Он не хотел слышать о том, как Глеб отозвал своё ходатайство о расследовании. И что сделал он это по велению Магистра Лиходеда.

Но… какой выбор должен был сделать Глеб?

Что они сделали с Орели?

Почему Глеб просил прощения?

Володар что-то ещё говорил, всё более торопливо и путано. Он, наверное, всё это объяснял, но Кай не слушал его. К своему величайшему удивлению, в этот момент он почувствовал мимолётный прилив жалости. Однако это чувство практически сразу улетучилось, уступив место чувству превосходства. Во всяком случае, сам он до сих пор никого из друзей не предавал. И не продавал. Он почувствовал, что не испытывает злости. Это была успешная мысль. Думать её было нормально.

Ещё Кай понял, что не знает кое-чего очень важного. Того, о чём снова стоило спросить.

– Что было в твоём пророчестве? Я должен знать, что тебе сказала Ангара.

Глеб побледнел. Снова сбился с дыхания. Кай ждал. Он не торопил, подумал, что задай кто-то подобный вопрос ему самому, он бы точно не захотел вспоминать и рассказывать.

Со стороны Володара доносилось что-то среднее между вздохами с беззвучно проговариваемыми ругательствами. Кай не сводил глаз с его груди – крови на рубашке не появилось.

Что за бред, вообще…

– Поклянись, – наконец потребовал Володар.

– В чём опять?

– В том, что сразу забудешь то, что услышишь.

– Это как?..

– Так. Никогда больше ни слова об этом.

– Да. Говори.

– Никогда. Понял?

– Говорю же…

– Поклянись.

– Да, уговорил. Клянусь, что сразу же забуду обо всём, что услышу от Глеба Володара. Так пойдёт? Или пойдём землю есть? – он покосился на полузасохший цветок в кадке у стены. – Тут вот есть кой чего…

Кай подумал, что перевести разговор на шутку было бы не самым плохим решением. Но прозвучавшая в голосе Володара истерика заставила вернуться к серьёзному тону.

– Не надо, – Володар оставил этот укол без ответа и снова уселся на подоконник. С видом человека, который вырывает что-то страшное из своего сердца.

Он уставился в пол, белая чёлка свисала, закрывая бескровное лицо.

– Она сказала, Ангара, что свадьба утонет в слезах и крови, что невеста моя лишится разума от рук моих. Что… Что после всего она предаст меня. И что свою судьбу я буду отбивать у неё.

– У кого у неё?

– У Ангары.

– Э… что это значит? – Кай замотал головой. – Что это значит, ты понял?

Глеб повернулся к нему спиной. Он с трудом дышал.

– Она сказала, что я… Что моя судьба… это ты.

– Ну-у-у… Угадала. Ты крепко помог. Мы вроде как… перестали воевать.

– Не так… – Глеб повернулся к нему лицом. Мгновение он безнадёжно смотрел на Кая. Волосы на лбу были мокрыми. Серые глаза полны отчаяния.

Кай стоял неподвижно, осознавая, что, пока он жив, он не посмеет упомянуть об этом разговоре ни одной живой душе. Он не собирался краснеть. Но лицо его горело, где-то очень глубоко под кожей.

Наверное, это жгли воспоминания. Он прижимает Володара к стене за секунду до укуса Карны. Он за спиной Володара, крепко сжимает его запястья. Ладонь Володара на его руке минуту назад. Господи, за одной партой с этим человеком он просидел полгода…

Час от часу не легче. Это тоже часть игры Времени? Или Пути?

– И чёрт с ней, – Кай и сам бы не объяснил, о ком он сейчас. Через секунду, не отдавая себе отчёт, добавил, – она вся какая-то… бисквитная. По крайней мере с Ангарой не так скучно.

Володар вскинул голову.

– Тебе всё ещё скучно?

– Когда-то было…

Он смотрел в запотевшее окно. Ливень остыл. Небо потемнело от тяжёлых свинцовых туч и густого пара, поднимавшегося над крышами, шпилями и куполами. Чёрное небо над чёрным городом, лишь только кое-где на западе рваные розовые просветы. Тускло светились окна соседних зданий. В ранних сумерках где-то у самых луж чёрными искорками мелькали ласточки.

– Ты поклялся. Никогда. Больше ни слова.

Кай кивнул, думая о чём-то далёком и безвозвратно утерянном.

