Все жилые дома в городе расположены в одном секторе. Каждый имеет пять этажей, на каждом уровне по пять прозрачных квартир. На сегодняшний день в Стекляшке живет пять тысяч и три человека. Подавляющее большинство работает в сельском хозяйстве. У нас есть пахари, сеятели, хлеборобы, овощеводы, садоводы, агрономы, животноводы, птицеводы и другие рабочие, занятые выращиванием продовольствия для города. Всех принято называть одним обобщенным словом: сельхозники.
Оставшиеся горожане работают на швейных фабриках и в обувных мастерских, выращивают хлопок и лен для одежды, из которых шьют костюмы, укрощают электричество, трудятся в городской столовой, лечат больных в лазаретах, учат детей в школах и организовывают досуг горожанам, обслуживают городские коммунальные сети и так далее. Мы гордимся тем, что создали свою маленькую цивилизацию со сложной, но легко управляемой системой. И у нас много умельцев, справляющихся с возникающими бытовыми трудностями.
Пока мы с Эль бежим в сторону нашего жилища подальше от того места, где видели птицу, я нервно оглядываюсь по сторонам, словно преступник, боящийся наказания. Вдали виднеются спины рабочих, возвращающихся домой. Мы пытаемся нагнать их и прибиться к толпе, чтобы не вызвать подозрения у охраны, хотя ничего особенного и не произошло. Но я нервничаю и боюсь, что это будет заметно остальным. На воре и шапка горит, как говорит Олдос.
Внезапно из-за высоких кустов голубики выскакивает Питер, мальчик, который по непонятным причинам меня недолюбливает. При виде его я сразу же понимаю, что эта встреча не принесет нам ничего хорошего.
– От кого бежим? – с ехидной ухмылкой спрашивает он.
Питеру семнадцать, как и мне, но он младше меня на месяц. Раньше, когда нас не было даже в помине, наши мамы дружили, но их теплые отношения почему-то не передались детям. Я против Питера ничего не имею, но он из раза в раз норовит меня задеть и ужалить побольнее. Он часто ко мне цепляется без причины, в детстве любил придумывать разные обидные прозвища и обзывательства. Но теперь я не обижаюсь. Думаю, у него это просто вошло в привычку.
– Не твое дело, – отвечаю я. – Пропусти.
Но Питер и не думает уходить с дороги. Я беру сестру за руку, и мы пытаемся обойти внезапно возникшую перед нами преграду, но преграда двигается синхронно вместе с нами и начинает раздражать.
– Чего тебе? – спрашиваю я, недовольно скрестив руки на груди.
Питер продолжает улыбаться. Его глаза блестят хитростью и мне это не нравится. Пытаюсь не потерять самообладание и глубоко вздыхаю. Ответа долго ждать не приходится.
– Что вы делали у стены? – спрашивает он. – Я видел вас.
– Что ты видел? – напугано спрашивает Эль.
– Вы мне скажите, – продолжает он свою игру.
– Я не понимаю, чего тебе нужно, – резко отвечаю я.
– Почему вы оторвались от толпы? – не унимается он.
– Любовались закатом.
– И все?
Я начинаю терять терпение, вновь хватаю Эль за руку и грозно надвигаюсь на Питера. На шаг он отступает в сторону, но все еще стоит на моем пути. Демонстративно задеваю его плечом и прохожу мимо, оставляя его позади.
– Вы что-то задумали? – Питер идет следом за нами, не отставая, и продолжает сыпать вопросами.
– Отстань, пиявка, – возмущенно бросает Эль. – Это наше дело.
В ответ Питер лишь смеется.
– Свое дело? – повторяет он. – В Стекляшке нет такого понятия. И если у вас появились тайны, я вынужден сообщить об этом Совету. И у вас будут неприятности.
Мы продолжаем идти, не реагируя на его угрозы. Взглядом я показываю Эль, чтобы она молчала, ведь это самый действенный способ избавиться от Питера. Игнорирование его злит больше всего на свете. И я это выучила с раннего детства. Наша преграда остается позади, я слышу, как он недовольно бурчит себе что-то под нос.
– Он ничего не видел, – говорю я сестре, когда мы оказываемся рядом с людьми. Мы в безопасности. – Ничего не бойся.
