Снова Подсказка. На рубеже веков. Декабрь 1800 года

Август ехал на санях, запряженных парой лошадей, во дворец графа Палена и пытался угадать, зачем его вызывают так поспешно и в столь ранний час. Он выполнял все поручения аккуратно, с немецкой тщательностью – вовремя и качественно. Император всегда оставался доволен его работой. Тем более удивительной была та срочность, с которой его немедленно требовали к военному губернатору. Но вскоре писатель успокоился: никаких злых умыслов он не имел, ни в каких тайных обществах не состоял, следовательно, беспокоиться ему не об чем. Очевидно, понадобилась его помощь в переводе какого-либо срочного документа. Он расслабился и даже позволил себе немного вздремнуть, укутавшись в теплое одеяло и разомлев от ритмичного хруста: свежий утренний снег скрипел под полозьями, и скрип этот да равномерное покачивание саней убаюкивали. Очнулся, услышав протяжное «тпру»: лошади остановились.

Зайдя во дворец, Коцебу отдал теплый полушубок слуге и тут же был препровожден в кабинет. После традиционного приветствия генерал-губернатор сказал ему с улыбкою:

– Ну что, Август Фридрихович, – Пален, принявший православие и нарекшийся Петром Алексеевичем (урожденный Петр Людвиг фон дер Пален), всегда обращался к нему на русский манер, – размышляешь небось, зачем тебя вызвали в столь ранний час?

– Думаю, знания мои в языках понадобились императору. Видимо, срочность есть какая…

– Угадал. Император решил разослать вызов всем государям Европы и их министрам. Такое себе приглашение на турнир. Он избрал тебя для того, чтобы изложить этот вызов на немецком языке и поместить его во всех газетах. К тому же, – граф усмехнулся, – нужно взять на зубок, – так он выразился и вновь засмеялся, – и выставить в смешном свете барона Тугута¹². Следует сообщить также, что генералов Кутузова и Палена, – указав большим пальцем себе в грудь, – император называет в качестве своих секундантов.

– И когда нужно приступить к сему труду?

– Сейчас же. Поэтому и вызвал тебя так срочно. Будешь работать здесь. Сегодня к часу дня мы должны представить документ императору.

– Лично?

– Да. Так пожелал Его Величество. Мы пойдем во дворец вместе, возможно, Павлу Петровичу понадобятся твои знания языков и литературного письма. Так что, Август Фридрихович, не будем терять время.

Указав ему место за бюро, граф вышел из кабинета.

«Та-ак, и что же мне делать? Как представить такое странное сочинение? Надо ведь понимать, какие цели у государя, чего он хочет добиться своим вызовом?.. Похоже, не заслужу я милость монарха, ибо понять не могу, как и, главное, что писать… Ладно, будет вам моя версия. А там, как получится, – подумал Август и вспомнил, как нелестно отзывались о бароне Тугуте военные: – Александр Васильич¹³, например, называл барона существом кабинетного права и говорил, что ничему путному не бывать, доколе Тугут не перестанет самовластвовать над военными действиями. Однако ж в Европе есть не только Тугут. Есть другие монархи, уважаемые и сильные. Как же мне найти нужный тон письма?»

Два часа сочинял Август фон Коцебу «свой» вызов. Когда же дал прочесть Палену, тот остался недоволен. По его мнению, вызов был недостаточно резок. Коцебу потратил еще час, чтобы написать сочинение в более резкой манере. Второй документ после некоторых раздумий решено было оставить.

Во дворце им пришлось долго ожидать в передней. Государь выехал верхом, и никто не знал, когда он вернется. Когда же, наконец, графа (одного) пригласили, тот взял написанную Августом бумагу, вошел к государю. Коцебу нервничал: не мог усидеть на месте, прохаживался по зале, выглядывал в окно. Пален отсутствовал около часа. Наконец, дверь открылась и появился граф.

«Не в духе», – писатель совсем запаниковал.

– Документ все еще недостаточно силен. Езжайте домой, продолжайте работать. Вернетесь ко мне, когда напишите новый вариант. А я должен остаться.

– Да вы бы объяснили мне, Петр Алексеич, чего хочет государь. Какова цель сего документа?

Но Пален не ответил. Отдал бумагу и вернулся в монаршую залу. Одеваясь, Август никак не мог попасть рукой в толстый рукав полушубка, переживал: «Не хватало еще попасть в немилость из-за этого вызова. Думай теперь, ломай голову, составляй то, не знаю, что…» Он намеревался уже выйти из дворца, как у самой двери догнал его камер-лакей императора и попросил вернуться.

В ту минуту, как Август вошел в кабинет, государь поднялся ему навстречу с особенно приветливым поклоном и, улыбаясь, сказал:

– Господин Коцебу, прежде всего мне необходимо повиниться перед вами.

– Повиниться? – писатель растерялся, он был поражен столь неожиданным приемом.

– Да-да, повиниться. Надо было объяснить вам, каковы мои цели, чего я хочу от вас, как представляю себе этот документ.

– Ваше Императорское Величество, вы тронули мое сердце. В вашей руке находится волшебный жезл. И жезл этот – милосердие.

