Ноутбук – мое самое ценное приобретение, во всех смыслах. Один взгляд на него наполняет мое сердце гордостью не меньшей, чем испытывает мальчишка, выкатывая во двор новенький велосипед с хромированными деталями. Серебристый, плоский, легкий – вещь из будущего. Когда я беру его в руки, вместо дамы, хм, элегантного возраста возникает историк, ученый, ассириолог, специализирующийся на эпохе Урук и ранних династиях. Мой многолетний труд посвящен возникновению восточных семитов в Нижней Месопотамии. Какое удивительное время, и сколь мало нам, потомкам, известно о нем!

Ассириология – моя непреходящая страсть. Знали ли вы, что аккадский язык – самый древний из письменно зафиксированных языков? Третье тысячелетие до нашей эры! Я могу часами рассказывать о силлабо-идеографическом клинообразном письме (как видите, моя область интересов простирается довольно широко). Сумир и Аккад! Я вывожу происхождение восточных семитов не к северной Аравии, как утверждается в трудах большинства моих коллег, а на территорию современной Сахары.

Мое исследование не произведет переворота в науке. Полагаю, оно останется практически незамеченным. Горстка увлеченных студентов да таких же архивных мышей, как я, обсудит монографию. Но мои семиты бредут через пустыню, кожа их смугла, бороды курчавы, ноздри их вдыхают запах верблюжьего навоза, путь их лежит в шумерскую долину и дальше, дальше – в поселок Арефьево, где в две тысячи восемнадцатом году от Рождества Христова я иду за ними следом и дышу одним с ними воздухом. Они здесь. Это я привела их сюда, их существование длится, они живее меня и непреложно бессмертнее.

На книжной полке в гостиной стоят четыре фигурки, вырезанные из кости, которые когда-то подарил мне муж. Три из них – маленькие копии статуэток молящихся – из Эшнунны, из храма Аб-у. Четвертая – моя любимая: сановник Эбих-Иль. Это адорант, фигурка, которую ставили в храме, чтобы она молилась за принесшего ее человека, и потому руки у Эбих-Иля сложены на груди в молитвенном жесте. Алебастровый оригинал находится в Лувре. Он довольно велик – пятьдесят два сантиметра в высоту. А мой персональный Эбих-Иль всего с пол-ладони. Он сидит в своей меховой юбке, и на губах его играет чудесная улыбка, насмешливо-отрешенная, словно он не паломник, а сам божок, все понимающий о нас.

Если бы Мансуров не оскорбил меня, я бы не застыла у окна на три дня – в точности как Эбих-Иль, только без намека на улыбку.

Если бы я не застыла у окна, я не увидела бы того, что произошло.

7

Автомобиль Мансурова – «Тойота», черная гора сверкающего на солнце металла. Подземный гараж по весне затопило, и он оставляет ее перед домом. Тем вечером он вернулся из города (я машинально отметила, что часы отбили пять) и скрылся внутри.

Вскоре на дороге появился отпрыск Коростылевых.

Его велосипед вихлялся из стороны в сторону, звонок дребезжал козлиным фальцетом, катафоты вспыхивали в лучах вечернего солнца.

Коростылев мчался к реке.

С этим юношей у нас натянутые отношения. Я много раз просила его не гонять перед моими окнами, особенно после того, как он ухитрился задавить курицу. Меня не волнует судьба глупых птиц, но по соседству обитает коротконогий мопсик, вернее, мопсица по имени Тяпа, смешное и трогательное создание. У нее умный живой взгляд, она любопытна, добродушна, не обидела в своей жизни даже букашки и преданно любит свою хозяйку. У меня есть тайная мечта – однажды поцеловать ее в нос, похожий на большую черносливину.

Тяпа часто выбирается из подворотни и валяется на обочине, в пыли, почти не различимая издалека.

Отпрыск Коростылевых не внял моим увещеваниям. Если цитировать дословно, он сказал: «Все будет норм, бабуля!»

Тяпа, как обычно, заняла свое место и дремала, не слыша ни дребезжания звонка, ни шуршания шин. Коростылев летел прямо на нее. Я махала руками и кричала через окно – но что толку! В последний момент он заметил собаку, завопил, вильнул рулем, и его вынесло с дороги на траву. Глядя, как он кубарем катится в лопухи, я испытала легкое злорадство. Велосипед ударился о борт машины и отлетел в кусты.

Переднее колесо транспортного средства еще вращалось, когда на крыльцо вышел Мансуров.

Он неторопливо спустился к «Тойоте» и осмотрел ее.

Не знаю, что заставило меня встать и выскользнуть из дома. Нога побаливала, но я добралась до дороги, остановилась возле куста и встала так, чтобы он закрывал меня.

