– Нет! – Давиан сердито махнул рукой, отсылая осведомителя. Едва лишь тот покинул кабинет, король ударил ладонью по столу так, что дрогнул тяжелый чернильный прибор. – Нет, Элея! Не проси. Это дважды глупость. Нелепейшее безумие, которого я от тебя не потерплю! Его никто не смог вернуть там, и ты ничего не изменишь здесь. Бесплодные надежды лишь сведут тебя с ума. К тому же… Он ведь просто безродный мальчишка! Даже от дворянства отрекся! Опомнись, наконец! Таких «сокровищ» полно в любом балагане! Нет и еще раз нет!

Элея с трудом сглотнула, в горле у нее пересохло, лицо застыло, точно его сковал лед, только глаза горели яростным огнем. Она уже приняла решение. И никто не мог его изменить.

Сама справится.

2

Когда прибыл корабль из Золотой, ей достало и выдержки, и благоразумия не появляться на пристани. Все заботы были поручены стороннему человеку, который сопровождал шута от самого Закатного Края. У причала его встретил слуга Ваэльи: без лишней огласки, тихо забрал бесчувственное тело господина и, погрузив в свой экипаж, отвез к дому ведуньи. Таково было решение Элеи: после недолгих размышлений она поняла, что лучше, чем у наставницы, Патрику не будет нигде.

Корабль прибыл вечером, и встретиться со своим шутом ей удалось только поутру, после бесконечной бессонной ночи.

Еще в гостиной Ваэлья предупредила Элею, что выглядит Пат, мягко говоря, не очень… Но когда принцесса увидела его, она не сдержала отчаянного возгласа:

– О боги! Что они делали с ним?! – Элея во все глаза смотрела на того, кто еще совсем недавно был «страсть до чего хорошеньким» ловким акробатом. – Матушка, что же эти изверги с ним делали?!

– Успокойся, – Ваэлья мягко привлекла ее к себе, – успокойся. Это не страшно. Это просто корень черницы. Его используют, когда не хотят тратить время на уход за безнадежным больным. Черница поддерживает жизнь в теле, но, в отличие от обычной пищи, не дает ему сил. Сама понимаешь, изредка поить больного таким отваром гораздо проще, чем нормально кормить его и бесконечно менять подстилки.

– Патрик… – Элея с трудом заставила себя успокоиться и, обойдя наставницу, медленно опустилась на колени перед кроватью. Укрытый цветным одеялом, так похожим на его обычные наряды, шут выглядел почти ребенком, походил на истаявшую свечу. Ничего не осталось от того сильного молодого мужчины, каким он был еще совсем недавно. И вряд ли фрейлины из Чертога польстились бы теперь на своего любимчика.

«Должно быть, ты долго жил в том лесу, перед тем как случилось несчастье. – Элея вглядывалась в любимое лицо, пытаясь рассмотреть в нем следы минувших дней, всех тех долгих дней, что он провел вдали от нее. Прочесть историю скитаний и встреч, случившихся вдали от Золотой… Летний загар поблек, но шут все равно был гораздо смуглей обычного, а волосы его выгорели на солнце, став почти белыми. – Наверное, ты был удивительно красив тогда… еще месяц назад…»

Но корень черницы не знал жалости. Сердце Элеи замирало от боли при виде этого истощенного тела, которое – что ужасней всего – больше не было вместилищем удивительной души.

Какой-то отстраненной частью сознания, все еще позволяющей трезво мыслить и оставаться наследницей престола, она отметила, что Ваэлья тихо вышла из комнаты. Услышала, как с тихим стуком закрылась дверь. И тогда, не в силах более сдерживать себя, Элея дотронулась до руки, безжизненно лежавшей поверх лоскутного одеяла. Горячие, мокрые от слез пальцы принцессы сплелись с холодными пальцами шута. Впервые она видела их столь близко, могла рассмотреть без утайки. Такие длинные и тонкие, никогда не знавшие прикосновения к оружию… Какими сильными они были, как ловко подбрасывали разноцветные шары…

Лишенная жизни пустая плоть.