Эль кивает, и вскоре мы подходим к дому. Сегодня моя очередь готовить ужин. Возможно, папа уже ждет нас, надеюсь, он не очень голодный и не будет ругать нас из-за небольшой задержки. Наша квартира расположена на пятом этаже, она угловая, поэтому от ближайших соседей нас отделяет лишь одна стена и стеклянный пол. Остальных мы видим через стеклянные стены других домов, стоящих почти вплотную к нашему и друг к другу. С жильем нам повезло. Утром сквозь прозрачный потолок проникают пробуждающие солнечные лучи, они заливают всю комнату, придавая нам бодрости и заряжая позитивом. Ночью, засыпая, мы любуемся звездами, рассыпанными на бескрайнем черном небе. Когда нас с Эль мучает бессонница, мы пытаемся сосчитать их, но у нас это никогда не получается. Наверное, звезд на небе гораздо больше, чем порядковых номеров, которые им можно присвоить. А еще иногда мы наблюдаем луну. Она необычная. Когда она полная, можно увидеть ее лицо: глаза, нос и рот. Если хорошенько присмотреться.
Жильцы нижних этажей не видят столько солнечного света, сколько мы, поэтому мы с особенной теплотой относимся к нашей квартире. Наш ближайший и единственный сосед через стену – старый дядюшка Олдос. С ним нам тоже повезло. Ему так много лет, что он и сам забыл, когда родился. По крайней мере, он всегда так говорит. Мы с Эль очень любим Олдоса, и наши чувства взаимны. Олдос является членом семьи потомственных советников. Сейчас он отошел от дел из-за своего почтенного возраста, и больше не управляет Стеклянным городом, как раньше. Бразды правления давно переданы его детям, которые вместе с другими потомственными управленцами вершат наши судьбы. У Олдоса трое детей, но знаю я только двоих – Каса и Валентина. О третьем сыне он никогда не рассказывает, тактично уклоняясь от ответов.
Наш сосед живет один, его жена давно умерла, дети живут вместе со своими семьями. Наверное, одиночество вещь не слишком приятная, и поэтому Олдос так любит возиться с нами, детьми, и рассказывать всякие были и небылицы из далекого прошлого. Честно говоря, понятие одиночества в Стекляшке людям почти не знакомо. И даже если ты живешь один, остаться наедине с собой можешь разве что в мыслях. Поблизости всегда кто-то есть. Как в муравейнике. Правда, муравьев я никогда не видела, и могу судить о них лишь по рассказам нашего доброго дядюшки.
Олдос говорит, что наш образ жизни похож на образ жизни муравьев. Это такие насекомые, которые с самого рождения трудятся на благо своей огромной семьи. Они работают, не покладая своих лапок, как мы, и у них, как и у нас, есть своя четкая иерархия во главе с королевой. У нас королев и королей несколько.
– Принято считать, что матка муравьев является ключевым звеном в муравьиной семье, но это не так, – говорит Олдос. – На самом деле, главную роль в жизни муравейника играют рабочие муравьи. Именно они распоряжаются жизнью своей королевы, кормят ее и всячески угождают. Только от них зависит жизнь матки. Никогда не забывайте об этом.
Олдос нередко в своих рассказах упоминает муравьев. Порой мне кажется, что он на что-то намекает, потому что его глаза становятся хитрыми, когда он сравнивает наших рабочих с тружениками-муравьями.
Папа уже дома, как я и предполагала. Вместе с Эль проходим в квартиру и заводим традиционный вечерний разговор о том, как прошел день. Через стеклянную стену вижу Олдоса, он приветливо машет рукой и жестом приглашает нас в гости. В ответ я киваю. Жду не дождусь, когда расскажу ему о голубе и покажу белое перышко, оставшееся у меня в кармане в качестве вещественного доказательства. Но сначала мне предстоит накормить семью.
Чищу несколько картофелин, отвариваю в старой кастрюльке до готовности, посыпаю высушенными травами и подаю к столу. Тонко режу хлеб и чищу луковицу. Это наш ужин. Пока я вожусь у плиты, папа с Эль разговаривают, она рассказывает ему о том, как прошел ее день, отец делится своими новостями с работы. Он у нас сотрудник овощехранилища. Это единственное место в городе, которое построено из затемненного стекла. Оно не пропускает солнечный свет и не просматривается со всех сторон, как остальные здания. Но проход туда строго воспрещен, его охраняют наши вездесущие стражи. Наверное, для того, чтобы люди не могли там уединяться. Попытки уединения пресекаются и строго караются Советом, как и попытки неорганизованных собраний. Любые массовые встречи должны согласовываться с градоначальниками, в противном случае активистам несанкционированных сборищ грозит наказание. Никаких тайн. Никакой частной жизни. Только общественная.
