– И это будет правдой, – рассердилась Яна. – Может, мне просто сходить да поговорить с ней?

– Не ходи, – хмыкнула Ван. – Ещё пришибёшь, ты ж молотом машешь, как мужик, а потом тебе голову долой за смертоубийство. А семье твоей в ссылку.

– Дальше Бейши не сошлют…

– Много ты знаешь, – заворчала старуха. – Если у нас накажут, то так, чтобы всем неповадно было. А тебе вот что скажу: не лезь к сотничихе. Не ради денег она это сделала.

– А ради чего? – встряла Ван.

– Знаю я таких женщин. Им слаще любых денег – власть. Ради этого готовы на всё. А у этой нет иной возможности властвовать, кроме как унижать всех, кто менее знатен и кому некуда деваться. Вот Чунпин… Разве она станет писать жалобу, что сотничиха ей не заплатила за работу? Если и станет, то кому? Только сотнику. А тому жена дома такое устроит, что он сам повесится. И во время разбирательства жёнушка корыто помоев на голову Чунпин выльет, да все её служанки подтвердят. Нет, жаловаться – себе же хуже. Сотничиха это знает, и потому будет нас унижать. Сегодня Чунпин, завтра ещё кого из нас. Вот к тебе, Янь, к последней привяжется. Ты – жена старшины мастеров и чужестранка. Человек непонятный, а потому опасный. Опять же, в кузнице работаешь. Но унизить именно тебя будет для неё самой большой радостью.

– Испорчу я ей эту радость… – процедила Яна. – Нет, не думайте ничего плохого. Просто, у нас есть одно искусство… Я не знаю, как его назвать по-ханьски, но смысл в том, что оскорбителя унижают самым вежливым обращением и самыми учтивыми словами. Но оскорбитель при этом чувствует себя оплёванным, все это видят, и он ничего не может поделать: с виду всё безупречно.

«Слово „дипломатия“ в китайском точно есть, – подумала она при этом. – Только вкладывают здесь в него совсем другой смысл. Изначальный, я бы сказала».

– Да, – добавила она, заметив, что Ван опять собирается вставить едкое замечание. – Нельзя допустить, чтобы эта… дама унизила нас и наши семьи. Раз уж я её цель, значит, так тому и быть. За обиду Чунпин я и посчитаюсь. А у вас спрошу совета, как это лучше сделать.

Женщины, все разом, посмотрели на неё с опаской… нет, не так – с плохо скрываемым страхом. Даже Чунпин перестала рыдать.

– Да ты-то… Ты ж её только разозлишь ещё сильнее, – к ней к первой вернулся дар речи. – Нам всем потом тут жизни не станет.

– Хорошо. Тогда я отказываюсь от своих намерений, и пусть эта гадина всех унижает. Так годится?

– Так тоже не годится, но должен же быть выход! Может, мастер Ли с сотником поговорит?

– Если сотник сам на свою жену управы не имеет, то мастер тем более не уговорит его заступиться, – неожиданно вступилась за Яну старуха Чжан. – Что это будет за крепость, в которой начнёт заправлять злобная стерва, я уже представляю. Но и на рожон лезть нечего. Тут тебе не запад, Янь, силой мало чего добьёшься. Повторяю: не лезь к сотничихе. А вот что ты там говорила про слухи… Если б они пошли, да и не от нас… Такое устроить можешь?

– Попробую, – сказала Яна, сразу подумав о дедушке Лю и его трудолюбивом семействе.

– Вот и займись. А вам, соседки, одно скажу: сотничиху и её прислугу – всем! – обходить десятой дорогой. Не давайте ей возможности прицепиться. Когда слухи расползутся, да её ушей достигнут, она сама задёргается. Если умная, то всё поймёт и притихнет. Если дура – наделает ошибок, и тогда настанет черёд жалоб. Писать я умею, уж сочиню чего-нибудь для сотника.

– А почему для сотника? Разве не наместнику положено жаловаться? – тоненько пискнула самая молоденькая из кузнечих.

– Вот ещё, – фыркнула Ван. – Оно-то, может, и по закону, только сотника жалко. Мы нажалуемся, а он из-за дуры жены должность потеряет. Нет, не будем позорить человека перед начальством.

Затем женщины, дружно заверив Чунпин, что спускать оскорбления не намерены, разошлись по дворам.

