Пятница

– Не возьму! – сказала я и спрятала руки за спину.

Они у меня уже были свободны – свой чемодан я сдала в багаж, а дамскую сумку с документами, деньгами и разной нужной мелочью повесила на ремешке через грудь.

– Инна, не смей меня разочаровывать, – грозно нахмурилась Зара Рафаэловна.

Жаник, балбес, проболтался в офисе, что я лечу в Тбилиси, и Зараза примчалась в аэропорт с очередной банкой чудодейственного меда для дорогих грузинских друзей.

– Куда им столько? У них все слипнется! – отбивалась я, с ужасом глядя на корзину.

Она совершенно не подходила к моему образу современной молодой женщины, стильной, любознательной и легкой на подъем. И особенно не подходила к алой бандане.

Да я буду выглядеть, как красная пролетарская шапочка, везущая гуманитарные харчи голодающей бабуле в братскую Грузию!

– Не возьму.

Я демонстративно зевнула, показывая, что эти препирательства мне крайне скучны и ни капельки не интересны.

На самом деле мне действительно хотелось спать. Трепло Веник, торопясь разнести очередную сенсационную новость, разбудил меня телефонным звонком в два часа ночи и радостно, как будто нас с ним это как-то касалось, проорал:

– Кузнецова, победителю чемпионата по покеру таки дали миллион долларов!

– Завидую ему, – сказала я честно. – Надеюсь, у организаторов это были не последние деньги, и они заплатят скромный гонорар нашему рекламному агентству?

– А они еще не заплатили? – заволновался Веник.

– Кажется, нет, – ответила коварная я. – Позвони Заразе, спроси у нее.

Я посмотрела на Зару Рафаэловну, пытаясь по ее внешнему виду определить, перебил ли порывистый Веник ночной сон и ей тоже. Похоже, не перебил: Зараза выглядела свеженькой, как культивированный вирус.

– Нет, не возьму я ваш мед, – сказала я.

– Почему?

– Потому что его сделали неправильные пчелы, – просуфлировал мне внутренний голос.

Зараза посмотрела на меня, как злобный мальчик на корчащегося под его ногой червяка – без всякой жалости и с отстраненным интересом: сколько, мол, еще это ничтожное существо продержится?

– Ни за что не возьму! – повторила я.

– Совсем-совсем ни за что? – ушлая Зараза сменила тактику. – А за сто долларов?

– За сто долларов?

Я посмотрела на корзину, срочно производя ее переоценку.

Вообще-то ручная кладь в экостиле – это даже модно. А бант по цвету гармонирует с моим головным убором.

И все же…

– Нет, за сто долларов не возьму, – решила я. – За сто пятьдесят, так и быть, согласна.

Зараза, что удивительно, не стала торговаться. Наоборот, даже снизошла до похвалы:

– Растешь в моих глазах!

И она тут же отдала мне баксы, которые явно приготовила заранее.

Знает меня, понимает, что я не безропотная Трошкина и за спасибо почтовым голубем-тяжеловозом работать не стану!

Оделив меня денежками, Зара Рафаэловна кому-то позвонила и деловито отчиталась:

– Я все устроила, мед к вам летит, встречайте. Девушку зовут Инна Кузнецова, она высокая фигуристая блондинка с длинными волосами, в руке у нее корзинка, на голове красная шапочка.

– Бандана, – поправила я, но Зараза меня не услышала.

Я спрятала в сумочку выданные мне доллары, взяла корзинку и пошла на досмотр.

Полет прошел спокойно и не без приятности.

Правда, меня разочаровало бортовое питание – пассажирам предложили только сок, тогда как я рассчитывала хотя бы на горячий кофе с печенькой. Перед отлетом, торопясь и нервничая, я не позавтракала, и желудок, привыкший к регулярному трехразовому питанию в папулином фирменном стиле «От пуза», выражал недовольство суровым бурчанием.

– Лучше переспать, чем недоесть, – с намеком подсказал мне внутренний голос.

Но я знала, что не усну в самолете.

Чтобы успокоиться и расслабиться, я расстегнула привязной ремень, развязала декоративный кушак комбинезона и провела небольшую приятную СПА-процедуру.

