Если мы знаем в себе что реальное,

то это есть наше собственное имя.

П. Флоренский

Первая Загадка. Наши дни

Тук. Тук. Тук. Барабанит дождь… Ш-ш-э-х. Струится в темноте вода.

У-у-у-х. Поет ветер, и в такт ему вторят деревья.

Дождь то затихает на мгновение, то возвращается и с новой силой обрушивается на деревянные оконные ставни.

Музыка стихии разбудила женщину. Вот уже несколько минут она прислушивается к этим звукам. Она любит такую погоду: когда дождь и ветер. Когда хочется кричать вдогонку ветру. Когда невозможно предугадать… Но сейчас все по-другому. Женщина чувствует себя непривычно. Что-то не так. Она беспокоится. Боится пошевелиться. Чего бояться? Стихия там, далеко, за окном. А здесь, внутри помещения, тихо и спокойно.

«Где я? Что со мной?» – думает женщина. И отчего-то в памяти выплывают строки: «Как ветер мокрый, ты бьешься в ставни, как ветер черный, поешь: ты мой! Я древний хаос, я друг твой давний, твой друг единый, – открой, открой!»¹ На самом деле, это стихи не о ветре, а о Любви или… Нелюбви. Но женщина вспомнила эти строки потому, что ветер… и потому, что ставни.

Наконец решилась открыть глаза. Полумрак. Постепенно привыкнув к темноте, она начала различать очертания предметов, мебели. Пространство представилось ей в полосочку: то ли лунный свет, то ли фонари во дворе отражались сквозь решетки ставен и складывались в узор из чуть изогнутых параллельных линий.

Женщина вновь спросила себя: «Где я? Что это за место? Почему я здесь?» и от напряжения (в голове никак не складывался ответ) застонала и шумно вздохнула. И тут же в комнате началось движение, тени от решетчатых ставен ожили, преломились в полутемном пространстве в причудливую фигуру и приблизились к ней. Потом зажегся неяркий свет – лампа на прикроватной тумбочке, – и сквозь приоткрытые веки она увидела склонившееся над ней лицо пожилой женщины. Лицо очень хорошее, доброе, морщинистое.

– Милая моя… Очнулась? Ma petite fille², – заговорила та, – ну и хорошо. Сейчас позову Андрея Сергеича, – сказала она и грациозно, что никак не вязалось с ее возрастом, пошла в другой конец комнаты; отворив дверь, негромко позвала: – Андре… Идите скорее сюда. Алиса пришла в себя.

«Алиса? Кто такая Алиса? Разве я здесь не одна?» – думала женщина и следила взглядом за старушкой. Той было лет семьдесят пять, старухой назвать ее язык не поднимался. Скорее, бабушка, бабулька. Она снова подошла к женщине, дотронулась до ее щеки нежной своей рукой и тихонько сказала: «Tout vas bien, ma chérie³. Все будет хорошо, милая… Теперь все будет хорошо».

Шаги на лестнице. Все ближе. Кто-то спешит. И вот в проеме двери появляется мужчина. Подходит к кровати, где лежит женщина, на мгновение останавливается, а потом опускается на колени, берет ее руку и начинает покрывать поцелуями. «Я знал, знал, что все будет хорошо… Alice, mon cœur⁴, радость моя, как же ты нас напугала», – он шепчет нежные слова, мешая русские и французские фразы (от чего женщина приходит в еще большее смятение), продолжает целовать ее руки и прячет глаза, мокрые от слез.

– Вы кто? И кто такая Алиса? – спрашивает она. Но, вероятно, ни мужчина, ни старушка не расслышали ее слов.

– Молчи. Молчи. Тебе трудно говорить. Я знаю. Доктор сказал, что речь восстановится постепенно.

– Нет, мне не трудно, – медленно, но уверенно проговорила женщина, – скажите мне, где я нахожусь?

– Дома. Ты дома, – ответил мужчина, – ни о чем не беспокойся.

– Дома? Но это совсем не мой дом, – возразила, – что со мной? Кто такая Алиса? – повторила она нервно.

Мужчина замер. Оторвался от ее рук, переглянулся с пожилой женщиной, удивленно вскинул брови:

– У тебя шок, ma chérie. Не нужно волноваться. Все плохое осталось позади.