Что и говорить, ситуация неприятная. Сказать честно, Яна только сейчас начала понимать, от какого гадючника Юншань хранил её всё это время, с самого первого дня. Жена коменданта крепости с претензиями на знатность и склочным характером – это тот ещё подарочек в коробочке с бантиком. Такой не ответишь насмешкой на оскорбление. Здесь в ответ на унижения принято кланяться и благодарить, что соизволили обратить внимание. Но уж что-что, а искусство поблагодарить так, чтобы высокопоставленный хам при этом чувствовал себя по уши в… э-э-э… грязи, Яна в своё время усвоила отлично. В самом деле, зачем кричать и материться? Нервы дороже. А результат всё равно тот же. Очень, знаете ли, полезно при ведении бизнеса. Теперь предстояло переложить это умение на местный лад и применить. Причём права на ошибку у неё нет.

Задумавшись, Яна не заметила, что стоит посреди двора, там, где Сяолан рисовала иероглиф «гуан». Что-то знакомое показалось в этом рисунке. Как будто где-то его уже видела. Притом совсем недавно.

И, в такт мыслям, качнулся в ложбинке между грудей кулон-ключ…

Иероглифы на нём! Их два, и один из них…

Так и есть. «Гуан». Немного другое начертание, ну, так Сяолан не каллиграф, а ребёнок. Какое там значение?

«Разрыв», «отсоединение»? Ничего себе ключик… А второй знак, который на обратной стороне, что означает?

Нет, ребёнка беспокоить не нужно. А вот потихоньку мужа выспросить – вполне. Мастер второго разряда обязан быть не просто грамотным, а знать много иероглифов.

«М-да, – подумала Яна, пряча кулон обратно под платье. – Жизнь заиграла яркими красками и вошла в привычную колею. На встречную полосу, ага… Экзамен, проблемы с сотничихой, иероглифы на ключе… Ладно, будем решать проблемы по мере их возникновения. Завтра схожу на базар и заодно поговорю с дедом Лю. Вот кто мастер насчёт сбора и распространения слухов. Подкину денежку, пусть расстарается».

– Скажи, мастер – не в обиду, конечно, такой вопрос, а любопытства ради – твоя жена, она… вообще кто?

– В каком смысле?

– В обычном. То она копьём размахивает, то в кузнице работает и узорчатую сталь варит… По повадкам не дикарка, а всё же культура её народа какая-то странная. Вот скажи, зачем обычной женщине работать в кузнице? Разве у неё в доме мало работы?

Мастер Ли чуть повёл кистью руки, пуская невысокую волну в чашке. Разумеется, пили они сливовое вино – обычное для его родных мест и диковинку здесь, посреди степи. Но оружейники могли себе его позволить вечером выходного дня… Разумеется, он знал ответ на вопрос старика Чжана. Но как объяснить им то, что ему было понятно без всяких объяснений?

– Она другая, – сказал мастер. – Не хуже и не лучше нас. Просто – другая.

– Персы тоже другие, но у них многое, как у нас.

– То персы. Их много. Нас ещё больше. Мы можем себе позволить заниматься всю жизнь одним делом, – проговорил мастер. – А народ Янь живёт в таких суровых местах, где земля не прокормит народ, не умеющий защитить от врагов ни себя, ни свои труды. Пока мир, они тоже живут почти как мы. Но если нападает враг, воинами, как она говорит, становятся все, кто может держать оружие. Женщины заменяют мужчин на пашне, у кузнечных горнов, у плавильных печей, в мастерских… или в армии, вставая на место погибших отцов и братьев. Янь говорит, иначе не выжили бы. Или сидели бы, не высовывая носа из лесов и одеваясь в шкуры.

– Вон оно как… – протянул Чжан. – Выходит, их мало.

– Для запада – достаточно много. Здесь они бы затерялись среди народов империи.

Сказал – и понял, что это лишь часть правды. Той самой, что он понял, когда всю ночь сидел с женой над второй плавкой узорчатой стали. Они тогда о многом переговорили, и ему показалось, что истина об этой странной и удивительной женщине приоткрылась… Что она тогда говорила? Да, много чего. Только сам же всё испортил. Хань не считают приличным выносить за пределы супружеской спальни то, что там происходит между мужем и женой. Более того, даже прилюдные объятия и поцелуи недопустимы. Но ночь… но пустое подворье мастерской, где стояла плавильная печь… Они целовались, как подростки, дорвавшиеся до телесных радостей. Только весёлый писк жены: «Плавку запорем!» – заставил его прийти в себя и разжать объятия, но здраво мыслить он уже не мог. Когда же, по окончании плавки, пошли в домашнюю баньку… Приличия распространялись и на баню, но он был безумен и овладел женой прямо там. Возражений с её стороны не было. Она лишь шептала ему: «Мы сошли с ума, любимый…»

Но что он успел понять до того, как поддался безумию?