Садимся за стол и я замечаю, что у отца грустные глаза. Его что-то тревожит, но он старается не показывать своего волнения. Эль этого не замечает, но я вижу.
– Все в порядке? – спрашиваю я папу.
– Конечно, – отвечает он, не раздумывая.
– Выглядишь странно.
– Просто устал.
Он улыбается и кивает в подтверждении своих слов.
– Ешь, не то остынет, – укорительно говорит он.
Я послушно опустошаю свою тарелку, кусочком хлеба собираю остатки картошки и отправляю в рот, стараясь жевать долго и медленно. Мы редко наедаемся досыта, люди привыкли экономить еду. И только в последний день месяца перед получением новых продуктовых талонов мы устраиваем настоящий пир из всего, что осталось в закромах. Родители учат своих детей жевать пищу долго, не торопясь. Так она лучше усваивается, да и чувство насыщения приходит гораздо быстрее.
Когда с едой, наконец, покончено, убираю тарелки со стола, мою посуду, и мы с Эль идем к Олдосу, который нас уже ждет. В квартире этажом ниже живет еще один наш хороший друг, шестнадцатилетний Виктор. Он, я и Эль считаем себя лучшими друзьями, и на традиционные вечерние посиделки к Олдосу всегда ходим вместе. Виктор работает слесарем, он чинит водопроводные коммуникации в нашем городе. С раннего детства он любил возиться с различными железками, а в десять лет, когда стал полноправным взрослым человеком и пополнил ряды рабочих Стекляшки, его научили возиться с ними уже профессионально.
Виктор смотрит на меня сквозь стеклянный пол, и я машу ему рукой, кивком показывая, что мы с сестрой отправляемся к Олдосу. Через минуту мы встречаем Виктора у нашего соседа и вечер сказок и правдивых историй из далекого прошлого начинается. Олдос как всегда расплывается в улыбке и предлагает нам ароматный кипяток с кусочками засушенной вишни. Это наш с Эль самый любимый напиток.
На улице уже стемнело, до отбоя еще целый час, мне очень хочется рассказать дядюшке о таинственной белой птице из-за стены, но я почему-то медлю. Сестра замечает мое волнение и дергает за руку.
– Скажи ему о голубе, – шепчет она.
Я нервно сглатываю и кладу руку в карман платья, где лежит перышко. Сердце готово вырваться из груди, моя нервозность доходит до предела. Чувствую, как темнеет в глазах, пульс отдается в ушах. Я должна это сделать. Олдос, Виктор, Эль и я сидим за круглым столом в центре стеклянной комнаты. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь разглядеть, чем заняты соседи, и с облегчением замечаю, что на нас никто не смотрит. Все заняты своими делами, и не обращают никакого внимания на детей, пришедших в гости к старому члену городского Совета.
Олдос замечает мое странное поведение, открывает рот, чтобы что-то спросить, но я не даю ему этого сделать, и обрушиваю на него свой неожиданный вопрос. Он и для меня оказывается неожиданным.
– За стеной есть жизнь? – выпаливаю я, и все взгляды моментально устремляются на меня.
Я сказала это тихо, довольно тихо, чтобы быть уверенной, что никто из соседей меня не услышал. В наших прозрачных квартирах неплохая слышимость. По ночам до меня нередко доносится храп соседа с первого этажа. Но разобрать отчетливо слова можно, только если громко прокричать их.
– Ария, – удивленно хлопает глазами Олдос. Я замечаю, как наморщился его лоб. Он инстинктивно окидывает взглядом комнаты соседей. Думаю, он тоже не хочет, чтобы этот разговор стал доступен общественности. – Конечно же нет, с чего ты взяла?
В этот самый момент подозрения о вселенском заговоре окончательно и бесповоротно поселяются в моей душе. Дядюшка Олдос заметно нервничает: его рука подрагивает, когда он поднимает стакан с ароматным кипятком. Он делает несколько долгих глотков, не сводя с меня глаз, словно обдумывает свой следующий ответ. Пальцы второй руки отбивают мерный ритм по поверхности стола. Когда он это замечает, то прячет свою руку. В моей крови бурлит адреналин.
