– Каждый год я навещаю моего старинного друга. Мы вместе учились, а сейчас он живет в Кургане. Наум не совсем здоров… Я закрываю ателье на десять дней, иногда на две недели. Рыбачим или уходим с палаткой на озера. Володя сразу начал помогать мне здесь, – Герман обвел рукой ателье. – Я советовал ему поступать в институт, он отказался. Обучался потихоньку моему ремеслу… У него хорошо получалось развлекать детей: знаете, они ведь частенько начинают капризничать именно тогда, когда семья раз в год пришла в нарядных костюмах, чтобы сделать памятное фото. Володька их гениально успокаивал. Рожи корчил! – Герман улыбнулся. – Я покажу вам несколько портретов, которые получились с его помощью. Все хохочут! Нет этих протокольных рож, мертвых взглядов. Вы не представляете, как меняется мимика человека, когда он оказывается перед камерой.

Герман вдруг что-то сделал со своим лицом – и взглядам сыщиков предстал истукан с острова Пасхи.

– Ого! – сказал Макар.

Фотограф улыбнулся и снова стал самим собой.

– О чем мы говорили?

– Вы уехали к другу…

– К Науму, да. Он как раз в тот год попал в больницу. Когда оглядываешься, всякий раз видишь цепь совпадений; кажется, выдерни одно звено – и все остальное рассыплется, прошлое изменится. Я не мог отделаться от мысли, что если бы Наум не заболел, все обошлось бы. Но на самом деле это самообман. Я вернулся, Володи уже не было.

– Просто исчез? – недоверчиво спросил Макар. – Ни записки, ни звонка?

– Ничего. – Герман посмотрел в окно невидящим взглядом. – Пропали кое-какие вещи, но, понимаете, даже в этом я не уверен. Он время от времени покупал себе что-то новое, мне все это казалось однообразным…

В соседней комнате звякнул колокольчик.

– Извините, я на секунду…

Фотограф скрылся за портьерой.

– Вытащи меня отсюда, – сдавленным голосом потребовал Бабкин.

Илюшин поднял бровь.

– Вытащи, сволочь!

– Я сам, заметь, в плену.

– По сусалам тебе замечу, – пообещал Бабкин.

– А кто советовал тебе остановиться, когда ты разожрался до сотни?

– Это мускулы!

– Пришло их время, – заверил Макар.

Фотограф вернулся, удивленно взглянул на Сергея.

– Вы что, пытаетесь записывать за мной?

– Мы ведь, кажется, договорились… – начал Илюшин.

– Нет-нет, я о другом. Разве вам удобно?

– Не особо, – признал Сергей.

Герман наклонился, протянул ему руку и рывком вытащил Бабкина из кресла.

– Простите, наша мебель… Сам-то я к ней привык. Подарок мецената с… э-э-э… причудливым вкусом.

– Эх, и силища у вас, – оценил Бабкин.

– Эти кресла любят почтенные матроны, – пояснил Герман. – Догадайтесь, сколько мужей из десяти вспоминает о радикулитной спине, когда приходит время выуживать своих супруг? Я годами работаю подъемным краном. И вы, хочу заметить, далеко не самый тяжелый груз.

– Давайте вернемся к Володе, – попросил Макар, с оскорбительной легкостью высвобождаясь из велюровых объятий. – Как вы объяснили себе его исчезновение?

Крохотная, почти незаметная пауза перед ответом.

– Я решил, что он от меня сбежал.

– Вы его часто наказывали?

– Мы ссорились. Ему исполнилось девятнадцать, он хотел… Я не понимал, чего он хочет. Грубил, кричал…

– Вы сказали, тихий мальчик, – напомнил Илюшин.

– Да, да… – Герман прижал ладонь ко лбу. – Володя менялся. Я иногда не узнавал его. Но войти в свой дом и почувствовать какое-то пугающее изменение… Будто он стоял перед камерой – и вдруг сделал шаг из кадра за миг до того, как я успел нажать на спуск, а у меня осталась фотография с концентрированной пустотой. Вы замечали: когда кто-то уходит от вас, пустота сгущается, несмотря на то, что это противоречит ее свойствам?

– Мне жаль, – мягко сказал Илюшин. – Герман, вы полагаете, Володя жив?

– Я в этом уверен.

– Он писал вам? Звонил? – Фотограф молча покачал головой. – Но ведь прошло уже двенадцать лет…

Герман горько улыбнулся – в точности как Борис Оводов.

– Я думаю, Володя меня просто забыл.

4

– Уже второй человек заявляет, что Карнаухов жив, – сказал Бабкин. – Однако парень как в воду канул и никаких сигналов с морского дна не подает.