Воин. Кузнец. Жена и мать… Кто она ещё? Скольких её лиц он ещё не видел?

У хань одно лицо, которое нужно хранить. У неё – множество. И все настоящие. Вот она, истина, приоткрывшаяся ему на ночном подворье, у горящей печи.

Жена и мать она уже навсегда. А кузнец или воин – когда нужно. Интересно, если ей потребуется торговать, она сможет быть купцом? Скорее всего, да. Вела же дела, оставшиеся после смерти первого мужа, и, судя по количеству золота и серебра, весьма успешно. А если, не допусти Небо, поставить перед ней задачу сдать экзамен на должность чиновника? Тоже справится? Она ведь и об этом говорила.

«Ваша жизнь устроена целесообразно, – сказала она тогда. – Каждый знает своё место и что ему на этом месте делать. Всё хорошо до тех пор, пока… всё хорошо. Но случись что-то страшное, вы просто не будете знать, как дальше жить. Например, представь, что утром ты встал, а твои инструменты украдены, кузница сожжена, а подвоз слитков прекратился. Всё. Ты почувствуешь себя бесполезным и опустишь руки, потому что больше ничего не сможешь дать общине. А я начну искать другой способ прокормить семью. И найду. И прокормлю. Надо будет – заучу наизусть труды Кун Цзы и сдам экзамен, вопреки всем предрассудкам. Ты не можешь сменить свою роль, любимый, а я могу. Вот вся разница между твоим воспитанием и моим».

А хорошо ли это? Вот первый вопрос, который посетил голову мастера, когда все частицы головоломки сложились в целостную картину.

Нет, положительно, не стоит сейчас мучить себя такими глубокими размышлениями. Лучше допить вино и идти домой. К детям. К любимой. К её весёлому: «…И конечно же, это был чай…»

Срок, отведенный сотником, подходил к концу. Мастеру Ли не в чем было себя упрекнуть, он исполнил повеление непосредственного начальника так хорошо, как смог. Обрёл любимую женщину и ещё одного сына. Узнал секрет выплавки узорчатой стали. Что ещё нужно для счастья скромному мастеру-оружейнику?

– Простолюдины! – она выплюнула это слово с отвращением, как площадную ругань. – Вокруг нас одни простолюдины! Неужели ты не мог попросить родственников выхлопотать тебе место поближе к столицам? Обязательно нужно было ехать в такую глушь, где не с кем разумным словом перемолвиться? Где ты думаешь искать мужа для нашей старшей дочери? В юртах киданей? Так-то ты заботишься о своей семье!

Сотник Цзян многое мог бы сказать своей красавице жене… этой бешеной собаке, не иначе как по наущению злых духов древности сосватанной семнадцать лет назад молодому «подающему большие надежды» десятнику. Мужа дочке ищут именно в столице, и не могут найти из-за вздорного нрава её матери, о котором уже легенды слагают. В захолустье они по той же самой причине, между прочим.

Уже шестое место службы, и везде эта сука умудрялась настроить общество против себя и своей семьи, тыча всем под нос знатностью своей матери. Но если он сейчас раскроет рот, чтобы всё это высказать, последуют гневные вопли: «Не забывай, на чьи деньги ты живёшь!» Вот ведь тварь… Яовэнь хорошо знал тёщу, действительно знатную, утончённую даму с безупречным вкусом, собиравшую в своём доме любителей поэзии и искусств. Достопочтенная Фэй Ян Йинг ещё на свадьбе сказала ему: «Прости, сынок. И на дереве с безупречными цветами родятся кислые сливы». Её дети, и дочь, и сын, к величайшему сожалению матери, оба удались в отцовскую породу. Тому кружило голову обретённое богатство, а им, помимо денег, сознание родства со знатью. А поскольку факт родства со знатью не является гарантией наличия ума и благородства души, то страдали все окружающие.