Заботливая бабуля перед отлетом преподнесла мне подарочек – какую-то необыкновенную головную щетку с резервуаром, наполненным травяным отваром на термальной воде. С виду-то это была щетка как щетка, но зубцы, торчащие из ее пухлого резинового пузика, на самом деле являлись полыми трубочками, по которым при надавливании на щетку прямо к коже головы поступал полезный отвар.

– Я знаю, Дюша, ты всегда нервничаешь в самолетах, – сказала мне родная старушка. – Так вот, как только почувствуешь, что у тебя разболелась голова или просто повысилась тревожность, сразу же бери эту щетку и причесывайся минут пятнадцать, а лучше полчаса, и все пройдет. Массаж улучшит кровообращение и снимет мышечные спазмы, а отвар подпитает корни волос. Обещаю тебе, ты свои волосы просто не узнаешь!

– И откуда же такое диво дивное? – спросила я, повертев в руках чудо-щетку.

– Из интернет-магазина, вестимо! – ответила продвинутая бабуля. – Я заказала сразу три штуки, одной сама уже пользуюсь и очень, очень довольна!

Не верить бабушке оснований не было – она человек чести и никогда не врет, хотя запросто может схитрить.

Правда, та же бабуля, в свое время настойчиво прививая мне хорошие манеры и знание этикета, утверждала, что причесываться на глазах у других людей неприлично, но я решила, что данный конкретный случай можно считать исключением.

Во-первых, никто на меня не смотрел, потому что мой сосед по ряду – пацан лет десяти – самозабвенно рубился в игру на смартфоне, а его папочка похрапывал.

А во-вторых, я же сидела у иллюминатора, а девица, причесывающая у окошка русу косу до пояса – это же классика родного фольклора! Можно сказать, обычай, освященный веками!

Чесалась я долго, вдумчиво, любуясь волнистыми облаками и постепенно успокаиваясь.

Полностью расслабиться мешал только пассажир, сидящий позади меня: сначала он беспокойно возился, толкая мое кресло коленками, а ближе к концу полета начал невнятно бормотать. Слова звучали неразборчиво, но интонация была отчетливо тревожная, и я подумала, что мне грех жаловаться на авиафобию, у меня она крайне слабо выражена. Человек вот с полчаса уже молитвы бормочет, как заведенный, и никак не успокоится! Наверное, истово верит в дурные приметы, а место-то у него в тринадцатом ряду…

Трошкина, которая в свое время работала в психоневрологическом диспансере, много чего интересного рассказывала о тамошних обитателях, и от нее я узнала, что даже есть такая болезнь – трискаидекафобия. Это паталогическая боязнь тринадцатого числа.

Некоторые авиакомпании, чтобы не нервировать пассажиров, исключают № 13 из нумерации кресел, но в Боинге-737, которым мы летели, 13 ряд имелся. Я заранее регистрировалась на свой рейс, изучила вопрос и поэтому знала, что это места со своими плюсами и минусами. Плохи «тринадцатые» тем, что за ними находится вторая серия аварийных выходов, а потому спинки кресел не откидываются. Еще минус – запрещено загораживать проход ручной кладью, и на эти места не сажают инвалидов и пассажиров с детьми и животными. Зато в ряду не три кресла, как обычно, а всего два, плюс есть дополнительное место для ног. Для меня это важное преимущество, так что я бы взяла себе такое место… если бы не номер 13!

Ладно, признаюсь, я тоже немножко трискаидекафоб.

Вообще-то нас таких должно быть много, иначе билеты на места с роковым номером не разбирали бы самыми последними…

Наконец по бортовому радио объявили, что самолет начинает снижение, и я убрала чудо-щетку в сумку.

Мальчик рядом тоже спрятал смартфон и изволил обратить внимание на меня, спросив с неподдельным интересом:

– А вы кто? Секретный агент?

– Можно и так сказать, – сговорчиво согласилась я, поскольку тбилисская миссия моя для большей части прогрессивного человечества (за исключением одной только Трошкиной) и впрямь была жутко секретной.

Багаж я получила быстро, а вот гонца за медом ждала минут двадцать. Стояла, как было велено Заразой, на виду в центре зала, нетерпеливо притопывала ножкой и быстро теряла с трудом обретенное спокойствие.

Минут пять я держала дурацкую корзину в руках, потом устала и поставила ее на пол рядом с чемоданами каких-то других пассажиров.