– В случае с Оводовым это объяснимо: он в экзальтации. Притча о блудном отце тоже имеет право на существование, а других притч в его библии, по-видимому, не записано.

– Я сейчас сделаю вид, будто понял, что ты сказал. Но у Германа-то эта уверенность откуда?

Фотограф подтвердил, что после исчезновения племянника он написал заявление в полицию. В Беловодье Карнаухова называли именно так – «племянник Германа», и постепенно тот и сам стал так говорить.

– Я побеседую с местными, – сказал Бабкин, имея в виду полицию.

– А я пойду в народ.

Лучшее, что может сделать незнакомец, – предъявить правильные рекомендации. Репутация чужака поначалу всегда величина отрицательная. Зачем приехал? Не будет ли от него вреда? Если люди, глядя на тебя, начинают задаваться подобными вопросами, значит, первый ход был неверен. Рекомендации – еще не ключ, но уже дверь.

Илюшину требовался человек, обладающий большим авторитетом.

– Герман, кто у вас в городе главный?

Надо отдать должное фотографу: тот сразу понял, что речь идет не о властях, и задумался.

– Священник, может? – предположил Сергей. Они видели высокую белую церковь с зелеными луковками куполов.

– Отец Георгий? Да, в какой-то мере. Но его скорее любят, чем слушаются. Негласная власть у нас – Кира Гурьянова.

– Кто это?

– Директор двадцать первой школы. У нас их четыре, но если говорят «школа» без номера, не сомневайтесь: речь о ней.

Здание школы было старым. Илюшин предполагал увидеть типичную постройку советского времени («хоть что-то типичное в этом городе»), но вновь ошибся в своих ожиданиях. Перед ним была бывшая дворянская усадьба, к которой позже пристроили дополнительные корпуса, выглядевшие как бедные родственники на приеме у генеральской вдовы. Вместо регулярного парка вокруг раскинулся старый яблоневый сад.

Внутри было светло и пусто. Макар подергал двери кабинетов: открыты. Это уже было почти возмутительно. Лето, в школе никого – а они двери не запирают! Правда, из соседнего коридора доносились женские голоса. Заглянув в учительскую, Макар узнал, что Кира Михайловна уже ушла.

Ее дом стоял на первой линии, у обрыва. К реке вела длинная пологая тропа; у самой воды на песке лежала лодка, сверху похожая на дольку каштановой кожуры.

«Ч-ч-черт», – мысленно сказал Макар, когда ему открыли.

Город преподносил сюрпризы на каждом шагу.

А ведь он мог бы догадаться. Он побывал в школе, видел старинное здание, содержащееся в безупречном порядке. Многие думают, будто жилища похожи на своих хозяев: справедливо для квартир, но с домами все иначе. Это хозяева обретают сходство со своими домами, пропитываются их духом, принимают их образ.

Некоторые школы – это не что иное, как очень большие дома.

Женщина, стоявшая перед ним, выглядела непримечательной и запоминающейся одновременно; подобное парадоксальное сочетание Илюшин встречал и прежде и хорошо знал, что за ним скрывается человек незаурядный. Ее умный проницательный взгляд подтвердил его опасения.

Илюшин представился и сообщил о цели своего визита. От Гурьяновой во многом зависело, как его примут в Беловодье. Люди в маленьких городах редко любят людей из больших городов, поэтому он постарался придать себе легкий налет провинциальности.

– Вы ищете Володю Карнаухова? – недоверчиво переспросила она. – Прошло двенадцать лет!

– Большой срок, – согласился Макар. – Я надеюсь, в вашем городе нам помогут.

Ее взгляд сделался задумчив.

Илюшин молчал, понимая, что любое слово может сработать против него.

– Пойдемте выпьем чаю.

Следуя за ней, он размышлял о том, хочет ли Кира Гурьянова чаю, выполняет ли долг гостеприимства или пытается выиграть время.

– Что сообщил вам Герман? – спросила она, расставляя чашки.

– Исчезновение Володи стало для него серьезным ударом, – уклончиво сказал Макар.

Воздух в доме пропах луговыми травами и полынью; аромат разносился свежий, словно поле было в соседней комнате.

– У него есть предположения?

– Герман думает, что Володя сбежал.

Гурьянова кивнула.

– Он в последнее время расспрашивал меня о больших городах – Володя, не Герман. Москва, Петербург… У меня сложилось впечатление, что ему давно уже тесно в Беловодье, но либо он стеснялся прямо сказать об этом, либо дядя возражал против его отъезда.

– Они с Германом ссорились?

