У Веры волосы под платком встали дыбом. Перешагивая через две ступеньки, она практически взбежала вверх по лестнице и застыла, как вкопанная, столкнувшись нос к носу с улыбающейся Тоней. С той самой Тоней, которую они похоронили всего пару дней назад.

– Привет, сестрёнка! – криво усмехнулась покойница.

Наверное, нужно было поступить как-то иначе, но единственное, на что у Веры в тот момент хватило ума – это втолкнуть Дианку в квартиру, захлопнуть входную дверь, закрыть на два оборота дверной замок и на всякий случай три раза его перекрестить. Глупо, конечно, но ведь не каждый день встречаешься с призраком своей сестры, которая, к тому же, при жизни имела не слишком лестную репутацию ведьмы.

На лестничной площадке за дверью прозвучал неприятный смех, после чего послышались удаляющиеся вниз по лестнице шаги, и Вера сползла вниз по стене, с ужасом глядя на плачущую племянницу.

– Диана, а где тётя Надя?

– Она спит, – Дианка шмыгнула носом и размазала кулачками стекающие по щекам слёзы. – Я к маме хочу. Почему она ушла?

Девочка обогнула сидящую на полу бледную тётку и побежала в кухню, где подтащила к окну табуретку и взобралась на неё с ногами, чтобы выглянуть на улицу. Вера подумала, что ей тоже не мешало бы хотя бы издалека взглянуть на женщину, с которой она только что встретилась на площадке – пусть и со спины, но очень хотелось убедиться, что это действительно была Тоня, а не галлюцинация, какие случались у Васи. Она нашла в себе силы подняться на ноги и подойти к окну, но во дворе уже никого не было. У подъезда стояли двое мужчин – один помоложе, темноволосый, в коричневой кожаной куртке, а второй совсем седой и в коротком плаще. Мужчины о чём-то оживлённо беседовали, и тот, который седой, показался Вере смутно знакомым. Даже не смутно – она могла поклясться, что где-то встречалась с этим человеком, вот только не могла вспомнить, где именно и при каких обстоятельствах.

– Вера? – раздался за спиной сонный голос Нади. – Ты чего в грязной обуви по квартире ходишь? Давно пришла-то? Дианка, слезь с табуретки, пока не упала.

– Надь… – Вера бросила последний взгляд на знакомого незнакомца и повернулась к сестре. – Надь, я сейчас Тоню видела. Здесь, на лестнице. Диана с ней разговаривала.

– Тоню? – нахмурилась Надежда. – Вер, ты совсем что ли?

– Диана, скажи тёте Наде, кто только что перед моим приходом вышел из этой квартиры, – Вера попыталась найти подтверждение своим словам у заплаканной девочки, но Дианка показала ей язык, спрыгнула с табуретки и убежала в одну из комнат.

– Вер, у тебя крыша поехала? – холодно осведомилась Надя. – Ты зачем ребёнку психику травмируешь? Она и так в обнимку с Тониным халатом лежит постоянно, а ты…

– Надя, я её видела, вот как тебя сейчас, – обиделась Вера на сестру, хотя прекрасно понимала нелепость собственных слов. – Короче, закройся и никому, кроме меня, дверь не открывай. Я в церковь за святой водой поеду, потому что здесь что-то нечисто.

– Это в голове у тебя нечисто, – огрызнулась Надя. – Дожились. Вася до зелёных чертей допился, а теперь и ты туда же. А ну-ка дыхни.

Она подошла к Вере вплотную, чтобы убедиться, что сестра пьяна, но та только смерила её с ног до головы презрительным взглядом и с оскорблённым видом заявила:

– Да пошла ты! Трезвенница-праведница нашлась. К тебе лицом, а ты… Да чего я вообще с тобой разговариваю?

Вера вернулась в прихожую, подобрала оброненную на пол сумку, открыла дверь и ушла, оставив сестру в раздумьях по поводу только что случившегося. Надя не хотела ссориться. И обижать Веру тоже не хотела, это как-то само собой получилось. Зато после ухода сестры исчезло и раздражённое состояние, в котором Надя очнулась от сна, сморившего её буквально на ходу. Последнее, что она помнила – как выкладывала котлеты на плюющуюся горячим маслом сковородку.

– Дианка, ты котлеты сама дожаривала что ли? – выкрикнула в сторону комнаты, когда обнаружила под крышкой сковороды обжаренные с двух сторон и уже остывшие котлетки.

Диана не ответила.

«Вот Верка сучка, а! Расстроила ребёнка. Лучше бы вообще не приходила», – покачала головой Надя и пошла к племяннице, которая снова свернулась калачиком на маминой кровати в обнимку со старым, пахнущим потом и лекарствами халатом. Присела рядом на краешек постели и погладила Дианку по светлым волосёнкам.

– Тётя Вера тебя обидела, да? Напугала?

– Она плохая, – шмыгнула носом Дианка. – Она меня не любит. Тётя Надя, пусть она больше не приходит. Мама говорила, что в тётю Веру чёрт вселился, и поэтому она убила моего дедушку. И дядю Васю она тоже дураком сделала, когда он маленьким был. Пугала его, пугала… Вот он и стал дураком. Это из-за неё он умер, как мама. Он теперь тоже ангел.

– Это тётя Вера тебе сказала, что дядя Вася умер? – ужаснулась Надя.

Девочка промолчала, только ещё сильнее скрутилась в калачик. «Ну а кто ещё мог сказать? Только Верка», – сердито поджала губы Надя и решила, что больше сестру на порог не пустит. А если потребуется, то добьётся через суд, чтобы Вере вообще запретили приближаться к Дианке. Им и вдвоём неплохо живётся, без всяких родственников. Лишь бы только опеку разрешили, а дальше всё будет хорошо.