Глава 5

Лара

Я еще несколько раз уточнила у настоятельницы, но она была неумолима. Три. Я спала ровно три недели. Кошмар!

Первая полная луна влезла на небосвод, в сезоне осталось всего четыре… А потом – новое избрание, другая богиня. И тот тэр, что заключил с папенькой договор, потребует свободы от «оков».

Не так уж долго мне быть степенной замужней дамой. Не стоит и привыкать к необычному статусу. А что будет после? Останется со мной мужнин дар, что так чудесно исцелил искру, залатал дыры и вернул на щеки румянец?

Нелла Монтилье пообещала поискать для меня свежее платье и обувь. Осенние сапожки размокли на горе, а наряды, что я захватила в поездку, были слишком легкими для мороза.

Я проводила настоятельницу, а сама вернулась к зеркалу. Это действительно я? Юная леди Хоулденвей, чьи выпирающие кости до обморока пугали кухарку?

Заметив на плече желтый хвостик, я сбросила лямку и, крутанувшись вокруг себя, пропела:

– Вылезай, негодница! Только погляди, как хороши мы этим у-у-утром!

Из-под кружевной оборки показался золотой клюв, а затем осторожно высунулась крошечная голова. Я делала вид, что увлечена отражением и не замечаю, как малышка лоури выбирается на свет. Как переползает по коже ниже, к локтевому сгибу, и, оглядевшись, расправляет крылья.

Трусиха! И где она пряталась? Под лопаткой или, как в прошлый раз, на бедре? Однажды я потеряла мое пернатое наказание на неделю и только в купальне заметила серую тень на грязной пятке.

– Не бойся. Теперь мы здоровы, – пообещала я малышке и еще разок крутанулась на носочках.

Месяц назад я упала бы в обморок, а сейчас устояла! Чудеса!

Маленькая желтая лоури нахохлила золотистые перышки и полюбовалась отражением в стекле. Ей укрепленная искра тоже пошла на пользу.

Однажды папа обозвал мою пташку паразитом, но что он понимал в хранителях рода? Мне нравилось думать, что мы подруги.

Птичка не могла жить вне человеческого тела, и когда-то матушка показывала мне, как укреплять связь с магическим талисманом. Но я давно уж забыла то заклинание, на практике попробовать не довелось… Поэтому общались мы только жестами.

Отец невзлюбил лоури. В его роду тотемного духа-покровителя не завелось.

Папа был более низкого рождения, брак с матушкой возвысил его и позволил выстроить хорошую карьеру при Дворе. Для всех он сразу стал «высоким тэром», но пташка, пока сидела на мамином запястье, упорно отворачивала клюв. Чувствовала, что его кровь проста и ее пернатого благословения не достойна.

Вот у великих Грейнов точно должен быть хранитель рода. Впрочем, как он выглядит и где сидит на теле Владыки – о том никто из сатарцев доподлинно не знал. А спрашивать было неловко.

Когда искра матушки угасла, старшей представительницей рода стала я. Хилая лоури, едва шевеля лапками, перебралась с ее запястья на мое. Повздыхала горестно и поселилась на бледном «ложе» под локтевым сгибом. Иногда она шевелилась, иногда пряталась, но моей искры не хватало для нас двоих.

Теперь крошка явно почувствовала себя лучше. Осмелев, она перебралась на тыльную сторону ладони и принялась чистить перышки.

Я дурашливо нахмурилась и пощекотала ее золотистый бок, и малышка ласково клюнула меня в подушечку пальца. Ощущалось, будто разряд крошечной молнии перетек из кожи в кожу, но именно такое приветствие у нас было заведено.

Тот тэр из харчевни прав: когда-то в пышные сады Хоулден-Холла залетали целые стаи желтых лоури. Они пели незатейливые песни о любви и весне и угощались фруктами с наших деревьев.

Там-то и нашли эту малышку, растерзанную диким хищником. Не я, не мама, а какая-то из наших прабабок… Она пыталась влить в пташку жизненную силу, но случайно привязала ее к своей искре.

Это был очень редкий экземпляр – не желтая лоури, а золотая. Мифическая. Их часто путают, но золотые обладают собственной сильной магией: в древние времена они становились верными спутниками девушек-чародеек. Кто-то выпил пташку до дна, и раненая самочка умирала.

Вот так в роду появился фамильный талисман. Это что-то вроде семейной легенды.

Я слышала, как мама общалась с ней, а со мной птичка ни разу не говорила. Думаю, у нее просто не было сил. Едва перебралась с маминого запястья на мое, она зачахла, посерела… и спряталась где-то под рукавом, стыдясь показать выцветший клюв.

