Глава 2. Топь

В доме Алиевых собралась половина поселка. Поминки напоминали посиделки старых знакомых, надумавших вспомнить прошлое. Гомон голосов отяжеляло перешептывание. Люди приходили, ели, судачили, уходили. Аня наотрез отказалась присутствовать на кладбище, но проигнорировать поминки бабушка не позволила. Жалобы на слабость в ногах возымели эффект, и Аня согласилась сводить ее на окраину поселка – улочку с коттеджами на два хозяина, прежде ассоциировавшуюся у Ани с благополучием за плетущимися розами. После долгих сборов они попали в последний дивизион соболезнующих. У хозяев уже не осталось сил принимать толпы чужих людей. За поминальный обед отвечали родственники – две заплаканные женщины в траурных платках: подавали еду, наливали компот, убирали посуду. Родители девочки не спускались со второго этажа, и жители Сажного понуро сновали в прихожей и кухне.

Широкую кухню разделяли столы разной величины, составленные в два параллельных ряда. Аня сидела недалеко от входной двери: жевала ради приличия пересоленный борщ, кивала на скорбные откровения сотрапезников. Белая льняная скатерть краснела свекольными пятнами. В воздухе витал запах спирта и кислого ягодного варенья. Люди вокруг хмелели, сплетничали, спорили. Мрачная атмосфера в доме действовала удушающе. Похороны и траурная обстановка всегда вгоняли Аню в животный ступор. Она избегала поминок любыми путями и способами, отгораживаясь от давящих воспоминаний похорон дедушки и назойливых предположений о том, что происходило в их кухне тогда, два года назад, когда не стало тети. Мама рассказывала, что поминки устроили в кафе Праксиных. Но люди заглядывали в дом, их садили за стол, предлагали обед. Избегать расспросов в Сажном – подобно сокрытию преступления.

Аня съежилась от разрастающейся тени прошлого. Взгляд осматривал смутно знакомые лица, но с Витей они разминулись. Брат молчал рыбой с самого утра, старательно избегая ее внимания.

– Вот так встреча! – рядом с Аней опустилась девушка с копной мелких рыжих кудряшек. – Тебя не узнать, Руднева.

– Надя? – Аня во все глаза смотрела на худенькую одноклассницу, которую помнила брюнеткой в платье пятидесятого размера. – Надя! – только и повторила Аня, различая за ней еще троих девушек.

С последней встречи одноклассницы мало изменились. Инга Котельникова, Таня Харчук и Лора Ярмак. Бывшие подруги в темных одеждах, с бледными лицами. Здесь и сейчас слова к ним шли слабым светом сквозь чад окружающего горя.

Мимо Ани с коробкой духовых пирожков прошел одноклассник Вова Осьмухин.

– Мух, Рома вернулся? – спросила Надя, но тот лишь отрицательно мотнул головой, передавая женщине у плиты коробку.

Вова, прозванный Мухой за крупные глаза на выкате, раздался в плечах, коротко остриг густые волосы и ростом перегнал Сыча. Он грезил о морском флоте с детства, и Аня всегда считала, что столкнется с ним на черноморском причале, а не в траурной комнате Сажного.

Почти вся компания детства собралась на поминках девочки-подростка. Не хватало только Ромы Ярмака, брата Лоры.

Новоприбывшим принесли тарелки с борщом. Девушки поблагодарили, и сказали, что потом уберут за собой.

– Мой муж – неисправимая черепаха, – поморщилась Надя. – Наверное, к маме заехал за Осей. Олеся – эта наша доченька, – пояснила она Ане. – Три годика. Зря ты не приехала на крестины.

– Она зарекалась вернуться, – язвительно напомнила Инга, передавая подругам хлеб и салфетки. Те безразлично молчали, и она поспешила исправиться: – Замечательно, что принципы меняются.

Наигранность ее улыбки Аню рассердила:

– Не меняются.

Действительно. Аня смотрела на вздернутый подбородок Инги, на осанку фехтовальщицы, но видела задиристую девчонку, орущую ей в гневе: «Никакая она не сиделка! Твоя мать – содержанка в Испании. Ей стыдно сюда вернуться! Стыдно!» Даже разбитый Аней нос не уничтожил надменность, желание всех уличать во лжи и, что удивительно, видимость их дружбы. Большеглазая шатенка Инга восседала всезнающей вороной – олицетворением давней уверенности, что с ее мнением не считаются только завистники и тупицы.

– Это прискорбно. Прискорбно. – Инга взглянула поверх голов на часы в шкафчике орехового гарнитура. – Разве можно замалчивать? Мост должны были признать аварийным. Из поссовета прийти не соизволили, даже на венок поскупились. Дела самотеком.

– Сейчас решают с восстановлением моста, – неприязненно сообщила Лора.

Ее отец раньше работал в Администрации Ямска.

– Мама говорит, у нас бюджет – слезы. Ходит на нервах. Будто единственной надо!

– Ей пора на пенсию, – едко заметила Лора. – Пусть развалиться поссовет без бухгалтера.

Раздались нервные смешки.

– Я не ошиблась, – вдруг невпопад призналась Надя, цепляясь за случайную встречу как за спасительный круг в воронке сварливых голосов. – Эта блондинка – наша Нюта. Это ведь блонд? – она кивнула на волосы Ани.

Все невольно покосились на голову Ани.

– Светло-русый, – смущенно поправила она.

Аня терпеть не могла краснеть в центре внимания и когда ее называли Нютой. Когда они ее называли «наша Нюта». Она посмотрела на кашемировый рукав своего черного платья, на аккуратный маникюр и золотое колечко на мизинце. От девочки с мышиными волосами, обгрызенными ногтями и в мешковатой одежде остались только воспоминания. Дина бы порадовалась, что ее племянницу больше не путают с мальчишкой. Она подняла взгляд. Девушки смотрели с иронией – именно через те безобразные воспоминания, словно весь ее внешний вид был удачным экспериментом, но притворством, непостоянством.

