Дети уже на ногах, вокруг шум и громкий гул. Они кричат, бегают, вовлеченные в свои игры. Но Вера стоит в углу игровой комнаты, обнимая своего медвежонка, словно невидимая стена из страха и одиночества держит ее на расстоянии. Ее маленькие пальцы сжимают игрушку так крепко, будто она единственная связь с безопасностью. Больно смотреть на нее. Глаза тусклые и усталые, она такая малышка. Нежная, домашняя, за что с ней так? Когда она замечает меня, взгляд чуть теплеет, но радость все равно кажется приглушенной.
– Тетя Наташа! – срывается с ее губ почти отчаянно. Она бросается ко мне, словно боится, что я тоже исчезну.
Я присаживаюсь на корточки и обнимаю ее. Она вжимается в меня, дрожа, как испуганный зверек. Мне хочется сказать что-то ободряющее, но ком в горле мешает. Вера цепляется за меня, не отпуская.
– Доброе утро, солнышко. Как спалось? – спрашиваю я, проводя рукой по ее светлым волосам.
– Не знаю. Ты же останешься, правда? – ее глаза полны надежды.
– Конечно. Я всегда рядом, – отвечаю мягко и усаживаю ее за маленький столик. Мы проводим время за рисованием, но мысли мои заняты другим. Рядом подходит нянечка с хмурым выражением лица.
– Наталья, нужно что-то делать с этой девочкой, – шепчет она мне на ухо. – Она не разговаривает с другими детьми, почти ничего не ест. Это ненормально.
Я киваю, чувствуя прилив боли и бессилия. Вера замыкается, ее маленький мир становится все меньше и мрачнее. Я должна помочь ей, но как? Решаю, что лучше поговорить с ней прямо сейчас.
– Вера, а какой ты помнишь свою маму? – спрашиваю я, делая вид, что занята разложенными карандашами.
Ее лицо мрачнеет, словно от вопроса я дотронулась до старой раны. Она хмурится и отводит взгляд, взгляд медленно погружается в пустоту.
– Мама красивая… всегда пахнет духами. Но она не хотела со мной играть. Говорила, что я должна быть тихой и незаметной, – отвечает она едва слышно.
– А папу ты видела когда-нибудь? – осторожно продолжаю я.
– Нет, – Вера пожимает плечами. – Мама говорила у меня его нет.
Ее слова вонзаются мне в сердце, оставляя болезненный след.
– Так не бывает, – глажу ее по волосам с грустной улыбкой. – Папы должны быть у всех…
Вера растет с пустотой внутри, словно заброшенный дом, где нет тепла и света. Как я могу заполнить эту пустоту? Может, встреча с Инной даст хотя бы крупицу надежды.
В обеденный перерыв еду в центр. Пафосный ресторан встречает меня ледяным блеском стеклянных стен и ослепляющим светом люстр. Все вокруг кричит о роскоши и статусе, заставляя меня чувствовать себя чужой и никчемной.
Люди здесь не смеются, а лишь холодно улыбаются друг другу. Каждый взгляд напоминает мне, что я не из их мира. Каждый предмет здесь – как с обложки глянцевого журнала, идеально отполирован и демонстрирует чужой успех. Гости чинно беседуют за идеально сервированными столиками, а официанты с безупречным видом скользят между ними, как тени.
Я чувствую себя неловко, словно под микроскопом. Мой простой плащ и туфли явно выбиваются из общей картины. Официант, глядя на меня, еле заметно кривит губы, но не произносит ни слова. Я стараюсь держаться уверенно, хотя внутри все сжимается от напряжения.
Инна уже сидит за столиком. Она словно часть этого пафосного интерьера – идеальная, ухоженная, с осанкой, говорящей о годах привычки держать лицо. Ее взгляд колючий и изучающий, как у человека, привыкшего подчинять пространство вокруг себя. Ее костюм глубокого цвета морской волны подчеркивает безупречный вкус и статус. Свет от люстр играет на украшениях. Ее губы сжаты в тонкую, как лезвие, линию, а в холодных глазах отражается нетерпение и нежелание вести этот разговор. Она смотрит на меня так, будто перед ней появилась неприятная обязанность, от которой нельзя избавиться.
– Наталья? – произносит она холодно, поднимая одну бровь.
– Да, спасибо, что согласились встретиться, – отвечаю я, присаживаясь напротив.
– Давайте сразу к делу, – произносит она с холодной отстраненностью, скрестив руки на груди. Коротко и четко, без намека на интерес. Она здесь не для сочувствия. – У меня мало времени, и я не привыкла его тратить впустую.
Я сглатываю и собираюсь с мыслями.
– Речь о Вере. Она нуждается в помощи. Я не понимаю, как вы могли оставить ее, – начинаю я, стараясь держать голос ровным.
Инна слегка прищуривает глаза, ее взгляд становится колючим.
– А что вы понимаете? – ее голос звучит сдержанно, но остро. – Эта девочка не моя дочь. Ее мать была моей сестрой, но она умерла. А я просто не смогла справиться с этим… грузом.