– Патрик…

Нет, он не слышал ее, хотя глаза его в этот момент были открыты. Как не слышал ни одного из тех лекарей, что пытались вернуть придворного шута к жизни.

– Вернись. Ну пожалуйста… прошу тебя, Пат…

В тот вечер она была почти уверена – все как-нибудь наладится. Ее шут непременно придет в себя, исцелится от этого пугающего недуга. Ведь теперь он здесь, и мудрая наставница наверняка отыщет способ помочь ему. Но уже на следующий день, когда окрыленная надеждой Элея вновь примчалась к ведунье, та еще у порога вручила принцессе кружку с настоем валерианы, а потом тихо и коротко объяснила, почему она не в силах сделать хоть что-нибудь для своего любимого ученика. Казалось, за минувшую ночь Ваэлья постарела на несколько лет, голос ее звучал спокойно и безжизненно.

«Он слишком далеко, – промолвила наставница, пряча скорбь за чуть прикрытыми ресницами. – Я не в силах последовать за ним. Здесь нужен маг такой же силы, как сам Патрик, только во много крат опытней. Маг, который справится с Потоком, унесшим нашего мальчика. За всю свою жизнь я не встречала таких… Впрочем, мир велик – может статься, где-то он и есть, этот маг. Где-то есть…»

Им оставалось только верить и ждать, рассылая с каждым заезжим купцом призыв помочь, откликнуться… Однако время шло – ничего не менялось, и пучина беспросветного отчаяния затягивала все глубже и глубже. Жизнь стала серой, точно дождь за окном, плоской и бессмысленной, как старый рисунок в забытой книге. Элея знала, что не имеет права на уныние, вот только ничего не могла с собой поделать. Во дворце она по-прежнему оставалась бесстрастной наследницей, но сердце ее теперь всегда было исполнено печали. И эта глухая непроходящая боль становилась особенно острой, стоило лишь приехать к наставнице и переступить порог безмолвной комнаты, где только пылинки нарушали покой, кружась в свете осенних лучей. Да еще порой вздыхала матушка Кера, приходя с миской наваристого бульона, который только-то и мог, что поддерживать жизнь в пустом сосуде…

Король сперва молча терпел эти ее визиты к ведунье. Лишь хмурил брови, видя, как Элея покидает замок в своем неприметном городском плаще. Однако вскоре он понял, что такие поездки уже вошли у дочери в привычку и отнюдь не подразумевают каких-либо полезных уроков. После этого все их с отцом беседы стали сводиться к одному – король требовал от Элеи оставить бессмысленные надежды и смириться.

Позволить прощальникам забрать шута.

Прощальники… Они добровольно принимали ношу, которая иногда казалась непосильной обычным людям.

Забирали мертвых.

Мертвых или тех, кого уже нельзя было спасти. Забирали, чтобы вернуть тела земле, даровавшей жизнь всему сущему.

Нет… Элея не могла допустить даже мысли о таком.

«Нужно просто набраться терпения и ждать, – пыталась успокоить она себя. – Однажды призыв, переданный с купцами, обязательно дойдет до настоящего мага. Вот минует сезон штормов, и этот зов о помощи приведет на Острова человека, который сумеет вернуть шута…»

Ваэлья, в отличие от отца, ни разу не попыталась упрекнуть Элею. Она понимала – слова пусты. Она понимала – другого такого Патрика больше не будет. Не будет этих ясных глаз, которые, несмотря на все невзгоды, сохраняли детскую чистоту. Не будет летающих апельсинов и восхитительно смешных выдумок. Да что там… не будет больше мага, отмеченного богами, рожденного сделать этот мир лучше.

Элея знала, всю боль того глубокого раскола, что прошел через душу ее ученицы, Ваэлья ощущала как свою собственную. Они были точно две странницы, потерявшие дорогу. И оставалось им только одно – держаться друг за друга, чтобы не свалиться в пропасть.

