Тут же на пляже ребята-морпехи смастерили из пустых оружейных ящиков и досок от забора шикарный шезлонг. Сажусь. Удобно. Грин ушел далеко вперед. Я подставляю нос солнцу, снимаю кепку. Тепло и тихо. Как будто это не война, а набережная в Ницце в январе.

Грин возвращается. Берет мою руку и что-то кладет туда, сжимая мою ладонь в кулак. Открываю. Ракушки, три штуки.

– Маме отвезешь. Ты же на море была.

Они и сейчас со мной. Две. Одну потеряла при переезде. А кольцо от той самой гранаты я потеряла, хотя долгое время носила его с гордостью как самое лучшее украшение на дорогой красивой сумке. Как напоминание о том, что все, что тебя не убило, просто этого не хотело. Гуляем долго, солнце уходит за горизонт.

– Оливье сам себя не настрогает.

– Да, пошли назад.

Шезлонг не отпускает меня. Бессовестно оккупирую его на следующий день с утра пораньше и несколько часов просто сижу на пустом пляже, всматриваясь в горизонт. В голове волшебная, недостижимая никакими способами в мирном мегаполисе пустота. В душе абсолютный покой и принятие всего как данности.

Дома Грин и Вал о чем-то оживленно беседуют за столом. Звучат какие-то позывные, странные термины. Захожу, повисает какое-то напряженное молчание.

– Что?

– Я сегодня уезжаю ночью. – Грин смотрит куда-то мимо. – Ты с парнями вернешься по плану.

– Нет!

Слово вырвалось раньше, чем я успела осознать, что без него совершенно не хочу здесь оставаться. Даже с Валом, который мне как самый любимый в мире старший брат. Что произошло за эти пять дней, что не успели вместить в себя предыдущие пять лет, мне пока непонятно. Но я тоже хочу уехать этой ночью. Чтобы у нас были еще одни сутки, и может быть, мы успеем наговориться о чем-то, о чем мы пять лет молчали.

– Ты можешь уехать со мной до Краснодара, там я тебя оставлю и поеду без остановок в Москву. А ты не торопясь спокойно вернешься на следующий день.

– Почему мы не можем уехать на моей машине?

– Потому что мне может понадобиться вернуться срочно. На чем я поеду?

– Я тебя отвезу.

– Нет.

Слезы предательски наворачиваются на глаза. Вал молчит.

– Ну хоть ты ему скажи!

– Езжайте вместе, чего ты в самом деле. Нас то ли отпустят, то ли нет, непонятно, будет потом одна по этим куширям скитаться.

Все как-то уже успели забыть, что одна я сюда и приехала. И я сама тоже.

Грин сопротивляется, но недолго.

– Я подумаю.

– Мы хотели ехать в город, кофе пить…

– Ты хотела – ты и езжай. Я не поеду никуда.

Слезы все-таки прорываются и катятся по щекам.

– Иди ты к черту!

Выскакиваю из дома и по привычке – на берег. Что-то очень важное будто упущено из виду, что-то главное все время ускользает. Я не могу поймать это, и мне кажется, что будь у нас еще чуть-чуть дней, часов, минут, все стало бы так понятно. Мы за все время знакомства не провели на круг столько времени вместе, сколько в этом декабре 22-го на этом берегу, где навсегда остается какая-то огромная часть моего сердца. Словно крепкие стальные тросы приковывают меня к маленькому курортному поселку на берегу Арбатской стрелки. Пять дней вместили целую жизнь. Но, как и в жизни, не хватило всего чуть-чуть.

Раздается шелест гравия под тяжелой поступью. Надежда вспыхивает и гаснет: не он. Его размашистую, чуть прихрамывающую походку ни с чем не спутаешь. Кто-то другой, засланный казачок, пришел с белым флагом. Оглядываюсь – так и есть, Кавказ.

– Поехали кофе пить.

– Грин прислал?