– Грузом? – шепчу я, чувствуя, как внутри все закипает. Как можно так говорить про ребенка. Пусть и не родного, но все же столько лет она воспитывала Веру.
– Да, грузом, – отрезает Инна, откинувшись на спинку стула. В ее голосе звучит горечь, будто она давно носит эту тяжесть на своих плечах. – Вы не понимаете, что значит жить под постоянным давлением семьи, которая ждет от тебя совершенства. Я сделала все, что могла. Но это выше моих сил. Я… не создана для того, чтобы быть матерью. Я не люблю детей. Я не хочу детей.
Я молчу, пытаясь переварить ее слова. Так вот оно что. Инна никогда не видела в Вере родного человека. А девочка страдает из-за этого каждый день.
– Но Вера все равно надеется, что вы за ней вернетесь. Ей нужна семья, а не холодные стены детского дома, – говорю я твердо.
Инна на мгновение опускает взгляд, ресницы дрожат, будто она стоит на грани признания в чем-то важном, но тут же собирается с силами и возвращает себе прежнюю неприступность. В этом коротком моменте я вижу женщину, измученную своими решениями и воспоминаниями. Но почти сразу она выпрямляется, а на лицо возвращается холодная, непроницаемая маска.
– И что вы предлагаете? Чтобы я вернулась за ней? – наши глаза встречаются. – Это невозможно. Завтра я уезжаю за границу и выхожу замуж.
Теперь все понятно. Веру просто променяли на мужчину мечты. Что ж бывает. Наверное, Инне все же не стоило становиться матерью. Слишком рано.
– Тогда, может, стоит хотя бы помочь ей найти отца? – бросаю я.
Инна молчит, ее взгляд на мгновение теряется где-то за моим плечом, как будто она борется с призраками прошлого. Я замечаю, как ее пальцы сжимают край стола. Это едва заметное движение выдает напряжение, которое она тщательно скрывает.
– Боюсь, я вам здесь не помощник. При всем желании.
Губы сжимаются до побеления, как будто только это сдерживает ее от всплеска эмоций. В этой тишине я понимаю: разговор тронул ее за живое, но она не хочет в этом признаваться.
Это будет сложный разговор, но я не собираюсь сдаваться.
– И все же попытайтесь. Это очень важно…
Инна молчит, пристально глядя на меня, словно взвешивает каждое слово. Ее глаза блестят холодом, но в них мелькает усталость, как у человека, который давно привык скрывать свои чувства. Я жду, чувствуя, как время становится вязким, словно густой сироп. В ее глазах мелькает что-то вроде смутного воспоминания.
– Лилия, моя сестра… – наконец произносит Инна с тяжелым вздохом. Ее голос становится тихим и колючим, словно она боится раскрыть слишком много. – Она всегда была слабой… наивной. Ее легко обмануть. Нагуляла ребенка, а тот… – Инна морщится, будто проглотила горькую пилюлю. – Он бросил ее сразу, как только узнал. Имени она не называла. Никогда. Даже перед смертью.
Я киваю, чувствуя, как внутри поднимается волна горечи и бессилия. Сколько раз я слышала похожие истории? Жизнь обрывается на доверии к тем, кто не умеет держать обещания.
– А фамилия вашей сестры?
– Аматова.
– Лилия Аматова, – повторяю я, чтобы запомнить. – Спасибо, Инна. Я не буду вас больше беспокоить.
Она сжимает губы в тонкую линию и кивает, как будто дает мне разрешение уйти. Я поднимаюсь, чувствуя тяжесть в груди, и, попрощавшись, направляюсь к выходу. Воздух снаружи кажется мне спасительным – холодный, очищающий, он обдает лицо и стирает остатки напряжения.
Я спускаюсь по ступеням, погруженная в мысли, и неожиданно врезаюсь в кого-то. Мужчина вздрагивает, стакан в его руке кренится, и густая темная жидкость выплескивается на белоснежную рубашку. Я замираю, глядя на расползающееся пятно, и чувствую, как лицо заливает жар.
– Извините… – начинаю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
– Опять вы! – голос Андрея звучит резко, но больше от удивления, чем в гневе.
– Опять я… – выдыхаю виновато. – Я постираю вам рубашку…
Его бровь взлетает вверх, а в глазах появляется не то раздражение, не то веселье.
– Не утруждайтесь. Теперь счет равный, – неожиданно говорит он, усмехнувшись. – Мы в расчете.
Я останавливаюсь и, неожиданно для себя, улыбаюсь в ответ. Эта фраза странным образом снимает часть напряжения.
– Ну, раз так… Извините еще раз, – тихо говорю я и отступаю.
Андрей смотрит на меня с легким недоумением, но ничего больше не говорит. Я быстро сбегаю вниз по ступеням, смущение постепенно сменяется чем-то похожим на облегчение. Его слова все еще звучат в ушах, но на губах неожиданно задерживается легкая улыбка.
Еду домой на автобусе. Час пик. Народу столько, что не протолкнуться. Телефон начинает вибрировать в кармане, и на экране высвечивается имя Саши. Я тяжело вздыхаю, прежде чем ответить. Его голос, как и ожидалось, звучит раздраженно и требовательно.