О Небо… Что творилось, когда сотник получил приглашение на свадьбу мастера Ли! Жена кричала о неслыханном оскорблении, о «возомнивших о себе простолюдинах», о том, что пришлёт вместо себя дюжих слуг с палками, дабы вколотили должное почтение в головы кузнецов. Тогда он впервые в жизни ударил женщину. Не кулаком, просто влепил пощёчину и велел заткнуться. Старшина оружейников – это не какой-то там деревенский кузнец, это его непосредственный подчинённый. Вроде десятника, только по другой части. Не принять его приглашение – значит, оскорбить. Принять – напроситься на очередной скандал в доме. Впрочем, к скандалам он уже привык.

Скандал потом всё-таки был. Ещё какой. А поводом послужил дар благодарности госпожи Ли Янь – красивое тяжёлое серебряное кольцо с гладко отполированным чёрным камнем. «Ты ещё и подарки от них принимаешь?!!» Он тогда выпил достаточно, чтобы ударить жену во второй раз, а затем со странным равнодушием наблюдал её истерику, перешедшую в корчи. Почему-то не сомневался, что они прекратились, едва он шагнул за порог комнаты. Но с того дня, стоило жене учуять идущий от него винный перегар, как она меняла свои планы на вечер и пряталась. Потому за месяц сотник выпил больше, чем за всю предыдущую жизнь, жалея, что не догадался сделать этого раньше.

Сегодня пить было нельзя: приезжал наместник с инспекцией, проверял, как идёт строительство, и интересовался, успеют ли до осенней распутицы разместить переселенцев, которые вот-вот должны прибыть с зимними припасами. Ходом работ наместник был удовлетворён, выправкой солдат и условиями их содержания – тоже. Обещал в будущем году прислать для постоянного проживания в Бейши своего представителя, а это по умолчанию означало увеличение посёлка и числа его жителей. Сетовал, что тюркский каган Ашина Хушэло плохо исполняет вассальные обязанности, его подданные совсем распоясались, вою ют друг с другом и попутно нападают на торговые караваны, потому приходится держать в этих местах сильные гарнизоны… Словом, сегодня сотнику не перепало ни капли вина, и жена этим мгновенно воспользовалась.

Вечером Цзян Яовэнь заходил в гости к мастеру Ли. Ненадолго – только пожелать здоровья и напомнить, что вскорости его супруге предстоит отвечать на расспросы. Казалось бы – обычный дом старшины ремесленников. Ни изысканных ваз, ни рисунков на дорогой бумаге, развешанных по стенам, ни шёлковых одеяний и сложных причёсок, а в доме так уютно, что не хотелось уходить. Мастеру повезло с женой и детьми. И… сотник поймал себя на том, что дико, до волчьего воя завидует ему. Сейчас особенно сильно.

– Ты слишком потакаешь им, – продолжала жена. – Подумаешь – оружейники! Мало ли оружейников в империи? Любой будет счастлив послужить хуанди под твоим началом, только прикажи. Нет, тебя всё носит и носит к этой семейке… Скажи правду: тебе понравилась белая западная жердь? Так забери её в наложницы. Заставь мастера дать ей развод, забери и делай с ней что хочешь. Одной больше, одной меньше… Всё равно выгонишь её через два-три месяца, как и прочих. Только умоляю, не появляйся больше в этом клоповнике! Не позорь нас!

Сотник усмехнулся. Насколько он понял, на западе не принято терпеть оскорбления, зато принято мстить за оные, желательно немедленно. Сословная разница решающего значения не имеет, разве что при наказании за свершившееся возмездие. Хорошая идея – привести в дом женщину, которая самое позднее на третий день удавит его законную стервь. Но это из разряда несбыточных мечтаний: смертельно оскорблять мастера Ли, отбирая у него любимую жену, он не будет даже в мыслях.

– Замолчи, женщина, я устал. У меня болит голова, и я желаю отдыха, – сказал он.

– Ты никогда не желаешь меня выслушать! Бесчувственный, грубый вояка! Я с тобой, в эту глушь, а ты… – обиженно фыркнула жена, и, взмахнув широкими рукавами тонкого шёлкового платья, выбежала из комнаты.

Наконец-то тишина. О Небо, какое же это счастье!

Дела у торговки Ло шли сегодня не слишком-то бойко. Овощи – хорошая штука на прилавке, но не тогда, когда чуть не у каждой семьи есть огород. Рыночек тоже, право слово, захудалый. Одна надежда, что городок растёт. Может, в будущем году дела получше пойдут.