– А что она сказала тебе, в твоём пророчестве? – голос Глеба прозвучал совсем тихо. Он почти успокоился, его перестало трясти.

Кай помедлил с ответом, решая, что правильнее – ответить или просто уйти.

«Орёл», – сказал он и, достав из кармана монетку, бросил на пол перед собой.

Володар присел на корточки и поднял монету. «Орёл», – был его ответ. Кай присел рядом.

– Череп. Месть. Я не знаю, о чём это. Ещё… храм, гора, цепи, тюрьма… Я не разобрался ещё. Пара, пара… какая пара?.. – Кай сделал отважную попытку улыбнуться. – Несколько раз. Пара. Пара. Могила, могила. Бред, короче.

Володар присвистнул.

– Всё ещё думаешь, что твоё пророчество хуже моего? – Кай устало вздохнул.

– Ну… пару она тебе похуже моей назначила… И что, без вариантов?

Кай пожал плечами, внутри осознавая, что снова начал раздражаться.

– А этот тебе чем плох… вот этот, хотя бы?

– Кто? – осторожно уточнил Кай.

– Может, это о нём, – Глеб мотнул головой в сторону портрета чернобородого старца над их головами.

Кай всё ещё не понимал, но привстал, чтобы поближе рассмотреть медную табличку под портретом.

– А кто это?

– Это? Это и есть Могила. Пётр. Он забрал из саркофага череп князя.

– Князя какого?

– Владимира. Ольгиного внука. Княгини. Это может быть как-то связано с тобой?

– Точно связано. Но, надеюсь, нет…

Он хлопнул себя по коленям и громко засмеялся, впервые за несколько недель, забыв про страх. Идея Володара была хороша. Но, к счастью, не верна. Он был уверен в том, что пророчество Ангары связано с исполнением Пути, а Велес не стал бы посылать его в Путь за чужими черепами. Нашлись бы для этого совсем другие земные специалисты, не стоило менять ферзя на пешку. Каргер был бы жив. Это всё же смешно. И грустно… потому что в пророчестве Ангары были и череп, и могила. И месть. А может быть, все эти слова не поток сознания из угроз и опасностей, а группа товарищей, которым не слишком повезло с фамилиями. Может быть, ждут не дождутся его граждане Могила, Храм, Гора… а то и Череп. Может где-то живёт и Пара с Местью. Цепь с Тюрьмой.

Володар взволновано продолжал:

– Чем не версия? Все знают, что это беда. Его неисправимый грех. Пётр Могила потерял его… череп князя Владимира, я имею ввиду. И Гардариния потеряла земной духовный исток. Говорят, следом угас и небесный. Пламенник. И души людские измельчали без подпитки. Но об этом не принято вслух…

Володар уставился на портрет, будто ища в лике ответ. Кай внезапно понял, что всё будет в порядке.

* * *

Этот бесконечно ужасный длинный день никак не хотел заканчиваться. После дождя в окна машины веяло сыростью. Небо потемнело, потом снова посветлело, тучи разошлись и небесный горизонт зазвенел бесконечной прозрачностью. Кай видел, что дед за рулём потихоньку поглядывал в его сторону, но ни о чем не расспрашивал. Муза и Карна безучастно разглядывали город в небе.

Древнеград в Небесной Тверди застыл в серебристо-розовом покое. Там, наверху, точно не было места предательству и интригам. У них особый цвет, грязно зелёный, таким цветам место только на земле. Кай рассказал им об открытии Володара, но не стал говорить о встрече с родителями Гелевейки, об отзыве ходатайства, о дикой роли Орели Боян и о потерянном княжеском подарке. Он подумал, что это может совсем разбить сердце старикам, они и так за него переживали.

А Карна…

Он посмотрел на неё, внешне сильную и холодную. Она всё больше отдалялась. Они никогда не были особо близки, и сейчас в людском обличье ей было, наверное, труднее всех. Тихая девушка, ничем не приметная, большинство почти не замечало её, другая часть боялась, чувствуя в её пластике и взгляде необъяснимую леденящую угрозу. Им, наверняка, было странно и неприятно подчинять себя её тихой, неслышной силе, но они не могли управлять своим страхом. Она всё чаще исчезала, её не было дома по многу часов. Он вспомнил, как она плакала над Русланом в больнице. Как ранили её стычки с Тори. Какой беспомощной она была в магической ловушке Савонаролы. Это всё, что сегодня и сейчас, не для неё.