– Ай, молодца, – громко сказал Мансуров. Голос у него был веселый и как будто чем-то довольный. – Сам встанешь или помочь?

– Сам. Ой, блин! Рука!..

– Ободрал, – посочувствовал Мансуров. – Ложку до рта донесешь, как думаешь?

Коростылев засопел и не ответил.

– Ну, ножки-то не повредил? Ходят ножки-то? – голос Антон по-прежнему был до странности ласков. – Топай ими сюда и смотри. Это – что?

– Это – что? – глупо повторил парень.

– Царапина. А вот это что?

Коростылев молчал. Я выглянула из своего укрытия: оба стояли перед машиной, наклонившись.

– Это вмятина, – удовлетворенно сообщил Мансуров. – Резюмирую: ты помял и поцарапал тачку стоимостью четыре ляма.

Я ахнула про себя.

– Знаешь, во сколько обойдется ремонт? Молчишь? И я не знаю. Может, выправят, а может, дверь под замену. – Он выпрямился. – Как договариваться будем?

– Понятия не имею, – растерялся Коростылев. – Слушайте, извините! Я не специально! Извините, пожалуйста.

– Да я тебя прощаю! – махнул рукой Мансуров. – Не в этом дело. Ущерб надо возмещать, гонщик ночных дорог.

– Я возмещу…

– Не ты, а твои папа с мамой. Ага?

Мансуров потер лоб. Я наблюдала за ним, с каждой секундой убеждаясь, что все происходящее на моих глазах, – игра и притворство. Он с первого взгляда на машину знал, во что обойдется ремонт.

– Договоримся таким образом, – сказал он, помолчав. – Предоставлю тебе выбор. Вариант первый: мы сейчас оформляем ДТП, затем твои родители компенсируют мне затраты…

– Или? – вскинулся парень.

– Или я тебе даю в морду, – буднично сказал Мансуров.

Коростылев, кажется, решил, что ему послышалось. Во всяком случае, он молчал очень долго.

– Зачем вы даете мне в морду? – спросил он, наконец.

– Объясню. Если отпустить такого, как ты, за тебя заплатят папа с мамой, поругают тебя, а может, наоборот, пожалеют: сынок ушибся, испугался, у него моральная травма… И станешь ты гонять как ни в чем не бывало. А если связать твой проступок с физическим наказанием, попросту говоря, с болью, у тебя в головушке на подкорке отложится, что ездить нужно аккуратно. И бережно относиться к чужому имуществу. Поговорку «за одного битого двух небитых дают» придумали очень, очень умные люди. Битые, кстати, если уж о том зашла речь. Получается, я теряю в деньгах, но опосредованно влияю на уровень безопасности на дорогах. На тех самых дорогах, по которым я сам езжу.

Это звучало довольно-таки убедительно. Но я знала, что вся его проникновенная речь – вранье, вранье от начала до конца. Он просто-напросто хотел врезать мальчишке.

– Согласен, – сглотнув, сказал Коростылев.

– Уверен? Не хочу на тебя давить.

– Уверен.

Я начала подниматься, чтобы пресечь это безобразие, и тут раздался звук, как будто кто-то коротко чавкнул, а затем вскрик. Коростылев покачивался, прижав к лицу ладони. Из-под них струилась кровь.

– Вы мне нос сломали! – гнусаво крикнул он.

– Скажи спасибо, что не шею, – ответил Мансуров.

И ушел.

Коростылев посмотрел на свои ладони и снова потрогал нос. Хныча и что-то бормоча, он поднял велосипед и медленно покатил его в сторону дома.

8

В тот же вечер я постучалась в дверь Коростылевых. Открыл мне его отец.

– Здравствуйте!

– Добрый вечер, Андрей Семенович.

Он отдыхает в поселке не больше пары недель в году, а в остальное время хозяйством заведует мать его жены, молчаливая нестарая женщина. При ней круглый год живет узбек с собакой. Когда выпадает снег, узбек приходит ко мне расчищать дорожки. Все зовут его Женей, но при первой встрече я спросила, как его настоящее имя. Он замялся, однако все-таки сказал: «Сардоржон». Изредка Сардоржон помогает мне по хозяйству. Но обычно это делает Прудников. Без Яна мне пришлось бы тяжко.

– Андрей Семенович, мне необходимо побеседовать с вами с глазу на глаз.

Мы ушли в беседку за дом, и я пересказала ему все, что видела, стараясь придерживаться фактов и не давать эмоциональной оценки, как ни трудно было удержаться. Повествование мое получилось коротким.

Андрей Семенович выслушал, не перебивая, и только переспросил, правда ли его сын согласился получить по физиономии.