Она приподнялась на локтях. Мужчина заботливо поддержал ее голову и помог положить под спину дополнительную подушку. Умиротворенность, которую она ощущала несколько минут назад, слушая струящиеся в темноте звуки за окном, улетучилась. Вновь заболела голова. В висках застучало. Вокруг головы образовался обруч из боли. И она услышала себя, как будто со стороны:

– Меня зовут Рита. Рита, понимаете? Я не Алиса!

Потом поняла, что она не произнесла эту фразу вслух, а только подумала. И заставила себя четко и убедительно выговорить:

– Я Рита! Меня зо-вут Рита. А не Алиса! Пре-кра-тите меня называть чужим именем!

В комнате стало тихо. Только дождь стучал в окно, и ревел ветер (редкая непогода для августа). Потом ударил гром, все вздрогнули, а старушка вдруг заплакала. Этот гром и тихий плач вобрали в себя тишину. Пожилая женщина никак не могла успокоиться, все всхлипывала, утирала платочком глаза и как-то трогательно посетовала:

– Да что же это… Да как же это… Она, бедная, не в себе. Андрей Сергеич, что же делать-то?

– Аля, пожалуйста, не пугай нас, – он нежно посмотрел в глаза женщине, – видимо, ты увидела нехороший сон.

Женщина была слаба, да. Но с головой-то у нее все в порядке! Она взглянула на мужчину и, не отрывая взгляд, раскачиваясь из стороны в сторону, вновь очень четко произнесла:

– Не надо меня уговаривать. Я не сумасшедшая. Вам не удастся убедить меня в этом.

– В чем убедить? Давай сначала успокоимся. Мы ни в чем тебя не убеждаем. Зачем? Мы просто рады, что ты пришла в себя, очнулась…

– Вы называете меня Алисой… Почему?

– Потому что так тебя зовут.

– Меня? Так зовут? Это вы не в себе. Вы – ненормальные. Чего вы от меня хотите? И зачем вы заперли меня здесь?

– Мы… заперли? О чем ты?

– Ну, хорошо, пусть не заперли. Но почему я здесь?

– Как почему? Это твой дом…

– Прекратите нести чепуху, – тихо, но твердо сказала она.

Голова раскалывалась, но ей необходимо разрешить эту проблему. Пусть скажут все как есть. Эти люди, конечно, милые и заботливые, но совсем чужие. Чего они хотят от нее? Почему называют Алисой? Они что, слепые? Не видят, что перед ними другая женщина? Зачем они пугают ее?

– Что вам от меня нужно?

– Чтобы ты успокоилась, родная…

– Я не родная… – прервала она, – то есть я родная, но не для вас…

– А для кого?

– Для моей семьи.

– Но это мы – твоя семья. Мы. Я – твой муж. А это няня. Твоя няня – мадам Дюбуа. Но здесь, в доме, мы называем ее по-русски – Елизавета Петровна.

– У-у-у, – обхватила она руками голову, – прекратите. У меня нет мужа. И няни никогда не было. Ни русской, ни Дюбуа. Меня зовут Рита. Маргарита. И паспорт у меня есть. Российский паспорт. Там четко прописано мое имя.

Мужчина резко поднялся и что-то шепнул пожилой женщине. Та кивнула и вышла – поплыла как корабль – из комнаты.

– Успокойся. Сейчас придет доктор.

– А, ну да. Теперь еще и доктор! Психиатр, наверное. Значит, считаете, что я сумасшедшая…

– Нет, что ты… Это все травма. Ты долго была без сознания. Вернее, не совсем без сознания, а в какой-то прострации. Главное, что ты жива, и… все на месте. Ну, а сознание… – он трогательно улыбнулся, – это ничего, все придет в норму.