Гурьянова сделала неопределенный жест:

– У них не всегда ладилось. Двое мужчин в одном доме, один из мальчика превратился в юношу…

– У Володи была девушка?

– Мне об этом не известно. Нет, думаю, что нет: он был слишком занят работой. Герман за много лет создал новую моду: люди фотографируются семьями по каждому мало-мальски значимому поводу. Уже нельзя представить, чтобы кто-то отмечал день рождения и не отправился в фотоателье. Понятно, что он руководствовался своими интересами, но в итоге это превратилось в традицию, очень милую городскую традицию. Его приглашают снимать все праздники, свадьбы, Дни города – кстати, он будет скоро. Поверьте, Герман не сидит без работы, и у Володи было не так много свободного времени, как ему хотелось. Может быть, он устал.

– У вас есть предположения, где он мог осесть?

– Ни малейших.

– Почему его не видели в автобусе, если он действительно уехал? – наугад спросил Илюшин.

Выстрел попал в цель: Гурьянова нахмурилась.

– Володя мог пойти пешком.

Макар выразительно посмотрел на нее.

– Расстояние приличное, – признала директриса, – но во-первых, после поворота на трассу его наверняка подобрала машина, а во-вторых, если он хотел скрыться от Германа, это был самый разумный вариант.

Илюшин сомневался насчет самого разумного варианта, но возражать не стал. Его что-то тревожило; он чувствовал, что упустил крохотную деталь, которая была важна.

– Как бы вы описали его, Кира Михайловна?

Она ненадолго задумалась.

– Как ни странно, Володя был чем-то похож на Германа. Он не подражал ему осознанно, был простым, довольно милым подростком… Добрый, отзывчивый. Как-то в разговоре я пожаловалась, что моему подопечному нечего носить, и он на следующий день принес свои старые вещи. Помогал делать мелкий ремонт в школе. Честно говоря, Володя был не самой заметной фигурой в Беловодье. Когда он только появился, о нем везде говорили, потому что знали, как трагически он осиротел, но Володя очень быстро стал… я бы хотела сказать «своим», но, скорее, неотъемлемой частью пейзажа. Кстати, у Германа без счета фотографий: на них видно, что Володя выглядел намного младше своего возраста. Совсем как вы.

Илюшин вздрогнул и уставился на Гурьянову.

– Совсем как я?

Директриса пожала плечами:

– Учителя умеют определять возраст.

«Не учителя умеют, а ты умеешь». Илюшин был зол на себя: он пропустил удар и теперь от неожиданности не мог собраться с мыслями. Гурьянова сочувственно наблюдала за ним.

– Где вы остановились?

– У Маргариты… Не помню отчества. Желтый дом с синим палисадником.

– А, Рита Скворцова. Чудесная женщина, вам повезло. Если она согласится приготовить для вас свой фирменный яблочный пирог… Его одного достаточно, чтобы у вас остались теплые воспоминания о нашем городе.

Илюшин понял, что разговор окончен. С мягкой решительностью его выставляли из дома и из Беловодья.

– Спасибо, Кира Михайловна. – Он поднялся. – С кем, по-вашему, общался Карнаухов, кроме Германа?

– Пожалуй что ни с кем… Разве что был такой Сеня Крамник, мальчик его возраста, жил неподалеку, но они с отцом пару лет назад переехали в Чехию, к родственникам. Не уверена, что он оставил новый адрес или хотя бы телефон.

Когда гость ушел, Гурьянова достала из кармана мобильный.

– Встретиться нужно, – сказала она, не здороваясь. – Срочно.

5

– Ты не поверишь! – Бабкин стянул футболку и швырнул ее на стул. – Они отказались со мной разговаривать.

Он был зол, как может быть зол бывший оперативник, обнаруживший, что для провинциальной полиции его принадлежность к тому же профессиональному сословию значит не больше, чем муха в стакане. Он мимолетно отметил, что сравнение получилось довольно странным, но в следующую секунду понял, что как раз таки набрел на исключительно верный образ. Люди, с которыми ему пришлось общаться, производили такое впечатление, будто каждый из них не задумываясь выпил бы пиво с мухой. Они просто не придали бы значения этой мелочи.

– Впервые в жизни вижу таких скудоумных, тупоголовых, безмозглых…

Бабкин обнаружил в свой памяти богатые залежи синонимов слова «придурок».

– Должен же быть в этом городе какой-то изъян, – заметил Макар. – Может, они агрессивны только к приезжим, а, вернувшись с работы, называют жену своей пушистой заей и плачут над хромыми котятками…

– Буэ!