– Мне кажется, он не ожидал, что это будет так… так сильно, – сказала я.

– Тимофей соврал, что неудачно упал с велосипеда. Мать поехала с ним в травмпункт. Спасибо, что пришли с этим ко мне.

В его глазах застыл невысказанный вопрос.

– Про такое должны знать, – объяснила я. – Это возмутительный поступок, просто ужасный! Я не желаю, чтобы этот человек устанавливал здесь свои порядки и чувствовал себя безнаказанным.

– Я понимаю, – кивнул Коростылев. – Понимаю.

Однако в действительности он не понимал.

Дело было не только в том, что Мансурову хотелось почесать кулаки. О нет! Коростылев-младший сам должен был просить его об этом, и настоящее удовольствие Мансуров получил не в тот момент, когда нос паренька хрустнул под его кулаком, а тогда, когда тот смиренно согласился с его макиавеллевскими доводами. Он убедил жертву, что она виновна и заслуживает наказания.

Я хотела с кем-то разделить это знание.

Но, поговорив с Андреем Семеновичем, осознала, что оно ему ни к чему. Довольно будет и того, что он выступит на защиту своего сына. На это я надеялась всей душой.

9

Скандала не получилось. Коростылев-старший обратился в полицию с заявлением об умышленном причинении вреда здоровью, но был уверен, что дело переквалифицируют в административное.

– У Тимофея даже нет сотрясения мозга, – сказал он, зайдя ко мне. – Похоже, Мансуров отделается штрафом в десять тысяч. Побои нынче не очень дороги.

В магазине продавщица разговаривала с покупательницей.

– И правильно врезал! – в сердцах говорила первая. – Гоняют как сумасшедшие! А если ребенка задавит? А если кошку?

– Это на кого еще надо было в полицию заявлять – большой вопрос! – поддакнула вторая.

Я хотела вмешаться и объяснить им, что бить нельзя никого, тем более шестнадцатилетнего подростка, но вспомнила, как переживала за Тяпу, и отчего-то промолчала.

Общественное мнение определенно было на стороне Мансурова.

Этим дело не кончилось. Младший Коростылев прибежал к моим соседям и объявил, что я рассказала о случившемся его отцу. «Я не предатель! – вопил он на весь двор. – Это бабка – трепло!»

Я не стыдилась сделанного и, уж конечно, не намеревалась скрываться. Но мне невольно подумалось, что сломанный нос – слишком легкое наказание для этого юноши.

Мансуров дождался меня у калитки, когда я возвращалась из магазина.

– Я не пойму, Анна Сергеевна, – задушевно начал он, – вы за все хорошее против всего плохого или у вас персонально ко мне есть какие-то счеты? Иными словами: идейная ли вы стукачка? Или так, сиюминутно, по велению души?

– Дайте мне пройти.

– Коммунистические идеалы не дают спать спокойно! Понимаю.

– Вы лицо мальчику разбили!

– Мальчики в детском саду в горшок писают. А это – взрослый пацан, придурок и лоботряс.

Обидно, что в глубине души я была согласна с Мансуровым. Что не отменяло подлости его поступка.

– Может быть, мне вы тоже хотите сломать нос? – не удержалась я.

– А поможет? – без улыбки спросил Мансуров. Оценивающим взглядом прошелся по моему лицу и направился к себе.

10

После этого разговора на некоторое время установилось перемирие. Мансуров вел себя прилично, здоровался при встрече и как-то раз даже отогнал от моего сада стаю бродячих псов, проявив удивительное бесстрашие. Бродячая собака – существо, лишенное всего собачьего, как бы странно это ни звучало. Злобные отродья едва не разорвали Тяпу! Слава богу, она успела шмыгнуть в палисадник, где я поливала цветы. Мы с ней оказались в положении жителей города, осажденного армией, и каждый враг жаждал нашей крови, рыча и лая за калиткой.

Но тут явился Мансуров, бросился на вожака и дважды огрел его поленом. Тот кинулся прочь. За ним ретировались и остальные.

– Анна Сергеевна, путь свободен! – Антон отвесил шутовской поклон.

– Спасибо… – неловко пробормотала я в ответ.

– Всегда рад помочь соседям!

Еще и подмигнул.

Крокодил! Крокодил против стаи шакалов на берегу реки.

Наташа на две недели уезжала в город вместе с ребенком и не была свидетельницей этих событий. Я никак не могла познакомиться с Лизой: девочка была то ли диковата, то ли крайне стеснительна и не показывалась на глаза. Интересно, доложил ли Мансуров жене о том, что происходило в ее отсутствие?

