Цитаты из книги «Те, кто уходит, и те, кто остается»

Помнишь, что она сделала с той свадебной фотографией? – спрашивал он. – А как преобразила магазин?! А ты что? Ты, Пинучча и все остальные, какой от вас толк? Что вы умеете?

Он не хотел поиметь ее и забыть. Ему нужна была ее умная голова и ее богатое воображение. Он не собирался ее ломать, напротив, постарался бы сберечь. Он не испытывал желания ее трахнуть – само это слово по отношению к ней его возмущало. Он хотел целовать ее, ласкать.

То, что я услышала дальше, потрясло меня до глубины души. Не так давно, вечером, в этой самой квартире, Микеле напился и разоткровенничался. Он заявил ей, что посчитал точно, сколько женщин у него было: оказалось, сто двадцать две – с одними он спал за деньги, с другими бесплатно. «Это считая тебя, – подчеркнул он, – и, как понимаешь, ты не из тех, кто может доставить удовольствие в постели. А знаешь почему? Потому что ты дура, а чтоб прилично трахаться, нужны мозги. Ты и минет приличный сделать не можешь, не дано тебе! И учить бесполезно – по тебе сразу видно, что тебя с души воротит». И прочее в том же духе, скабрезность на скабрезности – для него это был привычный язык. Потом он взялся растолковывать ей, что к чему: женится он на ней из уважения к ее отцу – тот был отличным кондитером, работал у них давно, и Микеле успел к нему привязаться, – а еще потому, что так положено: жена, дети, роскошный дом.

Но она и в самом лишилась себя – по вине Микеле. Еще совсем девчонкой он забрал себе ее всю, без остатка, сжевал и разрушил, а теперь, когда ей стукнуло двадцать пять, она стала для него чем-то вроде привычной вещи. Он шлялся по бабам, а на нее даже не смотрел. – Самое ужасное – это когда нас спрашивают, скольких детей мы хотим. Он обычно отвечает: «Спрашивайте у Джильолы, мне-то все равно, у меня и так полно детей, сам не знаю, сколько точно». Тебе твой жених ляпнул бы такое? Сказал бы: «От Ленуччи, пожалуй, троих, а с остальными – как случится»?

Он что, не хочет жить в Неаполе? – Это исключено. – Никогда не говори никогда. Ты везучая. Я же слышала голос Пьетро по телефону, а потом видела его из окна – сразу видно, он парень добрый. Не то что Микеле. Он все сделает, как ты захочешь.

Тут они словно забыли обо мне: начали перешучиваться, используя термины, которые ни о чем мне не говорили. Я смотрела на них и видела счастливую семейную пару, у которой есть своя тайна, настолько сокровенная, что они сами о ней не догадываются. В памяти всплыл двор нашего детства; школьный конкурс по арифметике, на котором Лила и Энцо сражались друг с другом перед директором и учительницей Оливьеро за первое место; тот день, когда Энцо, никогда не плакавший, разревелся, попав в Лилу камнем. Эти двое, думала я, лучшее, что есть в нашем квартале. Может, Лила и права: им стоит туда вернуться.

Когда-то Лила жестом волшебницы выдвигала кассовый ящик колбасной лавки, чтобы купить мне все, в чем я нуждалась, главным образом книги. Теперь настала моя очередь: я тоже открывала свои «ящики», надеясь поделиться с ней новым для меня чувством безопасности.

Воспользоваться моментом и сказать, что в Милане он говорил мне о ней не самые приятные вещи, в том числе сетовал, что «у нее все не так, даже в сексе»? Или рубануть ей напрямик, что ее признания и «грязь», которую она нашла в моей книге, заставляют меня думать, что Нино, в сущности, прав? Разве сын Сарраторе имел в виду не то же самое, о чем она только что сама говорила? Что секс для Лилы был отвратительной обязанностью, что она не умела наслаждаться близостью? Он в этом эксперт, думала я, у него было полно женщин, и он знает, как они должны вести себя в постели. Очевидно, что быть плохой партнершей означает неумение получать наслаждение от мужской долбежки.

Я не подумала, какой ценой далось ей это признание, как будто не видела, что каждое произнесенное ею слово, даже самое пошлое, сопровождалось выражением муки на лице и дрожью в руках. – У меня это не так, – просто сказала я. Я не врала, хотя и правдой это не было. Правда была сложнее, но, чтобы придать ей форму, нужны были точные, проверенные слова. Надо было объяснить, что во времена моих отношений с Антонио мне нравилось тереться об него и позволять ему трогать себя – я получала от этого огромное удовольствие и до сих пор надеялась испытать его вновь. Надо было честно сказать, что мой первый настоящий сексуальный опыт принес мне разочарование: все ощущения были испорчены чувством вины, неудобством неподходящей обстановки, страхом, что нас застукают, спешкой и ужасом от мысли, что я забеременею.

она в тех самых вульгарных выражениях говорила, что ей никогда не нравилось трахаться, что она никогда не получала от этого удовольствия, о котором слышала чуть ли не с детства, что она практически ничего не чувствовала, а после Стефано и Нино убедилась, что секс – это что-то омерзительное, и сейчас не в состоянии заставить себя переспать с Энцо, несмотря на всю его доброту. На этом она не остановилась. Используя еще более грубые слова, она призналась, что соглашалась – под принуждением, из любопытства или в порыве страсти – на все, что мужчина хочет получить от женщины. Но даже с Нино, мечтая зачать от него ребенка, она не испытывала того наслаждения, которое, по слухам, дарит настоящая любовь.