– Ну… да.

Желание кофе сильнее обиды. Садимся в машину и едем в город. По дороге звонит Аид, сбежавший из госпиталя. Рана небольшая. Осколок прошил плечо и добавил еще один шрам к богатой россыпи на его теле. Есть и хорошие новости. Говорим какое-то время. Он редко о чем-то меня спрашивает. Высылает контент для канала.

Кладу трубку. Кавказ молчит.

– Ты явно что-то хочешь спросить?

– Ну не то чтобы… Но у вас какие-то движения до этой поездки были с Грином?

– Будем считать, что ты не спрашивал.

В городе паркуемся у танка. Берем кофе с собой, чуть прогуливаемся и назад. По дороге заезжаем к памятнику героям Великой Отечественной войны. На горе танк, под горой – церковь. Символично тут все.

Дома Грин явно принял какое-то решение. Вал сидит и тихо улыбается себе под нос.

– Собирайся. В 20.00 выезжаем, чтобы до комендантского часа пройти ноль. Ты будешь спать до Краснодара. Лучше бы и сейчас тоже…

– Ты все-таки решил ехать со мной?

– Не заставляй меня об этом тут же пожалеть.

В душе поют соловьи, в животе танцуют бабочки. Свои сидора собираю за 10 минут. Настроение у всех приподнятое. Через 5 дней Новый год, что-то очень сильно поменялось, и мы – часть этих великих перемен.

– Приедешь летом уже к нам в Одессу, – шутят парни, – а так еще зимой увидимся, вернемся, в отпуск съездим, и приедете в конце января снова. Полка у тебя есть, диван есть. Ключи мы вам дали, приезжайте, как соберетесь.

Выходим к машине. Грин почти незаметным жестом делает Кавказу какой-то знак. Тот наклоняется и с фонарем изучает дно машины.

– Да ладно?

– Накладно. Лучше перебдеть, чем мало ли.

Обнимаю парней и уезжаем в ночь.

Я еду и понимаю, что за неделю в моей голове не было ни одной мысли. Ни одного плана на будущее. Война отлично справляется с тем, с чем не справятся ашрамы и медитации, – возвращает тебя в здесь и сейчас, показывая, что «там» и «потом» ничего нет. А значит, нет необходимости строить планы и жить в будущем, которое еще не наступило. Есть только миг – называется жизнь. Заземление 100lvl. Рекомендуется всем страдающим, сомневающимся, реактивным, депрессующим, либеральным, турбопатриотичным. Здесь слов-то таких не знают. Парни воюют, живут, смеются. Делают свое дело, и делают его лучше всех. Ждут приказа, исполняют, возвращаются, и так до следующего раза. Никаких эмоциональных перегибов. Делай дело. И делай его хорошо.

У моего бывшего мужа была отличная любимая фраза: «Весна покажет, кто где срал». Кто где – показывает война, я немного переиначила базу. Она обнажает и вытаскивает на свет все, что человек был бы рад спрятать сам от себя. У кого-то это страх и ненависть, а кто-то находит внутри мир и любовь. Война избавляет от любых иллюзий, оставляя тебя один на один с фактами. Война учит уважать выбор другого человека. Я, истерившая весь октябрь, вдруг приняла и начала уважать выбор другого пойти в самое пекло. Даже когда пришла новость о ранении Аида, было в разы не так страшно, как если бы я была на протесте. Война укрепляет веру. Во что бы и кого бы ты ни верил. Заодно проверяешь, в кого и во что, собственно, веришь.

«Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего. У вас же и волосы все на голове сочтены» (Евангелие от Матфея).

В пути Грин заметно повеселел.

– Ну что притихла? Ставь музыку. Вот ты, например, знаешь, как сделать человеку хорошо?

– Сделай ему плохо, а потом верни, как было.

– Да… лучше молчи.