Риту (так, во всяком случае, она себя называла) охватила тревога. Она смотрела на этого человека и ничего не понимала. Нормальный мужчина. Даже очень привлекательный. У него хорошие глаза (цвет глаз она пока не определила, лампа искажала: то ли коричневые, то ли зеленые). Темные волосы с проседью и мягкие нежные губы. Когда он покрывал поцелуями ее руки, ей было отнюдь не неприятно. В другое время она обязательно обратила бы на него внимание. Он не похож на идиота. Почему же он ведет себя как идиот? Не видит, что перед ним не жена, а другая женщина? Или это просто шутка? Но какая-то дурацкая шутка. И эта… няня. Такое впечатление, что она знает Риту (то есть Алису… то есть Риту… она запуталась) давно. Она тоже не похожа на ненормальную. Значит, они ей врут. Но зачем? И что это за манера разговаривать, как будто они живут в девятнадцатом веке? И почему вперемешку с французскими фразами? Непривычно как-то.

Няня вновь зашла в комнату, зажгла большой свет («Нет, не коричневые и не зеленые, а темно-серые, – отметила про себя Рита, – глаза бездонные…») и положила перед нею фотоальбом, приговаривая: «Вот, голубушка, посмотри. Здесь твои фото: ты маленькая и постарше. И свадебные снимки есть».

Рита сначала испугалась. А потом обрадовалась: «Сейчас, наконец, они увидят, что я – совсем другая женщина». Она взяла в руки альбом, мельком заметила, что на обложке – тоже кошки («тоже» – потому что похожая картинка на ее домашнем фотоальбоме). Обрадовалась, что альбом… из настоящего времени, что она не попала в другую реальность, и открыла первую страницу.

А дальше… Мимолетная радость сменилась удивлением, потом растерянностью и, наконец, паникой. Она увидела себя! Совсем маленькую девочку, постарше, подростка, вместе с какими-то другими детьми, людьми, которых она не знала (или не помнила). Вот дети (и она вместе с ними) смеются и играют в игры. Вот – в школьной форме. За партой. Себя – такую – она помнила. Но у нее никогда не было подобных фотографий! Это не ее школьная форма! Не ее парта! А потом – о, ужас! – она увидела себя в… платье невесты. Это ее свадьба. И с кем? С ним! С этим Андреем Сергеевичем! Андре! На этой свадебной фотографии она «застряла»: не могла отвести взгляд. И почувствовала, что теряет сознание. Все поплыло. Ей стало страшно. Этого не может быть.

Но снимки говорили: это ее жизнь!

Одно из двух: или эти люди зачем-то обманывают ее и тогда все эти фотографии – монтаж, или… она не та, за кого себя выдает. Вернее, кем себя считает. «Значит, я – Алиса? Мне нравится это имя. Но оно мне ни о чем не говорит. Разве что о Стране Чудес… Или Зазеркалье… Может, у меня раздвоение личности? Тогда я должна помнить и то, что было с Ритой, и то, что было с Алисой. Но на этих снимках я никого не узнаю».

Она отругала себя за то, что усомнилась в своем здравом рассудке. Нет, она – Рита. Родилась почти сорок лет назад в Москве. Так во всяком случае было написано в свидетельстве о рождении. Но позже семья уехала из шумной столицы в Подмосковье. И с тех пор они жили в Одинцово. Она уточнила: живут, а не жили. Училась в столичном университете – филолог, переводчик французского и немецкого. Родители Риты – простые люди. Мама – медицинская сестра, отец – водитель. Папы уже нет. Он погиб пятнадцать лет назад. Это было трудное время, папа старался заработать денег для своих девочек, согласился на длительную командировку куда-то аж за Урал. До сих пор они не знают, что же такое приключилось в дороге, отчего произошла та страшная авария. Позже сказали, что грузовик был неисправен… Но мама жива, слава Богу. Мама, мамочка, где ты? Скажи, что со мной?

Сколько времени прошло, пока она рассматривала альбом? Пять, десять минут? Она собралась с мыслями и хотела уже заявить этим людям, что все происходящее здесь – чудовищная ошибка, как случилось следующее событие, которое повергло ее в совершенное оцепенение. Она услышала шум на лестнице и детский голос. С удивлением подняла глаза в сторону двери: что случилось? И, наконец, ребенок – мальчик лет четырех-пяти – забежал в комнату и с криками: «Мама, мамочка проснулась» бросился ей на шею и с такой любовью начал поглаживать ее волосы, заглядывать в глаза и прислоняться нежными щечками к ее лицу, что Рита заплакала.

«Это мой ребенок?» И потеряла сознание.