Согласно этикету, Август хотел опуститься на колено, чтобы поцеловать у государя руку, но тот приветливо приподнял его, поцеловал в лоб и заговорил по-немецки (с легким акцентом). Император был любезен и веселился:

– Вы слишком хорошо знаете свет, следите за текущими политическими событиями. Вы должны знать, какую роль в европейских событиях играют русские монархи. Говорят, я часто поступал… – он искал слово, – неправильно, – продолжал он, смеясь, – справедливость требует, чтобы я был…хм… наказан, – государь продолжал веселиться. Потом взял Августа за руку, подвел к окну и показал написанную собственноручно бумагу. – Я хочу, чтобы вы перевели этот текст на немецкий язык и поместили как можно скорее в Гамбургской газете и других повременных листках.

Затем император прочел бумагу, написанную по-французски. А при последних словах от души засмеялся. Август тоже учтиво улыбнулся.

– А вы отчего смеетесь, господин Коцебу?

– Оттого что вы, Ваше Величество, имеете столь точные сведения о состоянии дел в европейских монархиях. И оттого, что так смело хотите вызвать монархов на политическую дуэль.

– Да-да, пусть соревнуются монархи, а не армии. В войнах погибает столько солдат! И в нашей власти сохранить им жизни.

– Вы – милосердный государь, Ваше Величество. Но, увы, не все монархи в Европе так думают.

– Вот, возьмите этот документ, – продолжал он, передавая бумагу, – переведите его на немецкий язык. Оригинал можете оставить у себя, принесите мне копию и перевод. Идите. Лакей препроводит вас в тихое место, где вам не помешают работать. Когда будете готовы, возвращайтесь. Я жду.

Писатель вышел из кабинета и комфортно устроился за столом в маленькой комнате, куда его отвел лакей. Перевод не составил большого труда. Загвоздка была только в одном слове: taxer. Следовало ли ему употребить немецкое выражение, в котором перевод звучал бы как «обвинять»? Выражение могло показаться слишком сильным. И Август смягчил смысл, употребив более мягкое, размытое словосочетание. Когда закончил, вернулся. У кабинета его встретил граф Кутайсов. (О, об этом человеке Август тоже знал немало. В своих дневниках и записях он поместил занятные анекдоты о графе. Турок, взятый в плен в Бендерах и подаренный Павлу в бытность престолонаследником, слыл любимцем императора и пользовался неограниченным его доверием. Павел пожаловал ему графство и самолично выбрал имя.) Кутайсов о нем и доложил.

– Садитесь, – сказал приветливым тоном император. Август, из уважения к сану государя, не смел повиноваться, но тот повторил тоном, более строгим: – Садитесь, говорю вам, – и тут же вновь улыбнулся: – читайте. Непременно хочу услышать, что у вас получилось, – и снова повторил: – читайте ваш перевод.

Павел взял написанный им французский оригинал и приготовился слушать его немецкий перевод. Коцебу стал медленно читать, поглядывая украдкой на государя:

– Из Петербурга пришло известие, что Русский император, видя, как Европейския державы не могут между собою согласиться, и желая положить конец войне, одиннадцать лет терзающей Европу, предлагает назначить место, в которое он приглашает всех прочих государей прибыть и сразиться между собою в турнире, – прочел Коцебу начало «вызова». (Государь при слове «турнир» засмеялся.) – Иметь при себе в качестве приспешников, судей и герольдов самых просвещенных своих министров, судей и генералов, как-то господ Тугута, Питта, Бернсторфа. Сам Русский государь намерен взять с собой генералов Палена и Кутузова…

Август продолжал читать, а император время от времени кивал головой. Наконец, наступил черед последней фразы, в которой переводчик хотел обойти словосочетание «императора обвиняют» и заменить на другое:

– Не знаем, верить ли сему, однако же, известие это не кажется лишенным основания, ибо вполне соответствует поступкам, на которые императора считают способным.

– Нет-нет, – возразил Павел. – «Считать способным» – это не то. Вам следовало в точности передать слово taxer.

– Ваше Величество, – тихо спросил Август, – боюсь быть дерзким, но, если я употреблю слово «обвинять», как того требует точный перевод, не сочтете ли вы его слишком резким?

– Вот именно, обвинять! Обвиняли! – повторил он несколько раз. – Это именно то выражение, которое мне хотелось бы донести. Они, – Павел, очевидно, имел в виду других монархов, – обвиняют меня во всем. А сами развязывают одну войну за другой. Плетут интриги! Ненасытные!

И Август прочел последнюю фразу в том виде, как приказал император. Смысл зазвучал по-другому:

– Не знаем, верить ли сему, однако же известие это не кажется лишенным основания, ибо вполне соответствует поступкам, в которых императора обвиняют.

– Прекрасно! А теперь позаботьтесь о том, чтобы эту статью поместили в газетах.

Только вечером Август Коцебу успокоился. Он выполнил свою работу и стал ждать, напечатают ли «приглашение на турнир» в различных изданиях. Когда же вызов государям спустя два дня появился в придворной газете, многие не поверили своим глазам, считая эту статью дурным розыгрышем. Даже Президент Академии Наук, к которому рукопись была доставлена для напечатания, отправился к графу Палену и лично убедился, что нет в том никакого подлога. Более того, в Москве номер газеты был задержан по распоряжению полиции, так как никому не могло прийти в голову, что вызов этот мог быть напечатан по воле государя. То же произошло и в Риге. В Гамбургской газете данная статья появилась ровно через месяц с пометкою: «Петербург. Декабрь 1800 года».

Вызов этот, конечно же, наделал много шума.

На следующий день, после того как номер газеты вышел в свет, император пожаловал Августу фон Коцебу прекрасную табакерку, осыпанную бриллиантами, ценою в две тысячи рублей. Наверное, ни один переводчик не получал за буквальный перевод двух десятков строчек столь щедрое вознаграждение!