Потом решила, что пасторальная корзинка с добротными кожаными чемоданами не гармонирует, и накрыла ее своим платком – синей стороной кверху, потому что яркий красный рядом с благородным кофейно-коричневым смотрелся бы вульгарно.

Желудок опять начал ворчать.

Дуэтом с ним я вслух ругала Зару Рафаэловну.

Уже разошлись, дождавшись своих клиентов, гостей или родственников, все встречавшие наш рейс – и те, что с табличками, и те, что с букетами. Даже того бормотавшего невротика-трискаидекафоба, который истово молился в самолете, увели какие-то крепкие строгие парни, похожие на переодетых в цивильное санитаров. А дружественные Заре Рафаэловне любители редкого кубанского меда все не появлялись, и через двадцать минут нервного перетаптывания я решила их больше не ждать.

В конце концов, если передачка Заразы им так нужна, пусть приезжают за ней ко мне в отель. А если не нужна – я свое дело выполнила, гостинец в тбилисский аэропорт имени Руставели доставила, остальное меня не волнует. Могу теперь вообще сама этот мед сожрать, жаль, сладкого не хочется.

Хотелось яичницы с сосиской и помидорами, кофе и тостов.

В обменнике на выходе из зоны прилета я поменяла доллары Заразы на грузинские лари и купила в автомате на остановке стаканчик американо.

Между делом убедилась, что папуля был прав, у местных мужчин и впрямь напрочь сносит голову от роскошных блондинок: рядом с микроавтобусом, в который неспешно усаживались красотки из белорусского танцевального ансамбля, мужик, похожий на охранника, картонкой с надписью «Минский сувенир» лупил по мордасам какого-то брюнетистого типа. А тот даже не отмахивался – отчаянно рвался за светловолосыми красотками, вот ведь чокнутый фанат!

Выпив кофе, я несколько взбодрилась и с чемоданом в одной руке и изящно задекорированной синим платочком корзинкой в другой села в свой автобус.

* * *

– Первый, это пятый! К курьеру никто не подошел! Повторяю: к курьеру никто не подошел! Курьер покидает место встречи, прикажете продолжать наблюдение? – прикрываясь ладошкой, пробормотал в уголок воротничка гражданин неприметной наружности.

– Продолжайте наблюдение, – распорядился воротничок, и неприметный гражданин успел запрыгнуть в отъезжающий автобус.

Спустя считаные минуты другой гражданин, тоже бывший бы неприметным, если бы не свежие ссадины на невыразительной физиономии, атаковал радиоузел аэровокзала, вах, умоляя и мамой прося озвучить жизненно важное объявление.

– Пассажира Инну Кузнецову, прибывшую из Екатеринодара, просят срочно подойти к информационному центру на первом этаже аэровокзала, – дважды повторило радио.

Но Инна Кузнецова объявления не услышала.

* * *

Трошкина заранее объяснила мне, на каком рейсе нужно ехать и где следует выходить. Она даже пообещала лично встретить меня у памятника Шоте Руставели.

Встретила, ага.

Плавно покачивающуюся фигурку в элегантном белом платьице я заметила издали. Она являла разительный контраст с водруженным на постамент суровым и непоколебимым мужчиной из темного камня.

– Гамарджоба, дорогая! – приветствовала я ее, как тут принято.

– Ага. А вы кто? – спросила в ответ подружка совсем как тот мальчик в самолете.

– Я твоя лучшая подруга и по совместительству сестра твоего мужа, – напомнила я и сняла темные очки.

– Ты изменилась, – заметила Алка.

– Само собой, я стала еще краше, – кивнула я. – Меня другое удивляет: ты пьяна!

Нетрезвая Трошкина – крайне редкое природное явление.

– Н-н-не-е-е…

– Какое – «не», определенно пьяна!

– Н-н-не-е-емножко, – договорила Алка, тряхнув пушистой челкой, как капризный пони.

Она попыталась показать это самое немножко жестом, но пальцы ее не слушались, образуя бессмысленную растопырку.

Язык, однако, у пьянчужки еще не сильно заплетался, да и логика ей не изменила:

– Что еще делать о-о-одинокой девушке в чужом городе, где так много хор-р-рошего вина и нет н-н-никого, кто мог бы удержать ее от пьянства?