Человеческие дрязги созданы для людей, с их нервами-канатами, с цинизмом, набитыми шишками прошлых потерь и раздвоенными змеиными языками. Мы это переносим, мы к этому готовы лучше. Бить и давать сдачу нас тренируют книги, фильмы и близкие. Но она… дитя леса, крупинка первозданной чистой воли. За её внешним Кай научился узнавать ранимость, в голосе – отчаяние, на лице – улыбку разочарования.

Если бы он мог, если бы она послушала, он бы отпустил её. Плевать на Велеса с его стишками. Кому это вообще всё надо? Миру? Древнеградским магам? Немажам? Тогда почему единственно способного спасти их человека так бьют? Почему не помогают? Не знают? Не хотят? Нельзя?

Но столь глобальные вопросы порождали вопросы низшего порядка, и он снова и снова спрашивал себя – почему именно сейчас? Он задавался вопросом, как поведёт себя Марик в ночь Воронова Права? Он вспоминал слова Глеба и задавался вопросом, с чего бы Лиходеду подстраивать все так, чтобы именно его обвинили в нападении, и почему Орели Боян солгала.

Он всё же собирался обсудить это с друзьями. Но сейчас язык его одеревенел, на самом деле от страха, потому что если все эти слова будут произнесены, он уже не сможет опровергнуть ложь, кем-то в них заложенную.

…

Уже дома, не разуваясь, открыв дверку серванта и сказав себе, что это для храбрости, он налил себе полстакана вина. На вопросительный взгляд деда он вызывающе промолчал и залпом выпил. Дед потёр нос, секунду помедлил, качнувшись вперёд-назад на каблуках, и незаметно вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся и так же незаметно подставил под руку Каю тарелку с колбасой и помидорами. Кай взял кусок и налил себе снова. Где-то внутри у сердца было очень больно. Дед опустился в кресло рядом, не говоря ни слова. Кай не посмотрел на него, он провалился в свои мысли.

Возможно, она, Веремия, знала гораздо больше. Возможно, перемена в Марике – результат её колдовства. Это, думал он, возможно. И ещё она действительно испугалась последних слов Доброго Дуба. Он подумал, что в свои дремучие за-сто лет она была чертовски упрямой мерзавкой, а в молодости, дрянная ведьма, наверняка, была ещё и красавицей – но даже мерзавки и красавицы должны бояться кого-то, не так ли?

Его настроение ухудшалось. Кай упорно пил, убеждая себя, что если не замечать боли, она уйдёт. Перед ним появилась тарелка дымящегося супа. Он возил в ней ложкой и думал о поломанной судьбе, о девушке, которая была очень похожа на идеал, о Древе с опаловыми желудями и о договоре с Велесом, который должен привести к Возжжению полумёртвого Экзовитариума. Ему вдруг стало тоскливо. Он где-то слышал, что мужественность не связана с победой над страхом. Надо ли ему выбирать, каким быть – мужественным или бесстрашным. Является ли страх признаком слабости, спросил он себя, сразу же подумал, что это не так, а затем он не помнил уже, о чем он спрашивал себя, и снова глотнул из бутылки. Он найдёт её. И вернёт её. Он не может вынести мысль, что она где-то и может уже любит кого-то другого. Он выпил за эту мысль. Он отчаянно зевал, макал хлеб в остывший суп, пил снова и пытался сосредоточить взгляд на часах на стене, но взгляд скользил по стене в окно. Дед молча сидел напротив.

– Я люблю тебя, – сказал он ей, натянул одеяло на плечи и выпил ещё немного.

Дед опустил голову и потёр глаза.

– Я тебя тоже, внук.

Всё было так просто. Так было всегда. Он улыбнулся и сбросил одеяло. За окном, вдалеке в небе, как ему показалось, мелькнуло серебристое свечение. Он заметил его, грустно подумал и о нём, решив, что эта серебристая искра в небе заслуживает, чтобы за неё выпить. Там, наверняка, их верная Мистика. Он засмеялся и выпил снова. С ней не так страшно. Надо бы покормить её и отпустить Карну, или даже прогнать, прямо сейчас, решил он и оттолкнулся рукой от серванта, откупорив четвертую бутылку.

Вместо этого он уронил голову на руки и уснул. Ему снились дурные сны, и даже во сне он почувствовал боль.

* * *

Он закрыл глаза. Свет в окне был невыносим.