Рядом с Мухой за стол опустился Сыч. В рубашке и строгих брюках он резко выделялся из вязаного круговорота свитеров. Среди раскрасневшихся людей Костя выглядел самым подавленным, даже кожа казалась серой. Неудивительно – погибшая девочка была его соседкой.

– А я знал, что Нюта приехала, – объявил Муха, мельком поглядывая на Костю. – Сыч ее подвозил.

Аня стрельнула взглядом на Муху. «Сыч… Так Костю называли только в «банде» верзилы Зенкова. Когда добряк Муха так сдружился с этим прихвостнем отморозков?»

– Подвозил? – удивилась Лора, крутя ложку в пальцах.

– От рухнувшего моста, – ответил Сыч и промокнул губы салфеткой. – Я подвез пассажиров автобуса. Мать встречал.

– Рейсы сместились на час. Великолепно! – проворчала Инга.

Надя через силу улыбнулась, сглаживая резкость голосов замечанием:

– Не стоит так воспринимать…

– Треклятые дороги! – чертыхнулась Лора. – Завтра у крестницы выступление. И в салоне запись.

– Лора! – шикнула на нее Инга.

Лора… Лариса Ярмак. Такая же кукольно-хрупкая, эгоистичная, скрытная. Она была платиновой блондинкой от природы, со светлыми, почти невидимыми, бровями над лазоревыми глазами-миндалинами. В серо-синей кофте ее фарфоровая кожа отливала мертвенной голубизной, искажающей ангельскую внешность. Ане вдруг вспомнилась Лора Ларусей, грустной девочкой по соседству: в веснушках, в соломенной шляпе, хнычущей без притворства при расставании. Спустя двенадцать лет от их дружбы остался лишь прогорклый осадок. Аня осмотрелась. Уезжая из Сажного, она надеялась, что больше никогда не сядет ни с кем из них за один стол. Накануне выпускного Лора громче остальных обвиняла её в краже своего новенького планшета, обнаруженного спустя два дня забытым в гараже Сыча.

Сыч накрыл ладонью протянутую руку Лоры. Они, очевидно, до сих пор встречаются. Но обручальное кольцо среди подружек детства пока блестело только на пальчике Нади.

– Борщ похож на щи. – Лора отпила немного компота. – Кость, подай пирожок.

– У Праксиных сегодня аренда. – Муха глянул на Аню: – Единственное кафе.

Лора фыркнула:

– У Праксиных забегаловка. Ба-ар. Там антисанитария и регулярные дебоши.

– Ужас какой-то, – причитала Надя. – Этот мост. Говорят, он рухнул ночью. Боже, как девочка оказалась там? Одна? В тот момент? – Надя отодвинула полупустую тарелку. – Уму непостижимо. Говорят, накануне закатила истерику?

– В магазине. Да, – подтвердила Лора. – Она на Косте помешалась просто. Караулила за каждым углом.

– От неразделенной любви?.. Прыгнула? – ахнула Надя, пряча за ладонью отвисшую челюсть. – Мне Рома рассказывал о паранойе и о нервном срыве. Как может так совпасть?

– Давайте не здесь, – потребовала Инга. – Люди косятся.

– Что я такого сказала?

– Об умерших не злословят.

– Она переживает, – вступился за Надю Муха. – Трагедия, ясень пень. Как Танюха, что-то раскисла совсем, – обратился он к Инге.

Когда Ингу с кем-либо сравнивали, она затихала стервятником.

– Ну ты прозорливый, – тихо, почти с шипением отметила Таня незнакомым Ане, хриплым голосом.

Аня избегала смотреть на Таню, а когда смотрела – чувствовала оторопь. Ее длинные, редкие волосы представляли ржавую градацию трудных времен от пережженных кончиков до сального корня. Густые стрелки превращали узкие, маленькие глаза в подглядывающие бегунки. Руки покрывали засохшие волдыри, обломанные ногти темнели лаком в тон коричнево-красной кофте. Раньше Таня свела бы раздор в шутку, но сейчас молчаливо сидела, поеживаясь неуютно от взглядов, словно губка, впитывая негатив.

Муха бросил ей:

– Считай меня Нострадамусом.

Таня ухмыльнулась, оповещая:

– Нострадамус предложил искать у моста!

– Участковый предложил, – гневно одернул ее Муха. – Я всего лишь допустил возможность…

– Давайте молча доедим! Молча, да? – встряла раздраженная Инга. – Что теперь ворошить тот ужас. Поздно.

– Хорошая отговорка, – шептала под нос Таня. – Поздно.

– Я пойду, – Аня отставила стул и встретилась взглядом с Костей.

Его угрюмый вид напрочь осадил перепалку.

– Бабушка, – обратилась Аня к старушке, ушедшей в разговоре со знакомой в годы перестройки. – Ба!

– Чево? – встрепенулась та. – Что такое?

– Идем. Ты поела. Да? Хорошо.

Бабушка поднялась нерешительно.

– Уже уходишь? – преградила путь Надя.

– Мне нужно на воздух, – вежливо уклонялась Аня от наглых взглядов. – Я приболела немного. Простудилась. Кхм, – кашлянула в кулачок.

За спиной твердили о пирожках и карамели.

– Встретимся? – Надя обеспокоенно удержала ее за руку, и Аня от неловкости забыла, что хотела солгать: «Я завтра уезжаю».

Бабушка наконец всучила внучке пирожок и конфеты: «Поминать! Надо так».

Надя ждала ответ.

– Да, хорошо, – согласилась Аня, бегло осматривая склонённые головы ребят.