Тётка Ло уже отчаялась продать сегодня хоть что-то: полдень, а почина даже нет. Будто сглазил кто. На крестьянских баб, шаставших туда-сюда в поисках недорогой рыбы – а где тут недорогую рыбу сыщешь? в речке разве – расчёт понятно какой. Оставалось надеяться, что придут кузнечихи или жёнки мастеров-кирпичников, те если и держат огородики, то невеликие, а семьи большие, и деньга в доме водится. А пока их принесёт, можно послушать, о чём бабьё болтает.

Не иначе само Небо сжалилось над торговкой: солнце ещё не очень сильно сдвинулось, а в конце овощного ряда показались две женщины. Конкурентки – все три штуки – разом заголосили, нахваливая свой товар, но где им перекричать горластую Ло!

– Тыквы, тыквы! Свежайшие тыквы! – её голос смял, подавил и уничтожил голоса соседок. – Лучшие тыквы для госпожи!

Ей показалось, или это жена старшины кузнецов? О, везение! Она часто покупала именно у неё и никогда не пыталась торговаться до предела, знала меру. Будет почин. И рука у неё лёгкая, после неё торговля частенько шла бойчее. И подруг своих из кузнечной слободы сюда направляет, а кузнечихи потом нахваливают печёные тыквы с начинкой из риса и курятины, сделанные по рецепту женщины с запада. У неё, тётки Ло, купленные, между прочим. Видать, получше, чем те, к которым госпожа там у себя на западе привыкла, раз приходит снова и снова. Вот и сейчас, не задерживаясь у других палаток, направилась прямо к ней. Обиженные невниманием соседки хмуро замолчали.

– Доброго здоровьица вам, госпожа Ли Янь, – расплывшаяся в довольной улыбке тётка Ло раскланялась.

– И вам того же, тётушка Ло. Ну, показывайте нам самые спелые тыквы в Бейши, выбирать будем.

Старуха-служанка тихонько хихикнула, тогда как разбитная тётка засмеялась в полный голос.

– Других не держим, госпожа моя, других не держим! А вот они, родимые, только вас и дожидались…

Постоянная покупательница знала толк в тыквах. С одной стороны, немного обидно, что выбирает она всегда самые лучшие – завалявшиеся не спихнёшь. С другой – хорошо платит и никогда не скупится на доброе слово. Не то что служанки сотничихи: норовят купить хорошее по цене лежалого, жмутся за каждый цянь. Можно подумать, из своего кошелька платят. Ещё и злословят; вот уж точно, какие хозяева, такие и слуги. Правда, не на ту напали. Тётка Ло и сама могла так загнуть, что солдаты краснели от смущения, а по части сплетен ей вовсе не было равных.

Выбор был сделан. Две лучшие тыквы заняли место в корзине парнишки-носильщика, внука старого Лю, тенью следовавшего за госпожой и её старой служанкой, а монеты, сопровождённые обязательным «спасибо», были нанизаны на поясной шнурок. Сделка совершена к обоюдному удовольствию. И вот тут тётка Ло была вознаграждена вторично, ибо госпожа и служанка заговорили между собой. Вернее, возобновили разговор, прерванный необходимостью покупки тыкв.

– Нет, Гу Инь, – сказала госпожа. – Ты не права. Её не осуждать надо, а пожалеть. Может, на неё саму кто порчу навёл. Такая красивая женщина… Могли же ей позавидовать, верно?

Порча? О, это интересно. Тётка Ло навострила уши.

– А кому не завидуют? Разве что мне, старой, – проворчала бабка. – Много вы, молодые, в жизни понимаете.

А я всякое повидала. Глаз у неё дурной, вот что. Никто такую порчу не наведёт, с дурным глазом только родиться можно. С кем глазами ни встретится, всем несчастье будет. Не верите, госпожа? А с чего это сотник пьёт, не просыхая? А с чего это её дочку замуж не берут? Всё от дурного глаза, попомните моё слово!

Последнее тётка Ло уже еле расслышала, ибо женщины, старая и молодая, ушли уже в конец ряда. Но какова новость! Дурной глаз – это почище любой порчи! Да у кого – у жены сотника! То-то торговля сегодня не задавалась: ведь с утра приходила эта кривляка, служанка сотничихи. Покрутила носом и ушла ни с чем. Точно – сглазила! Раз всё время при госпоже, и несчастья на ней нет, значит, сама такая же дурноглазая.