Цитаты из книги «Те, кто уходит, и те, кто остается»

Пытаешься вернуть ее, а она ускользает между пальцев как угорь. В этом-то и вся ее проблема: она жутко умная, но не понимает, что можно, а чего нельзя. А все потому, что ей до сих пор не встретился настоящий мужик. Нормальный мужик всегда сумеет поставить женщину на место. Не умеет готовить? Научится. Не убирается дома? Начнет, да так, что все засверкает. Рядом с настоящим мужчиной женщина способна на все. Вот я недавно познакомился с бабой, которая свистеть не умела. Мы всего-то два часа провели вместе – горячие выдались два часа, – а потом я ей говорю: «Свистни». И ведь не поверишь, засвистела. Умеешь учить женщину – учи, а не умеешь – оставь в покое, не то хуже будет.

Энцо побледнел, его красивое лицо исказилось, как от невыносимой боли. – Я тебе противен. – Да нет же! Давай займемся тем, чего ты хочешь, прямо сейчас, немедленно, я готова. Он грустно улыбнулся, помолчал немного и, не выдержав ее взгляда, сказал: – Давай спать. – Каждый у себя? – Нет, пойдем ко мне. Лила успокоилась и пошла переодеваться. В ночной рубашке она пришла к нему в комнату, дрожа от холода. Энцо ждал ее в постели.

А чего хочешь ты? Лила, упершись взглядом в стоявший посередине стола дурацкий графин с куриной головой, который так нравился Дженнаро, проговорила: – Я хочу, чтобы ты был рядом. Энцо печально покачал головой: – Ты же не хочешь быть со мной… – Хочу! Но я ничего не чувствую. – Ничего не чувствуешь ко мне? – Да нет же, что ты! Я очень люблю тебя и каждый вечер только и мечтаю о том, как ты позовешь меня, обнимешь, прижмешь к себе.

Ей были знакомы эти симптомы, они всегда сопровождали состояние, которое одиннадцать лет спустя, в 1980-м, она назвала обрезкой.

Почему же они оба так помрачнели, услышав, как работает она? Что им не понравилось? Мужчинам вообще лучше ничего не говорить. Они предпочитают оставаться в неведении и делать вид, что все, что творится вокруг

Она вышла на улицу в растерянности, с ощущением, что слишком много рассказала о себе людям, которые, без сомнения, добры, но живут в мире абстракций, а по-настоящему, в реальности, никогда ее не поймут. «Я-то знаю, – думала она, не решаясь сказать это вслух, – что значит питать наилучшие намерения,

Я глаз не могла отвести от своего будущего мужа: сомнений не было, я любила его. Этот человек знал себе цену и в то же время при необходимости умел с такой легкостью забывать о себе. Я в первый раз в жизни заметила, как внимательно он умеет слушать, с каким участием говорит с собеседником, – настоящий исповедник в миру. Этот его тон и голос очень мне нравились.

Мы вернулись в столовую как раз в тот момент, когда вся мужская половина семейства собралась испытать силу рук моего жениха: им очень хотелось показать, что они превосходят профессора хотя бы физически. Он не отступил: снял пиджак, засучил рукава рубашки и сел за стол. Он проиграл и Пеппе, и Джанни, и моему отцу. Но меня изумило, как он старался выиграть. Он побагровел, у него проступила вена на лбу, он кричал, что его соперники играют против правил, и упорно сражался с Пеппе и Джанни, тягавшими штангу, и с отцом, привыкшим отвинчивать гайки двумя пальцами. Все время, пока они состязались, я боялась, что он даст им сломать себе руку, лишь бы не проиграть.

Но секс как таковой, примитивный секс ради оргазма, – ну уж нет, это не для меня. До этого я еще не докатилась. Почему в Турине друг Аделе решил, что меня можно лапать? Почему ко мне заявился Хуан? Чего они от меня ждали? И что хотели мне показать? Мне вдруг вспомнилась история с Донато Сарраторе.

Ужас, пережитый моими родными при мысли о светском браке, конечно, не исчез за одну ночь, но померк. На следующий день мать вела себя со мной так, будто вещи, которых она касалась, – кофейник, чашка с молоком, сахарница, свежий батон – попадали ей в руки с одной-единственной целью: вызвать искушение запустить ими мне в физиономию. Но она хотя бы больше не орала.