Цитаты из книги «Закрой дверь за совой»

одна женщина против четырех мужчин – это нехороший расклад, как все знают на примере леди Винтер.

– Ирония начинается тогда, когда потомственный еврей-ювелир лезет на Верховинский Вододельный хребет, – буркнул Верман.

Михаил Степанович, когда становишься старым? Бабкин от его бестактности поперхнулся чаем. Моня и Сема с одинаковым изумленным выражением, придававшим их лицам нечто комичное, уставились на Макара. Только Гройс, казалось, не удивился и не обиделся. – Никогда, – спокойно сказал он. – Нет никакой старости, Макар. Юность есть, а старости нет. Это все выдумки молодых.

– Взрослым? – Ну… скажем, задумывается о старости. О своей старости. – Когда умирают родители, – спокойно сказала Маша. – Серега говорит о семье, ты говоришь о семье… Вне контекста родственных отношений что же, старости не существует? – Почему, существует. Просто точка отсчета для старости – это всегда то, что тебе дорого. Если ты всю жизнь бегал кроссы, а в пятьдесят не смог, твоя старость начнется с хромоты. Для Сережи значение имеет семья. Для меня – способность удивляться. Пока удивляешься мелочам, чувствуешь себя вне возраста.

довольно объемистый чемоданчик. В него помещались путешествия. Музеи. Вкусная еда. Полторы тысячи бутылок вина! Но вот собака в него уже не помещалась. Новое дело не влезало, как ни пытайся утрамбовать. Положим, чтобы затевать бизнес, Гройсу не хватило бы энтузиазма, но вот собака… Он любил собак. Дворняг с развесистыми ушами. Напыщенных как жабы бульдогов. Вертлявую косматую мелочь. Да хоть спаниеля, если из уважаемой семьи! Почему бы и нет? «Спаниеля не будет». Все-таки не чемоданчик. Саквояж. Потертый, потрепанный. Гройс крепко вцепился в его ручки. Прежде он и не догадывался, до чего жизнелюбив. Многие его ровесники уже потратили себя целиком и теперь вели тихое экономное существование, боясь лишний раз вздохнуть. А ему хотелось всего: смотреть, держать, чувствовать, жадно грести к себе обеими руками, отхватывать от этого мира кусок за куском. Старик и в авантюру с бриллиантами ввязался лишь потому, что все это его бодрило. Игра – вот что ему по душе! Денег хватало, и не ради них он взялся втюхивать негодные камни. Но, черт

Ему семьдесят. При очень хорошем раскладе он проживет до девяноста. При просто хорошем – до восьмидесяти. Значит, если быть оптимистом – а старик всю жизнь верил в лучшее – ему можно рассчитывать лет на десять. Десять Новых годов. Десять июней. Десять заборов, воняющих краской по весне. Примерно тысяча восемьсот дождей, если считать по сто восемьдесят в год (можно было бы и поменьше, подумал Гройс, любивший солнце). Десять лет – это немало. Если переводить годы на язык ручной клади, Гройсу выдали

Чего он не ожидал, так это того, что случилось после семидесяти. Банку с вареньем опрокинули. И выяснилось, что оно почти закончилось – едва можно наскрести по стенкам. Впервые Гройс увидел это на следующий день после своего семидесятилетия. Он проснулся бодрый, в отличном настроении, и вышел на прогулку. Дворник в одной перчатке на правой руке водил по забору кистью. Запах краски ударил старику в нос, и Гройс внезапно покачнулся. Мысль о том, что он видит это в последний раз – и дворника, и перчатку в грязных пятнах, и

Свадьба делает мужчину счастливым лишь в одном случае, – процитировал Моня, – если это свадьба его дочери».

А того, кто к тебе хорошо относится, окружающие любят.

А того, кто к тебе хорошо относится, окружающие любят.