Хуже всего оказалось притворство.

Дядя Риварн по обыкновению не спешил возвращаться домой, предпочитая наслаждаться королевским гостеприимством, и Элее стоило больших трудов выносить его неизменное веселье. Одно дело просто не выдавать своей печали, и совсем другое – каждодневно изображать на лице радость. Она стала избегать совместных трапез и все чаще надолго уезжала к наставнице.

Впрочем, проблема заключалась не только в дяде: гораздо хуже оказался его «подарок». Граф Риварн никогда не отступал от своих привычек, и на сей раз он решил подарить принцессе… менестреля. Это был очаровательный юноша, ясноглазый, с голосом чистым, как весенний ручей. Он виртуозно играл на лютне и знал бессчетное количество романтических баллад и сказаний. Дядин Тьеро приводил в восторг всех дам – от фрейлин до служанок. Всех, кроме Элеи, которая ни на миг не усомнилась, что за этим «подарком» стоит Совет во главе с ее отцом. Ах, наследнице нравятся артисты? Что ж, давайте доставим ей такое удовольствие!

Глупцы… они всерьез полагали, будто эта грубая подмена способна восполнить утрату.

Элея распорядилась, чтобы менестреля устроили со всеми удобствами. Дали ему слугу, место за столом и хорошую теплую комнату. Как можно дальше от ее собственных покоев. Парень, конечно, искренне старался угодить наследнице трона, но откуда ему было знать, что для принцессы существует только один голос… самый ласковый и добрый.

Миновали уже две недели со дня появления шута в Тауре, дядя наконец покинул Брингалин. И сразу же в королевском доме стало тихо, словно жизни убавилось вполовину. Трапезы больше не напоминали состязание на лучшую шутку, а бедняга Тьеро, лишившись покровителя, совсем перестал понимать, кому он нужен в этом большом замке. Прежде менестрель привык быть любимчиком и баловнем у своих хозяев, теперь же оказался настолько предоставлен самому себе, что даже внимание фрейлин не радовало его. Фрейлины – это ведь не госпожа… которая оставалась ледяной и неприступной, словно ни одна песня в мире не могла тронуть ее сердце. Да и то сказать… разве это придворная жизнь? Ни вам пышных приемов, ни турниров. Что поделать, Брингалин никогда не был средоточием праздного веселья: Давиан уже много лет как охладел к этим расточительным светским забавам, а Элея после возвращения из Золотой и вовсе не имела к ним склонности.

Пожалуй, именно удрученный вид менестреля стал последней каплей в тот день, когда терпению Давиана все-таки настал конец. Тьеро как раз сидел под дверью личной королевской столовой и настраивал свою лютню. Наверное, он надеялся скрасить господскую трапезу. Но Элея лишь церемонно кивнула в ответ на его «Доброе утро!», и менестрель сразу же потух взором. Что не укрылось от короля. Во время тягостно-молчаливого завтрака с дочерью он некоторое время хмуро глядел, как вяло она взбалтывает ложкой свою кашу, а потом со всей силы шарахнул кулаком по столу, даже стоявший у него за спиной Тарил невольно вздрогнул:

– Хватит! Хватит, Элея! Пора положить конец этому позору! Скоро уже и пастухи на Литто будут знать о том, что наследница престола сменяла служение своему народу на бессмысленную скорбь по безродному чужаку! Остановись! Опомнись! Ты будущая королева! Мать тысяч детей! Твоя жизнь не принадлежит тебе, и ты это знаешь! Как можно было забыть все, чему тебя учили столько лет?! Ни один мужчина в мире не стоит такой жертвы, будь он даже королем! – под руку Давиану попалось сваренное вкрутую яйцо, и он в гневе стиснул его так, что на скатерть посыпалось мелкое белое крошево. – Элея, Совет Мудрых в тревоге – они не слепые и не глухие! Корону не может наследовать тот, чей разум помрачен горем.