Заведи козу, выгони козу. И тысяча и один иной способ понять, что твои лучшие условия игры – здесь и сейчас. Здесь и сейчас у тебя на руках флеш-рояль. Даже если кажется, что эта игра уже идет на пороге преисподней. Пока я все это додумываю вслед за вопросом, Грин задает следующий.

– Что, например, обладает самой большой разрушительной силой в отношениях людей?

– Ложь.

– Лена, ты ку-ку? Все врут. И все мужики – козлы.

– И много ты знаешь крепких долгосрочных отношений? Вот любых? И не внушай мне про козлов. Какая шла – такой и подошел. А я, например, не коза.

Какое-то время мы молчим.

– А почему ложь?

– С нее все начинается. Человек врет сначала себе. Потом другому. И оба знают об этой лжи. И оба ее покрывают.

– И откуда знает тот, кому лгут?

– Интуиция. Или – душа, душа всегда чувствует фальшь.

– Хрень какая-то. Вечно тебя несет куда-то.

– Ни фига. Дьявол всегда в мелочах.

Что-то исчезает – слова, жесты. Тепло из голоса. Смайлик из переписки. Касание руки. Тебя «забывают» позвать на кофе, поздравить с днем рождения. И всегда находятся абсолютно правдоподобные, железобетонно надежные аргументы, почему это – чистая случайность.

– И что, допустим, с этим делать? Ну вот мне врут – и?

– Что хочешь.

– …?

– Только ты знаешь, зачем тебе ложь и где твои пределы.

Мы снова молчим.

Два взрослых ребенка, играющие каждый в свои придуманные игрушки. И мы оба играем в войну, потому что если серьезно – можно сойти с ума. Только я играю в нее как в трансформер: о, это страх. Он будет каналом. Это отчаяние. Оно станет творчеством. Текстом, стихом. Постом. Усталость? Просто подбиваю списки нужного, конкурс придумала и читаю чат. Я алхимик. С помощью любви превращаю в золото все.

Грин играет в войну тяжеловесно, с полной отдачей. Запретив себе все, кроме партии, которая длится уже больше двадцати лет. И на красное было поставлено имение, а выпало – зеро. Он тоже алхимик. Темная сила, превращающая в битву и сопротивление все, к чему прикасается.

Когда-то он решил за всех, как им лучше. Без него. И теперь если и жалеет об этом, то не признается.

– Ну ок, допустим. А на фига врать-то?

– Ну ты же врешь. Себе, другим.

– Я?

Удивление почти искреннее. Я почти верю.

– Ты.

– Дурко твоя фамилия.

– Каков поп – таков и приход.

Снова молчим. Я начинаю засыпать

Грин перехватывает руль одной рукой, второй поправляя куртку, которой я накрыта.

– Спи, спи, Пупусечка. Ты, когда спишь, молчишь и такая прям хорошая сразу.

Я буду спать. Он будет молчать и ехать в ночь. Сначала позади останутся Сиваш и Азов. Потом пролетим погранпереход. На контроле он откроет дверь, чтобы разбудить меня, и, наклонившись близко-близко, вдруг скажет: «Люблю тебя!» А потом добавит: «Как сестру». И что-то из этого будет спасительной неправдой.

На мосту через пролив он разбудил меня, и начнется досмотр. Впереди было еще часов 20 пути. Мы вспоминали всех, все и много смеялись. Осторожно обходили в воспоминаниях то лето и весну, когда были сказаны слова, цепляясь за которые я системно рушила свою жизнь. Пытаясь доказать, что могу без. И что да, нет ни романа, ни героя.