– Голубь, – хриплю я, затем прочищаю горло и повторяю. – Я видела белого голубя.
Эль кивает, глядя на Виктора с гордостью. Она тоже его видела. Глаза Олдоса округляются еще больше.
– Но это невозможно, – шепчет он. – Тебе просто показалось. Все птицы и звери давным-давно вымерли.
Вынимаю из кармана руку, сжатую в кулак, и кладу на стол. Бросаю беглый взгляд на соседей, убеждаюсь, что они по-прежнему увлечены собой, и разжимаю ладонь. Белое перышко, слегка потрепанное от моих тереблений, предстает перед глазами Олдоса и Виктора. От неожиданности наш старый сосед хватается за сердце и ахает.
– Спрячь, – шепчет он на одном дыхании.
Кладу перо на стол и накрываю его салфеткой, но его кончик все еще выглядывает из-под нее, сообщая нам о том, что оно реально.
– Где ты его нашла? – взволнованно спрашивает Олдос.
– У стены, – отвечаю я.
– Ты приближалась к ней?
Я киваю. Ожидаю услышать гневные назидания в свой адрес, но Олдос почему-то смеется. Теперь наши удивленны взгляды устремляются на него.
– Ты трогала виноградник? – спрашивает он, все еще улыбаясь.
– Нет, но я трогала птицу, которая запуталась в лианах. Почему яд не убил ее? Он ведь мог перейти на мою кожу с ее перьев?
– Мог перейти, а мог и не перейти, – таинственно произносит Олдос. – Расскажи мне подробнее о голубе.
В воспоминаниях я вновь возвращаюсь к виноградной стене, к подозрительному шороху в лианах и неожиданному открытию. Вспоминаю свои чувства и эмоции, которые испытала в момент встречи с голубем. Старый сосед выслушивает меня очень внимательно, улыбка исчезает с его лица, когда я говорю о том, как птица взмыла вверх и скрылась за стеной.
– Так откуда он мог взяться? – спрашиваю я, окончив рассказ. – Олдос, вы ведь знаете другую правду, да?
Мои слова задевают дядюшку, и он устало закрывает глаза.
– Почему вы молчите? – продолжаю я допытываться. – Если есть что-то еще, расскажите нам. Умоляю.
Глаза Виктора бегают между мной и Олдосом, по его лицу я вижу, что он никак не поймет, что здесь происходит. У Эль вид более спокойный, но весьма любопытный. Она была свидетелем тех событий у стены, и сейчас, как и я, желала услышать откровения нашего старого друга и учителя. Олдос открыл глаза. Он смотрит на меня и молчит. Чувствуется, что внутри он борется с собой. Он явно знает больше, чем мы, но почему-то не торопится рассказывать.
– Вероятно некоторые виды птиц, а, возможно, и животных, возродились, – говорит он задумчиво.
– Но как это могло произойти, если после войны все живое было стерто с лица земли?
– Не знаю, – он пожимает плечами и отводит взгляд.
– Значит, погибли не все особи? – продолжаю я. – И где-то там за стеной, возможно, есть и другие люди?
– Нет никаких людей кроме нас, – резко говорит Олдос. От его грубого голоса мы с Эль вздрагиваем. – Стеклянный город – единственное живое место на планете.
– Но почему вы в этом так уверены? – не унимаюсь я. – И если за стеной нет жизни, если за ней нет вообще ничего, почему по ее периметру круглосуточно дежурят охранники? От кого они нас защищают? Или от чего? С рождения нам твердят, что другого мира нет, что не существует больше ничего, кроме Стекляшки. Но откуда ни возьмись, вдруг прилетает голубь, мифическое создание из прошлого, уничтоженное чуть больше века назад вместе с остальным миром. А было ли оно вообще? Ах да, было! Вот же подтверждение!
Я хватаю белое перышко, салфетка, которой оно было покрыто, падает со стола на пол. Я вскакиваю со своего стула, движимая обидой и жаждой знаний, которые мне отказываются давать. С каждой секундой я все больше уверяюсь в том, что Олдос знает то, чего не говорят обычным людям. Он ведь член потомственной семьи советников. Они управляют городом, стоят у истоков его создания, и не исключено, что они обладают тайными знаниями, которые тщательно оберегают от чужих глаз и ушей.