Это явно был философский вопрос, и я промолчала. Тем более что у меня были сомнения, что я смогу и захочу удерживать одиноких девушек от пьянства. Скорее, наоборот.

– Ну, ты хотя бы успокоилась, – отметила я.

Трошкина снова кивнула:

– Йа-а…

– Ты переходишь на немецкий? Не надо, я его не знаю, – напомнила я.

– Йа-а внимательно рассмотрела записку. Почерк йа-авно Зямин, буквы ровные, н-нажим аккуратный. Н-не похоже, чтобы он н-нервничал, вот и йа-а н-не буду, – Алка дерзко икнула. – Хотя йа-а н-на всякий случай сходила с утра на плотину.

– На какую плотину?

Воображение нарисовало мне простоволосую Трошкину на высоком речном берегу. Она стояла над обрывом а-ля Катерина из пьесы «Гроза», и пьеса сия закончилась, как известно, самоубийственным прыжком героини в воду.

– Правильнее сказать, эт-то шлюз, он там. – Алка мотнула головой в напрасной попытке указать направление. – Н-ниже по течению реки, всего в паре остановок от нашего дома, оч-чень удач-чно. Там вода зам-медляется и, в-видимо, какие-то фильтры стоят, потому что н-аа поверхности скапливается разный мусор, пла-а-а…

– Плавает?

– Пла-астиковые бутылки, ветки и т-тому подобное!

– И ты смотрела, не плавает ли среди этого мусора тело Зямы? – охнула я. – Алка, тебе нужно попроситься в подмастерья к мамуле! Ты сможешь продолжить ее дело по сочинению ужастиков.

– У меня пока н-нет уверенности, что я вправе претендовать н-на участие в фа-амильном бизнесе, – немного подумав, призналась Трошкина. – Поговорим о-об этом, если Зяма ко мне вернется.

– Не если, а когда, – поправила я, чтобы не дать подружке снова впасть в уныние.

Пьяная девушка в унынии – душераздирающее зрелище и социально опасное явление. Оно крайне заразно для других девушек, которые из трезвых и веселых быстро становятся пьяными и унылыми, едва проявят толику сочувствия и женской солидарности. Я подбадривала Трошкину, не желая стать жертвой той же инфекции.

По опыту зная, что от душевных страданий прекрасно отвлекают физические, я вручила Трошкиной увесистую и неудобную корзину с кубанским гостинцем, и Алкины пыхтение и сопение быстро трансформировались из невнятно горестных в конкретно матерные.

Это был решительный шаг на пути к выздоровлению: мало какие волшебные заклинания исполнены такой положительной энергетики, как русские народные ругательства. Но двигались мы медленно, потому что Трошкина часто останавливалась, чтобы передохнуть.

– Кузнецова, это Мтквари, – объявила она в одну из таких пауз.

– Мтквари, это Кузнецова, – подхватила я, оглядываясь в поисках неведомо кого. – А кто это – Мтквари?

– Что, а не кто, – поправила Алка. – Эт-то река. Вот она, прямо перед т-тобой, не видишь, что ли?

– Трошкина, не дури меня, – обиделась я. – Река в Тбилиси называется Кура, я это еще со школы знаю!

– По-русски Кура, а-а-а по-грузински Мтквари. – Подружка подхватила поставленную было корзину, крякнула уточкой и вперевалку побрела по мосту.

Мост был красивый, с чугунными перилами и позеленевшими от времени львами, которые радовали глаз горбатыми носами, завитыми усами и обильной кудрявой порослью на груди и животе. Я предположила, что их лепили с натуры – с местных мужчин.

Сразу за рекой высился высокий красивый дом в помпезном сталинском стиле – с колоннами, высоким крыльцом парадного подъезда, арочным проходом во двор и множеством мраморных досок на фасаде.

Трошкина уверенно двинулась в подворотню, а я остановилась посчитать и почитать памятные таблички. Посчитать получилось – их оказалось двенадцать, почитать – нет: все надписи были на грузинском. Кривульки незнакомых букв были очень красивыми и совершенно непонятными.

– Ты в то-очности как Зяма, – фыркнула Алка, обернувшись. – Он т-тоже первым делом завис у этих досок. Ми ми…