Потом он резко поднял голову, открыл глаза, и уставился на большое красное пятно в небе. Он знал, что это. Это была Кровавая Луна. Ночь Воронова Права. Значит вот так сразу…

Левая рука неприятно царапнула по постели.

Он в кровати, этого он не помнил. Он помнил, как выпил глоток коньяку, и вкус ему не понравился. Как бросил начатую бутылку с балкона во внутренний двор и услышал, как она разбилась о камни, и голосом Кикиморихи кто-то прокричал «Ах, бесстыжие!» Он крикнул в ответ: «Иди в задницу!» Он слышал, как его ноги волочатся по паркетным доскам и голос деда приговаривает «не бодайся», слышал, как невдалеке щёлкнул дверной замок, и кажется, ещё лица Музы и Карны. Это было вчера, давно. Сейчас на улице раздались хлопки – кто-то выбивал ковёр. В черепе отдалось звоном. Он со стоном закрыл глаза. Кровать, казалось, плясала под ним, комната двигалась как кабина чёртова колеса в режиме спуска.

Левая рука болела, он приподнял её, и застыл в недоумении.

Рука в запястье была пронзена иссиня-чёрным длинным пером, глянцевым, какие бывают у диких лебедей. Или у ворон тоже?..

Он поднёс руку поближе к глазам – в месте прокола виднелась запёкшаяся кровь, но боли он не чувствовал. Он с опаской и дрожью попытался вытянуть его из руки. Перо не поддалось, острый конец торчал со стороны ладони. Ни спрятать, ни вынуть. Пошевелил пальцами – кажется, рука была цела. Он поднял её, опустил, попробовал сжать в кулак.

Он откинул голову на кровать и упёрся взглядом в белый потолок. По ковру молотили будто бы уже прямо у него в комнате. Чтоб ты сдох, хрипло сказал он, и каждая буква этой мысли иголками впилась в глаза изнутри.

В дверь побарабанили, «иди есть», – дед, конечно. Кай встал. Качнулся на нетвёрдых ногах и пожалел, что не остался лежать на кровати, а лучше б и на полу.

Он вышел в коридор, по стене добрался до ванной, его снова кинуло, он ухватился за раковину, и его стошнило.

«Правило, да? Убирать сам будешь», – донеслось из кухни.

Кай был в отвратительном настроении, что меньше всего располагало к выслушиванию справедливых упрёков, но ему зверски была нужна еда. И дед был прав. И у деда была еда.

Он прибрал в ванной, набрал полный умывальник воды и опустил голову в воду, задержав дыхание, позволив струе из крана течь сквозь волосы. Он вытащил голову из воды, и отряхнувшись не хуже уличного пса, вышел в кухню и выглянул в окно. Внизу на асфальте виднелись стёкла разбитой бутылки. Трёх разбитых бутылок… Кикимориха с совком и в резиновых перчатках, грузно наклоняясь, собирала зелёные осколки. Попутно она пытливо разглядывала прохожих и соседей, будто желая уловить доказательства заговора против неё в их бесстыжих глазах. Каю стало стыдно. Он вздохнул. Владелец пыльного ковра был невыносим. Кай зажмурился и застонал.

– Вот урод!

Дед поставил на стол тарелку с прозрачным бульоном, порезал чёрный хлеб, Кай снова почувствовал муть в желудке. Он никогда не будет пить снова, никогда. Он открыл один глаз и посмотрел уныло в лицо деду. Тот усмехнулся.

– А ты как думал? За всё надо платить.

– Я слышал, оное лечат оным… – проскрипел голос Кая.

– Ты вчера истребил все запасы, так что супчик и вот ещё… – дед Егор наклонился и поднял с пола трёхлитровую банку с огурцами, – рассольчик.

Час спустя, с супом и литром огуречного рассола в желудке, он понял, что чувствует себя гораздо лучше.

Оставшись один, Кай сел на краю кровати. Он ещё чувствовал головокружение и задавался вопросом, какие силы потребуются от него этой ночью. Боль в голове все ещё пульсировала, и пробитая рука слегка ныла. Он беззлобно выругался и повалился на кровать. Хорошо, хоть на учёбу сегодня не нужно.

Его отстранили на три дня, таково было решение Соломеи Медвяны.

Как ни парадоксально это звучало при данных обстоятельствах, но всё складывалось самым удачным образом…