Но Олдос. Наш верный друг. Наш учитель, наш лучик света в темном царстве безмолвия. От него мы узнали многое из того, чему не учат в школе. О прошлом. О войне. О том, как образовался наш город. Его рассказы нередко разнятся с официальной информацией Совета. Он говорит нам о чем-то, предупреждая, что мы должны скрывать это от других. И мы скрываем. Правду. Мы знаем немного больше, чем наши сверстники, чем большинство взрослых жителей Стекляшки. Не многим выпадает возможность дружить с потомственным членом Совета. И мы этим гордимся. У нас никогда не было тайн. Но сейчас моя вера в Олдоса дает трещину. Есть вещи, о которых он не хочет говорить. И это вещи не из прошлого, к которому, как ни крути, у нас нет доступа. Это наше настоящее. И к нему нас не хотят подпускать.
– Ария, – строго говорит Олдос. – Сядь на место. Ты привлекаешь внимание. Хочешь неприятностей?
Я немного успокаиваюсь и понимаю, что веду себя глупо и неуважительно. Виновато опускаю глаза и возвращаюсь на прежнее место. В центр стола кладу перышко, больше я не хочу его скрывать. Олдос берет голубиное перо двумя пальцами и внимательно его рассматривает. Затем подносит к носу и нюхает. Мы удивленно за ним наблюдаем.
– Это настоящее перо, – восхищенно вздыхает он.
– Олдос, – говорю я. – Что там за стеной? Вы ведь знаете, да?
Он встает со стула, подходит к полке и берет с нее старую потрепанную временем книгу. Затем возвращается к столу, открывает ее и наклоняется вперед, делая вид, будто что-то хочет показать. Мы следуем его примеру и кучкуемся. Наши головы оказываются в центре. Наверное, со стороны мы выглядим, как заговорщики.
– Я не имею права говорить вам об этом, – шепчет Олдос. – Если кто-то узнает о том, что я вам сейчас поведаю, меня убьют в тот же день. Так что если не хотите, чтобы я замолчал навсегда, я попрошу вас никогда и никому не рассказывать об этом. Я очень рискую, Ария. И если ты хочешь знать правду, ты должна раз и навсегда распрощаться со своим максимализмом. Пообещайте, что наш разговор никогда не выйдет за пределы этой комнаты?
Олдос кладет руку на стол ладонью вверх и напряженно смотрит на меня. Инстинктивно вкладываю свою ладонь в его, после этого Виктор и Эль накрывают мою кисть своими руками. Ручное объятье замыкает Олдос. Вторую руку он кладет поверх этой пирамиды и крепко сжимает. В его глазах тяжелая задумчивость и страх.
– Я обещаю, что никогда не выдам вас, – шепчу я.
– И я, – шепчет Ария.
– Я тоже, – вторит нам Виктор.
– Хорошо, – отвечает Олдос.
Наши руки размыкаются, и каждый возвращается на свой стул. Олдос показательно улыбается и мы, как и он, натягиваем на себя невозмутимые маски. Замечаю на себе взгляд папы из нашей квартиры. Выглядит он взволнованно. Машу ему рукой и подмигиваю. В ответ он делает неопределенный жест рукой и возвращается к своим делам. Бегло оглядываю остальных соседей и не замечаю никакой подозрительности. Это меня немного успокаивает, и я возвращаю свое внимание к нашей кулуарной беседе.
– Я буду говорить тихо, – произносит Олдос. – То, что вы услышите, вероятно, повергнет вас в шок. Но вы не должны выдавать свои эмоции, какой бы страшной не показалась правда. Улыбайтесь, делайте задумчивый вид, что угодно, но только не показывайте соседям свой испуг. Никакой паники, не теряйте самообладания.
– Мы поняли, Олдос, рассказывай уже, – перебиваю я, и сразу же ловлю его укоризненный взгляд.
– И будьте терпеливы, – отвечает он, хмуря брови.
Мне снова стыдно за свою несдержанность. Его слова о страшной правде меня пугают, но одновременно задорят. В глазах моих друзей замечаю неподдельный интерес.
О проекте
О подписке