«Мне не нужна ваша корона!» – хотелось крикнуть ей, но Элея проглотила постыдные слова и лишь низко склонила голову, пытаясь спрятать слезы. Отец был прав. Подозрения Совета – это уже серьезный довод.

Ее жизнь действительно никогда не принадлежала ей. И прежде дочери короля даже в голову не приходило перечить судьбе: она с молоком матери впитала, что долг рожденного для трона – забота о своем народе. Элея рано осознала всю величину ответственности, скрытую за титулом. И когда возникла необходимость, безропотно пошла замуж за Руальда, которого видела лишь единожды – на портрете. Она знала – это ее долг. Боги, какой смешной наивной девочкой была она тогда! Не познавшей еще ни боли, ни страсти, ни иссушающей тоски от невозможности быть рядом с любимым. И как же все разом переменилось, едва только она покинула родной дом. Призрачные понятия, взятые из книжек и рассказов подруг, вдруг обернулись живыми чувствами. И когда эти чувства с невероятной силой опалили маленькую снежную принцессу, Элея поняла, каков на самом деле груз ее долга… и невозможность выпустить это пламя наружу, медленно сгорая от него изнутри.

Она почти не умела лицемерить, поэтому обманывать приходилось в первую очередь себя. Это себе, а не окружающим королева Элея внушала, будто на дух не переносит двуличного шута со всеми его уловками и ужимками. Себе ежедневно доказывала, что Руальд – лучший мужчина в мире. Самый умный, самый храбрый, самый добрый и внимательный. Пока наконец и вправду не поверила. Пока не привыкла если уж не любить в полной мере, то хотя бы ценить и уважать своего мужа. Видят боги, не так это было и трудно… Руальд обладал почти всеми чертами характера, которые делают мужчину – мужчиной, короля – королем. Грех ей было жаловаться. Только вот сердце обманывать оказалось так же глупо, как и мудрую наставницу, которая всегда видела ее насквозь. Сердце не знало правил этикета и законов притворства. Каждый раз, когда Элее казалось, что она наконец избавилась от непозволительного чувства, случалось одно и тоже – сны. Красочные и удивительно живые, они являлись по ночам незваными гостями и в клочья разрывали наивную убежденность королевы, что она сумела-таки погасить этот потаенный огонь.

О, сколько нежности было в тех снах, сколько страсти и свободы! Она просыпалась – как будто падала с небес на землю. Лежала с закрытыми глазами, каждой частичкой своей души впитывая волшебство невозможного, несбыточного счастья. Спеша запомнить то, чего не будет никогда. Эти сны были счастьем и наказанием, ибо после них Элея вновь со всей ясностью осознавала, чего на самом деле жаждет ее душа. Душа не королевы, но женщины…

– Что же мне делать, папа? – справившись, наконец, с постыдными слезами, загнав их обратно, она подняла глаза на отца, ища его поддержки. Элея и в самом деле не видела ответа на этот вопрос, ожидание изводило ее хуже любого недуга. Она так нуждалась в мудрости своего короля… Но Давиан был суров:

– Ты знаешь – что, – он сердито стряхнул остатки яйца с ладони и вытер ее салфеткой. – Одно твое слово – и прощальники заберут его сегодня же.

Одно лишь слово…

Одно слово – и больше не будет этих бессонных ночей, бесплодных надежд…

Ничего не будет.

Ее шута не будет.

Элея молча встала из-за стола и вышла, не взглянув более на отца. Да, возможно, он был прав, возможно, ей давно следовало отказаться от веры в чудо. Но сказать это единственное слово было выше ее сил.

За спиной у нее молчаливый Тарил принялся собирать со стола приборы. Он служил Давиану уже почти тридцать лет и за это время ни разу не позволил личным беседам членов королевской семьи стать всеобщим достоянием. Отец Элеи доверял ему, как Руальд – Патрику.