Я очень печалилась, что не могла дать ей больше. Мне и на себя не хватало. Диковинная магическая хворь пожелала истребить весь род Хоулденвеев под корень, и не было сил с ней бороться.

***

Покрутившись лоснящимися боками, лоури безмятежно вздохнула. Подставила мордочку зимним лучам, умиротворенно пощелкала клювом… Как вдруг вздыбила перья и отпрянула обратно к локтю. Затряслась, заметалась, разыскивая укрытие. И нырнула под мышку.

– Что не так? Чего ты испугалась? – взывала я к птичке-талисману, размахивая локтями, точно крыльями, и разыскивая беглянку на коже.

Но лоури и след простыл. Не иначе на пятку забилась или куда похуже.

Осуждающе пыхтя – ну что за трусиха? – я оглядела себя со всех сторон.

На запястье, где недавно сидела птица, растекалось темное пятно… Словно кто-то накапал на кожу густых чернил, и они сползлись к одной точке. Нет сомнений: именно пятно не понравилось крошке-хранительнице.

В гостевой домик вернулась настоятельница – с пышным свертком, двумя лентами и расческой. Она молча сложила вещи на диван, с грустной улыбкой покосилась на папин блокнот и вышла, давая возможность переодеться.

Платье мне досталось серое, как хмурая дождевая тучка. С воротником стойкой и теплым шерстяным подъюбником. Нашлись в приюте и зимние сапожки на смену моим промокшим осенним. Носы уже были кем-то сбиты, шнуровка запутана насмерть, зато обувь оказалась разношенной и по размеру.

Последними из свертка вывалились перчатки – актуальное в свете черного пятна дополнение. Я торопливо натянула их на пальцы, не представляя, как буду объяснять целителю чернильную кляксу. Отчего-то показалось, что темная пакость имеет отношение к дару, которым со мной щедро поделились накануне…

В новых одеждах и с двумя ровным косами я выглядела, как среднестатистическая воспитанница приюта Монтилье. Папенька не признает меня, когда вернется!

Где же он затерялся, в самом деле?

Не помню, когда столько крутилась перед зеркалом. Наверное, до болезни. Чем дальше, тем меньше радовало отражение… Я и забыла, как выглядела «до».

Изучив обновленную себя со всех сторон, я уселась за письменный стол. Пошевелила бумаги, помахала в воздухе пишущей палочкой, поставила размашистый росчерк на пустом листе. Отодвинула стопку книг, дотянулась до папиного блокнота.

Он раскрылся посередине, заложенный алым шелковым шнурком и маминым обручальным браслетом. Разворот был девственно чист, за исключением пары клякс и нескольких строк в левом верхнем углу. Отец начал записывать что-то, но отвлекся и не закончил.

Решив, что сильно меня наказывать не станут – я ведь жива, а эта хорошая новость перевешивает все плохие, – я погрузилась в чтение.

«Пока Триксет не забрала меня в ледяные чертоги, я должен рассказать тебе об этом мужчине. О человеке, что стал твоим мужем. Я встретил его давно, когда еще жива была твоя матушка, и с первого дня знакомства понял, что должен быть осторожен…»

Письмо преступно оборвалось, оставив меня с носом и вскипающим в жилах любопытством. Папа писал это для меня? Но к чему секретность, почему не рассказать лично?

– Он не успел закончить, – проронила Минар Монтилье, возникнув тенью за спиной, и я привстала от неожиданности. – Приступ случился внезапно. Мы позаботились о нем, тэйра Хоулденвей. Я остерегалась сообщать трагическое известие, пока вы крепко не встанете на ноги.

Ноги – те, что крепкие – подломились, и я рухнула на диван.

– Приступ?

– Тэр Хоулденвей поймал лед в сердце, когда спускался с горы, – поджимая губы, сообщила настоятельница. – В ту ночь зима утянула еще нескольких горожан, не успевших подготовиться к холодам и найти приют. Еще неделю спасали замерзших, целители хлопотали над каждым…

– Не понимаю… Папа просто промочил ноги!

Да, отец немолод, немощен, но Сатар славен целительской магией.

– Первые морозы вышли очень крепкими. Но ваш папенька протянул еще десять дней. Все ждал, пока вы очнетесь. Он хотел рассказать вам лично, никому не доверял тайну. А когда понял, что Триксет зовет его в ледяные хоромы, бросился писать, да не успел.

– Вы, верно, шутите, – помотала я головой, отрицая услышанное.