– Наташа, ты ужин приготовила? Надеюсь, что в этот раз не забыла про дом?
– Все сделаю, Саша. Сейчас зайду в магазин, – говорю устало.
– Ну смотри. Мне это уже надоедает, поняла?
Я отключаюсь, не выдержав его язвительного тона, и направляюсь в ближайший магазин. Беру продукты, тащу тяжелые пакеты домой и сразу принимаюсь за готовку. Время летит незаметно за чисткой, нарезкой, варкой.
Когда я заканчиваю, в квартире все еще пусто. Успеваю убраться и погладить несколько рубашек. Саша появляется поздно ночью, его шаги тяжелые и ленивые. Он бросает на меня беглый взгляд, полный усталости и недовольства, и молча проходит мимо, словно я – часть мебели. На еду на столе он даже не смотрит.
– Не голоден, – бросает коротко, направляясь в ванную.
Я сжимаю зубы, пытаясь сдержать обиду. Он уходит в душ, а затем сразу ложится спать. В квартире снова воцаряется пустота. Я медленно убираю со стола и мою посуду.
Слезы предательски катятся по щекам, и я закрываю глаза, пытаясь сдержаться. Почему я всегда должна быть всем обязанной? Почему от меня требуют идеальности, но не дают ни малейшей поддержки в ответ? Однако я быстро вытираю лицо и решительно направляюсь к компьютеру. Хватит жалости к себе. Я должна узнать правду.
Открываю браузер и вбиваю в поисковую строку: "Лилия Аматова". Надеюсь, что хотя бы в интернете смогу найти ответы на свои вопросы.
Поздняя ночь давит на плечи тяжелой пеленой тишины. Только монотонное тиканье часов напоминает о том, что время движется вперед. Я устало вглядываюсь в экран ноутбука. Мои глаза уже слезятся от напряжения, но я не могу остановиться. Я кликаю на очередную статью, надеясь, что в этот раз повезет и приблизит меня к ответам.
Уже удалось узнать, что Лилия была яркой и гордой женщиной. Она жила полной жизнью. Ее имя часто мелькало в статьях о благотворительных проектах и конкурсах дизайнеров. Помогала молодым мастерам, уверенно шла к своей мечте. Каждое ее фото – словно отражение чего-то недосягаемо светлого и красивого. Ее фотографии в статьях полны жизни: она улыбается, гордо держится перед камерой на светских мероприятиях. Казалось, у нее было все – красота, уверенность и мечты. А Вера очень похожа на маму, даже сомнений не возникает. Но, почему-то нет никакого сходства с Инной. Они точно сестры?
Мой палец зависает над тачпадом, когда в очередной статье появляется фотография. Я замираю, чувствуя, как сердце делает резкий рывок. Лилия в элегантном платье держит под руку высокого мужчину с серьезным взглядом. Андрей. Ошибки быть не может…
Его лицо здесь чуть моложе, но я без сомнения узнаю те самые серо-голубые глаза, в которых скользит невысказанное напряжение. Его рука держит Лилию, а взгляд словно пронзает объектив камеры. Под фотографией короткая подпись: "Их несколько раз видели вместе на светских мероприятиях. Ходили слухи об их отношениях, но официальных подтверждений не было".
Сердце начинает стучать быстрее, почти заглушая мысли. Может ли он быть тем самым мужчиной? Тем, кто оставил беременную Лилию? Или это всего лишь случайность? Я не могу оторваться от текста, словно каждая строчка подталкивает к еще одному ответу. Все кажется невероятным, но в то же время дает надежду.
Сверяю дату статьи. Примерно подходит по времени. Точнее сказать пока невозможно. Но и это уже что-то. Хоть какая-то зацепка в этом запутанном деле. Мое сердце бьется так сильно, что я не сразу слышу тяжелые шаги позади. Затем раздается недовольный голос:
– Ты что, всю ночь тут торчишь? – хрипло бросает муж, появляясь в дверях кухни. Его лицо усталое и помятое, но раздражение в голосе звучит отчетливо.
– Я… я работаю, – пытаюсь объясниться, но выходит слишком уверено. Едва успеваю закрыть поисковик, надеясь, что Саша не станет проверять, чем я занимаюсь.
Он подходит ближе, хватает крышку ноутбука и захлопывает ее с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. Я вздрагиваю, будто от удара и внутренне сжимаюсь.
– Иди спать, Наташа. Интернет тебе не поможет, – бросает он презрительно.
Я молча киваю, опуская глаза. В груди сжимается что-то темное и тяжелое, но ответить резко не хватает духу. Послушно поднимаюсь и иду в спальню, чувствуя на себе упрекающий взгляд. В постели я долго ворочаюсь, не в силах найти удобную позу.
Муж ложится рядом, по-хозяйски притягивает меня к себе и утыкается носом в шею. Я застываю, боясь пошевелиться и спровоцировать его на продолжение. Но Саша сегодня не в настроении. Через несколько минут слышится его размеренный храп.
О проекте
О подписке