А потом Грин, не спавший всю ночь, отдал мне руль и моментально вырубился на пассажирском сиденьи. По наивности, не ожидая абсолютно никакого подвоха. И я – впервые в жизни! – уснула за рулем где-то в Ростовской области. Я, проехавшая насквозь всю Европу – от Москвы до Рима, Прованса и Швейцарии в одни руки и иногда – по 1500 км в день! Но на М4 мозг просто скомандовал – Грин рядом, расслабься, Пупусик. Он, если что, все решит. Проснулись мы оба, когда машина уже влетела в отбойник. Ощущения незабываемые. Как я вырулила, уже не помню. Помню только, что справа шла фура и я успела подумать: «Слава Богу! Меня всегда тянуло куда-то левее». Но напугалась так, что руки тряслись еще несколько часов.

– Заправка. Заезжай. – Я никогда его таким не видела.

– Блин. Как так? – хожу, рассматриваю царапину на боку – от фары через всю дверь. И думаю: какое счастье, что не под фуру, не вправо.

Заходим. Грин стоит посреди магазина и ничего не делает. Просто стоит как каменное изваяние.

– Кофе хочу.

Не реагирует никак.

– Тебе взять?

– Нет.

Беру американо. Пью, пытаясь унять дрожь в руках. Грин смотрит куда угодно, только не на меня.

– Я нас опять чуть не убила.

– Бывает.

На глаза снова наворачиваются слезы. Не зря он не хотел со мной ехать. Кому хочется помереть от капризов дурной девчонки, прикатившей на войну? Пишу Валу: «Я уснула за рулем и опять нас чуть не убила». Приходит ответ: «Вот ты ему адреналину-то в жизнь добавляешь! Не убила же, вот и замечательно! Я тебе еще и гранат дам. Настоящих!»

Молча едем до какой-то пончиковой. Там Грин относительно приходит в себя.

– Пошли обедать. Выбирай, что ты будешь. И пончиков обязательно.

– Я Валу написала, что опять нас чуть не убила.

– И что он?

– Смайлик прислал.

Ни до, ни после я никогда не видела его в такой ярости. В такой тихой и всепоглощающей, какая бывает только у того, кто вплотную заглянул в глаза своему самому страшному страху и понял, насколько он бессилен перед ним.

– Смешно ему?

– Ну, на фоне всех моих факапов…

– А ты его спроси. Если бы ты там сейчас лежала и тебя бы в черный пакет паковали… ему, бл…, тоже было бы весело?!

– Ну не лежу же!

– СЛАВА БОГУ!!!

До меня, как сквозь вату, доходит чудовищное мое заблуждение. Все это время я была уверена, он злится из-за того, что я подвергла риску его жизнь. А он все это время ехал и рисовал в голове картины совершенно другого исхода. И я снова начинаю что-то понимать. Какие-то странные детали пазла оказывается все это время были не на своем месте, и от того картинка была вроде бы и цельной, но какой-то искаженной. Пока не становится яснее. Но становится чуть ярче.

– Ложь, говоришь?

– Угу.

– Дурко твоя фамилия.

Сделай человеку плохо… и верни ему его самого.

К Москве подъезжаем уже вечером. Сутки в пути. Высаживаю его и еду домой. Мне не верится, что я уехала отсюда всего лишь неделю назад. Кажется, это был какой-то переход между двумя мирами, двумя жизнями. Два пространства вариантов встретились, и между ними протянулся мост. Можно было остаться на этом берегу, но я выбрала сделать шаг вперед. Перейдя на другую сторону, оглянулась и убедилась, что мост не исчез. Он просто стал чуть тоньше и прозрачнее. Еще можно вернуться. С каждым днем на новом пути мост в прошлую мирную респектабельную предсказуемую жизнь будет становиться все тоньше и призрачнее, пока однажды не превратится в мираж и фантом. Пройдет год, я вернусь на то место, где он стоял, чтобы в пароксизме усталости и трусости дунуть на знакомый берег, и обнаружу, что дороги назад нет. Есть только путь. И он был предопределен в тот момент, когда я вышла из дома в 5 утра и села в машину. Привычно пропев: «Заправлены в планшеты космические карты».

Все уже случилось, мама. Тем, кого позвала война, шансов на отказ не оставили.