Ведь я жива, жива… Он не должен был покидать меня! Мы простились в храме, но не для того!

– Он видел, что вы пошли на поправку. И от румянца на ваших щеках у него из глаз текли слезы счастья, – улыбнулась она с грустинкой. – Тэр ушел спокойным. Все бормотал, что проклятие богинь оставило ваш род.

– Куда он ушел? Куда? – взвилась я, собираясь тут же последовать за ним. Куда бы он ни ушел. И вернуть обратно!

Ведь я жива. Жива. Зачем ему уходить?

Слезы бежали по впалым щекам, обжигали губы, запекались солью.

– В Рощу путей, вестимо, – еле слышно ответила Минар, – чтобы найти свой новый путь, дитя…

Я прижала его блокнот к груди, склонила лицо, завесилась серыми прядями… и с чувством вселенской обиды на мироздание позволила себе разреветься.

Глава 6

Сколько часов я так провела – отрешенно глядя на белизну за окном, – одним богиням ведомо. Я не представляла, что делать дальше, как быть… Как жить?

– Он был стар и слаб, Лара. Тэр готовился уйти вслед за тобой, – утешала настоятельница, похлопывая по плечу.

Час назад она объяснила, как пройти к усыпальницам, но я пока не решалась покинуть уютный домик и столкнуться с реальностью.

– Однако я здесь, – недоуменно развела я руками.

И уж точно не планировала остаться в Сатаре одна.

Боги, да я наше родовое имение в последние годы не покидала! Шелестела юбками от спальни до библиотеки и обратно, изредка забредая на кухню и пугая болезным видом кухарку. Почти не осознавала себя и мало что помнила из тех дней, слипшихся в единую серую массу.

Отсидев пятую точку, я принялась ходить по спальне, заламывая руки. Истерика прошла, первые слезы просохли.

Надо собраться, Лара… Ради папы. Ради себя.

Укутавшись в белую мантию, я вышла из дома и быстро дошла до старого кладбища. В проплешинах жухлой травы между сугробов и с каменными грибами закрытых склепов, выросших тут и там.

Попасть в усыпальницу можно было только по священным дням, ближайший такой – на пятую луну. Поэтому я просто постояла возле посеребренной ограды, поводила пальцем по папиному имени, высеченному в камне…

– Очнулась, болезная? – окрикнули сзади, и я обернулась.

Ворожка огромным деревянным веслом выбивала снег из замызганного ковра. Этим же веслом она подманила меня к себе.

Я сглотнула, изобразила вежливый книксен и осталась на месте: приближаться к старой виззарийке не хотелось.

– Не пугайся, птичка, я таких не ем, – осклабилась ведьма, демонстрируя черные зубы. – Отошел твой суеверный батюшка. А ты жива. Глупо слезы лить, хвали Сато за узелки спасительные, что выплела на твоем полотне. Нашел он, чай, тебе муженька в последний миг?

Я вытерла щеку колючей рукавицей и подошла к Ворожке.

– Нашел, – призналась ей тихо. – Только имени не оставил. Тэр велел приехать к нему, если выживу… А как теперь?

Их разговор в храме мне крепко запомнился. Такова была папина последняя воля – чтобы мы с мужем познакомились, и тот помог.

Кто б еще рассказал, в чем помощь бесценная заключается?

– А я погадать могу. На травках, – подмигнула Ворожка и откинула весло в сторону. Развернулась к дому и, покачиваясь речной толстобокой лодочкой, поплыла к двери. Добавила тихо: – На безопасных, сатарскими законами разрешенных.

– А вы и имя выведать можете?

– Даже цвет глаз. Это куда сложнее, – хрипло рассмеялась ведьма.

В ее лачуге пахло все так же неприятно: сыростью, плесенью, гнилью и дымком. Когда смуглая морщинистая рука подала мне чашку с черным взваром, я едва удержала тошноту внутри.

– Я не неволю, пташка. Хочешь, пей, не хочешь, уходи к папаше… Только там холодно, а тебе согреться надобно, да? – убаюкивающе покачиваясь, бубнила виззарийка.

Я послушно опрокинула в себя коричневую муть, которая цветом напоминала пряный гром, а вкусом – кисель из склизких жаб. Бррр! Меня передернуло. Ворожка села на табуретку, придвинулась близко, дыхнула зловонием изо рта и впечатала острые пальцы в мои щеки.

– Разве вам не надо… чаинки смотреть?

– Я читаю по лицу. Тише, болезная. Расслабься, дай поглядеть, пока он не видит.