Однажды я узнала, что у них разные фамилии. Выяснилось это случайно: Наташа зашла ко мне, возвращаясь с почты, и я прочитала на конверте другое имя. Меня это не на шутку удивило. Мне казалось, что и Мансуров не тот человек, чтобы позволить жене оставить хоть что-то свое, и Наташа слишком тиха и влюблена в него, чтобы настоять.

– Белоусова, – сказала она, стеснительно улыбаясь. – Я никогда не отказалась бы от этой фамилии. Больше не осталось носителей, я последняя из нашего рода.

– Вы росли одна?

– С братом. Он пропал, когда мне было пятнадцать. Я долго надеялась на его возвращение, но прошло слишком много времени, чтобы можно было продолжать в это верить.

– Пропал? – изумилась я.

Ее личико без улыбки выглядело несчастным.

– Мы жили в Щедровске, я, папа и Максим. Однажды Макс сбежал… его вынудили обстоятельства… и не вернулся.

– А папа?

– Папа погиб.

Я всплеснула руками. Господи, еще и сирота!

– Бедная вы моя…

– У меня есть Антон и Лиза. – Она задумчиво смотрела в окно. – А теперь и этот дом. Он такой огромный и запутанный! Жаль, пока не удастся восстановить оранжерею. Остекление стоит безумных денег…

Чем дольше я присматривалась к этой девочке, тем больше проникалась к ней симпатией. Да, она из тех, кто возьмет с книжной полки не Вирджинию Вульф, а Пауло Коэльо. И что же! Зато ей в голову не придет учить соседского подростка зуботычиной.

Стоило мне подумать о ней, и Наташа возникала неподалеку, но не раньше и не позже. Люди подобного рода никогда не потревожат вас. Когда они рядом, их будто нет, но стоит им исчезнуть, и вы каждую минуту ощущаете их отсутствие. Не вспоминаете, нет-нет; просто чувствуете, будто вам чего-то не хватает, – точно ветерка в знойный день.

Она приносила пироги, которые пекла сама, и покупала мне в городе книги. Она расспрашивала меня о моей жизни, и, кажется, ей действительно было интересно слушать. При готовности общаться она вовсе не была болтлива и обладала бесценным умением молчать так, что это не тяготило собеседника.

Казалось, все идет хорошо.

Но какой-то червячок по-прежнему точил меня, и страх, который я испытала, увидев их на пороге своего дома, время от времени возвращался.

А седьмого августа случилось то, что положило конец нашей спокойной жизни.

11

Изредка меня мучает бессонница. Эта ночь выдалась из тех, когда не принадлежишь ни сну, ни яви, а барахтаешься в вязком киселе полудремы.

Промаявшись до утра, я выползла наружу. Тихо, прохладно. Трава в росе.

Из-за поворота появился Мансуров с корзиной в руке. Я и не знала, что он грибник! Увидев меня, он сделал движение, будто собирался развернуться, но было поздно.

– Доброе утро, Антон!

– Рановато вы, Анна Сергеевна, – подойдя, сказал он.

– Но до вас мне далеко.

– Да, решил пробежаться с утречка по ближним рощицам, до жары. Лето грибное в этом году.

– Неудивительно – дожди!

– Вот и я говорю: дожди…

От нашей светской беседы повеяло абсурдом.

Полная доверху корзина была покрыта тряпицей.

– Хорошие грибы, чистые? – спросила я.

– Да так, сыроежки, подберезовики… Всего хорошего, Анна Сергеевна.

Мансуров сделал шаг к дому, и я неожиданно для себя самой дернула за край лоскута. Тряпица сползла. Трофеи моего соседа открылись как на ладони.

Сверху действительно были навалены подберезовики и маслята. Но под ними, среди сыроежек, бросалась в глаза нежно-зеленая шляпка на длинной ножке с муаровым узором. Я пригляделась и ахнула: под ней лежала еще одна. Бледные края шляпки, насыщенный оливковый цвет в центре – этот гриб опытному человеку невозможно спутать ни с каким другим.

Amanita phalloides, бледная поганка.

Смертельная доза для взрослого человека – треть шляпки.

– Что… что это у вас… вы с ума сошли? – забормотала я.

– В чем дело?

– В вашей корзине бледные поганки!

– Ну, это вряд ли, – добродушно улыбаясь, сказал Мансуров.

– Да вот же они!

Я выдернула корзину из его рук, сама удивляясь неизвестно откуда взявшейся силе, и ткнула ему в нос поганку.

– Разуйте глаза!

– Это разве поганка? – удивился Мансуров. – Опята же.

– Опята?!

Под возмущенный крик Мансурова я вывалила содержимое корзины на траву.