«Я больше никогда не смогу стать королевой, – думала она, медленно, точно слепая старуха, бредя в свои покои. – Я должна отречься от трона. Это будет честно. Бедный мой отец, любимый мой отец… Прости меня, прости…»

Позже Элея долго стояла у высоких перил каменного балкона, смотрела на море и в тысячный раз пыталась представить себе, как прощальники входят в дом Ваэльи, без усилий поднимают легкое тело и, завернув в белый саван, выносят прочь. Они не позволят следовать за повозкой, это запрещено. Ей останется только стоять в проеме двери – так чтобы никто не узнал принцессу за сумеречной вуалью вечернего полумрака – и смотреть им вослед.

Нет.

Нет. Нет. Нет!

Покуда у ее шута оставался хоть призрачный шанс вернуться, она не могла позволить прощальникам забрать его.

3

Поздно вечером, когда Элея уже расплела косу, вежливый стук в дверь отвлек ее от созерцания своего бледного лица в слишком уж правдивом зеркале.

Она со вздохом встала и, пройдя через всю комнату, отворила высокую створку, ожидая увидеть одну из своих служанок. Те как раз вышли, чтобы принести горячей воды для вечернего умывания да теплого молока с кухни.

На пороге стоял отец.

И был он вовсе не таков, как утром. Давиан будто снял ту невидимую корону, которая неизменно покоилась на его царственной голове. Элея робко отступила, пропуская его внутрь.

– Прости, что тревожу тебя столь поздно… – Отец прошел в комнату и остановился у камина. – Сердце мое не в силах выносить твою печаль, дитя мое. Ты можешь прятать ее как угодно глубоко. Но я-то прекрасно знаю, что на самом деле с тобой происходит. Весь день я думал об этом… – Элея видела, как нелегко королю говорить. Он думал об этом не весь день, а гораздо дольше. С того самого часа, когда птица принесла горестные вести из Золотой. – Я вспоминал твою мать, Элея. Пытался представить себе, как бы я поступил, случись с ней такая же беда, как и с Патриком. Это… жестокий выбор.

Отец глубоко вздохнул.

Элея молчала. Сама она неоднократно утешала себя малодушной мыслью, что, будь на месте шута королева Таэна, речи велись бы совсем другие… О том, как сильно любил Давиан свою жену, знали все. Но Патрик не был супругом принцессы Элеи. Он не был даже ее подданным. Просто пришлый шут. Да, герой, но… по сути – никто.

– Папа…

Король протянул к ней руки, и Элея шагнула ему навстречу, прижалась к старому темному камзолу, пропахшему табаком и дымом. Совсем как в детстве, когда объятия отца казались спасением от любых бед.

– Я чувствую себя такой беспомощной, такой глупой… недостойной своего титула. Мое сердце словно проткнули раскаленной иглой…

Она не видела больше смысла скрывать это, но и выразить словами все происходившее в душе было невозможно. Может быть, именно поэтому Элея вдруг сказала то, чего говорить не собиралась и не должна была:

– Отец… Патрик ведь наделен даром. Он маг… Истинный маг. Не ведун, не лекарь из Красной Башни или Рудеса… Он маг от рождения, отмеченный богами, – и зажмурилась, испугавшись того, что произнесла. Ваэлья строго-настрого запретила открывать тайну шута кому-либо. Хотя теперь-то… какая уже разница?

– М-да… – Давиан глубоко вздохнул, качнув головой.

Он отошел к камину и достал свою трубку. Не разжигая, закусил короткий темный мундштук и какое-то время молча терзал его в зубах, а потом воскликнул с досадой:

– Ах пекло! Ну как же так?! Я должен был догадаться. Должен был! Эти волосы, эти чудачества на грани безумия.

Элея с удивлением отметила, как много королю, оказывается, известно. Даже про цвет волос.

– Тогда, зимой… Патрик… он не просто так вернулся в Закатный Край, – Элея решила, что теперь уже терять нечего и можно рассказать все без утайки. – Он хотел снять проклятие с Руальда. И он это сделал, отец! Все говорят: «Руальд прозрел, Руальд опомнился!». Никто только не знает – отчего…

Она не смотрела на отца, охваченная своими чувствами.