Карие глаза обернулись двумя затягивающими болотами, и показалось, что чужое сознание проскальзывает внутрь. Холодным, неприятным шнурком, чешуйчатым, как змея.

– Ммм! – поморщилась от резкой боли в висках.

– Терпи, – велела ведьма. – Вижу, вижу…

– Что видите?

– Твое бремя горькое. Золото тяжелое, неподъемное. Сапоги высокие, с серебряными заклепками. Поцелуй, спасение темное. Яд оживляющий… и убивающий, – будто в трансе, шептала старуха. – Можно бы приноровиться, но… не протянешь долго, если с неловкой проблемой не разберешься.

– Какой проблемой?

Краем глаза я увидела, как из-под волос моих, серебряно-серых, тянется к ее грязным пальцам черная прядь. И ведь не было ее раньше, и не вился на виске этот странный локон…

– Ну уж о таком сраме не мне тебе рассказывать, – промычала Ворожка и вдруг резко отпустила мои щеки.

Она охнула сдавленно, отмахнулась, затряслась. Приложила ладони к глазам и завыла обиженно, как малое дитя.

– Что с вами? Ворожка… Эй, вы в порядке? – я привстала и попыталась ухватить женщину за плечи.

Ведьма крутилась волчком по всему коридору и подвывала.

– Не трогай меня… Прочь!

Она дернулась от моих рук, как от ядовитых змей, и я поспешно убрала их в карманы. Я догадывалась, что «темная ведьма» слегка не в себе, но чтобы совсем уж спятила…

– Вы имя хотели увидеть, – напомнила ей. – Моего мужа случайного.

– Увидеть? О, я теперь долго ничего не увижу! – разгневанно взрычала она и отлепила ладони от глаз. Они вместо карих прозрачными сделались, точно затянулись серой пленкой. – Не дал поглядеть… Хитрый морок. Что ж я так неосторожно-то?! Как ведьма младая, ни разу на полную луну не стриженая!

Она на ощупь двинулась в сторону кухни и принялась греметь железной посудой. От входа я видела, как виззарийка поднимает лицо к потолку и накладывает на глаза примочки из перемолотых травок, растертых в ступке с густым белым зельем.

– А мне что ж теперь делать? – прошептала я, в ужасе косясь на старуху. С бело-зелеными лепешками на смуглом лице она выглядела еще страшнее.

– Мужа ищи своего пропащего, пока сама жива… Пусть сотворенное исправляет, чтоб черная мерзость внутри тебя не убила, – процедила она недовольно. – Уж я его! Если увижу!..

Она погрозила кулаком полупустому шкафу и опять обиженно взвыла: пока не увидит.

– Ни имени, ни адреса, – вздохнула я и отошла к выходу, твердо решив вызвать к Ворожке телесного целителя и кого-то по другим хворям, душевным.

У настоятельницы Монтилье наверняка есть знакомые лекари. А одними травками тут делу не поможешь.

– Ступай за ним след в след и притопаешь, – брезгливо отмахнулась ведьма. – Сато для тебя один узелок заплела, заплетет и второй… Дорога ты ей, видно, птичка. Теперь уж не бросит. Богини в Сатаре сентиментальные.

***

Наш чахлый харпемейстер после папиной кончины забрал экипаж и уехал в Хоулден-Холл, чтобы сообщить прислуге горькое известие и привезти мне сезонных вещей по размеру.

Наверное, стоило дождаться его в приюте. А затем отправиться домой и принять управление имением: больше Хоулденвеев в Сатаре не осталось.

Но все внутри противилось идее. Приехать в Хоулден-Холл одной? Бродить по серым обветшалым коридорам без отца, отдавать прислуге приказы, будто я там теперь хозяйка?

Состояние наше сильно уменьшилось с тех пор, как заболела матушка и папа отошел от придворных дел. Серебряные саты рекой лились в карманы целителей и шарлатанов, златые монеты щекотали ладони аптекарей… Просторный замок пришел в запустение, по стенам расползлась паутина. Сад, веками служивший пристанищем желтым лоури, зачах, как наша искра.

Осталось несколько верных слуг, дородная кухарка Бесси с нерасторопной помощницей, четыре тощие харпии, слабый маг-бытовик, подслеповатый садовник да дряхлый харпемейстер… Теперь я в ответе за их жалование.

Зажмурившись, я попыталась представить себя хозяйкой Хоулден-Холла. Степенной, горделивой, в пышном платье замужней дамы. Но ничего не получилось. Я не строила планов на будущее, и теперь была ошеломлена… Стукнута по голове окаменелой сосулькой!

***