– В чистом беспримесном подлеце есть что-то подкупающее, – согласился Илюшин. – Слюнявая сентиментальность – как ложка дегтя в бочке дерьма. Тебе совсем ничего не удалось из них вытянуть?

– Герман действительно написал заявление о пропаже Карнаухова. Все эти хмыри обосновались там давно и помнят эти события. Но в остальном – слепая зона. Мы даже не знаем, велись ли следственные действия.

– Что ты сам думаешь?

– Если бы ты видел их задницы, то понял бы, что они крайне редко отрывают их от стульев. Веришь – вот такие хари! – Бабкин показал руками небольшого бобра. – А что с директрисой? Макар!

Илюшин невидящим взглядом смотрел в окно. Сидела, сидела заноза в памяти, хотя он дважды перебрал весь разговор, и покалывала при каждой мысли о Гурьяновой.

– Илюшин!

– А? Что?

– Я говорю – встреча твоя как прошла?

– В целом Гурьянова подтверждает то, что рассказал фотограф, – задумчиво сказал Макар.

– Тебя что-то смущает в ее словах?

– Пока сам не пойму. Карнаухова она описывает как славного тихого паренька; говорит, ничем не выделялся. Каждая ниточка, за которую я пытался дергать, обрывается в руках. Друг-подросток уехал, и связь с ним утеряна. Девушки не было. В рейсовом автобусе его не видели. Человек-невидимка наш Карнаухов! – Он раздосадованно щелкнул пальцами. – И еще что-то фонит.

– В каком смысле? – насторожился Бабкин.

– Если бы я знал! Чисто по Эдгару По: письмо положили на видном месте среди бумаг, а я его не замечаю.

– Попробуй рассказать, – посоветовал Сергей. – С самого начала. Ты подошел к двери…

– Постучал. – Илюшин сосредоточился, поднял руку. – Там был звонок, кстати… Открыли через минуту. Высокая, лет пятидесяти, очень… м-м-м… примечательной внешности.

– Чем?

– Сочетанием несочетаемого. Черты, на первый взгляд, совершенно невыразительные, с фотороботом пришлось бы помучиться, при этом лицо дышит большой внутренней силой. Умная. Наблюдательная. Скрытная. Поздоровалась, выслушала мое объяснение. Удивилась… Стоп!

Илюшин обернулся к напарнику:

– Нашел! Когда я сказал, кого мы ищем, Гурьянова отреагировала незамедлительно: «Двенадцать лет прошло». Обычно люди говорят: «Это было, кажется, лет десять назад, или нет, одиннадцать… нет, все-таки десять». Единственный, кто мог держать в уме срок, – Герман.

– Быстро считает? – предположил Сергей.

– Не было ни секунды задержки. Ни одной! Зачем ей помнить, сколько лет назад незаметный юноша уехал из города?

Дверь приоткрылась.

– А ведь у меня там пироги с мясом стынут, – укоризненно сказала хозяйка, обращаясь исключительно к Сергею. Сегодня на ней был сарафан, который любитель пышных форм назвал бы соблазнительным, а ревнитель нравственности – непристойным. Бабкин забеспокоился.

– Рита, – позвал Илюшин. – Вы помните племянника фотографа?

– Володеньку? Искали мы его, бедного – все впустую. Я наш лес знаю плохо, но пошла со всеми, очень уж его жалко было.

– Разве он не уехал из города? – осторожно спросил Макар.

– Куда ему ехать? – изумилась хозяйка. – Мать его, упокой ее Господь, умерла. – Она перекрестилась. – Другой родни, кроме нашего Германа, не было. Они с ним душа в душу!

– А не ссорились?

– Откуда! Оба спокойные, слова злого не услышишь. Да нет, заблудился он, это все знают. Ох, наревелась я тогда…

Она утерла выступившие слезы.

Макар бросил выразительный взгляд на Бабкина.

– Рита, с кем еще можно поговорить про Володю? – спросил Сергей, стараясь, чтобы голос его звучал сочувственно, но в то же время без малейшего намека на нежность.

– С Жегалиным, – не задумываясь, ответила она. – Они какое-то дело затеяли, я их вместе видала. Как раз незадолго до… Ох, нет, простите, не могу!

Она метнулась в коридор, и из-за двери донесся безутешный плач. Бабкин тяжело вздохнул.

Дверь снова приоткрылась.

– А пироги-то, пироги мои! – всхлипнула заплаканная Маргарита. – Надо кушать, Сереженька, пока не остыло.

6

– Толик, – представился, шмыгнув, Жегалин и протянул руку сначала Бабкину, потом Илюшину.