4

Потом мы долго целовались: за деревом, в подъезде, посреди темной улицы. Наконец сели в автобус, пересели на другой и доехали до вокзала. По пустынной улочке, тянувшейся вдоль железной дороги, мы пошли к прудам, не переставая целоваться.

На мне было легкое платье, а на улице заметно похолодало, но мне было жарко, только от вечернего ветерка по коже пробегали мурашки.

Иногда Антонио так сильно прижимал меня к себе, что мне становилось больно. Его губы были горячими, как угли, и этот жар распалял мое воображение. Наверное, Лила и Стефано уже в отеле, думала я. Ужинают. Наверное, готовятся лечь в постель.

Наверное, спать в одной постели с мужчиной тепло. Антонио жарко целовал меня, его ладонь жадно сжимала мою грудь под хлопком платья, а я, сунув руку ему в карман брюк, поглаживала его член.

На темном небе вспыхнули светлые искорки звезд. Сквозь запах мха и прелой земли по берегам прудов пробивался сладкий аромат весны. Трава была влажной, от пруда доносились чавкающие звуки, как будто кто-то кидал в воду то желудь, то камень – или это прыгали лягушки? Мы шли по знакомой тропинке, в конце которой стояли тесной группкой засохшие деревья с тонкими стволами и кривыми ветками. Неподалеку располагалась старая консервная фабрика: покореженное здание с проломленной крышей – голый скелет, покрытый проржавелыми железными листами. Я почувствовала, как внутри меня что-то напряглось, натянулось, как шелковая нить: мне захотелось наслаждений, захотелось ласки, способной стереть из памяти события сегодняшнего дня. Желание, острое как игла, зародилось внизу живота – еще никогда я не испытывала ничего подобного. Антонио шептал мне нежные слова и все настойчивее целовал меня в губы и в шею. Я не говорила ничего. Я никогда ничего не говорила в минуты наших объятий, только тихо постанывала.

– Скажи, что ты меня любишь! – прошептал он.

– Угу.

– Скажи!

– Угу.

Больше я ничего не сказала и крепко, что было сил, прижалась к нему. Мне хотелось еще больше ласк, хотелось, чтобы он покрыл поцелуями все мое тело, каждую его клеточку, хотелось задохнуться от наслаждения. Антонио чуть отстранился, и его рука скользнула в вырез моего платья и дальше, под бюстгальтер. Но и этого мне сегодня было мало. Все, что мы позволяли себе до сих пор, все его осторожные прикосновения, сейчас казались мне жалкими, недостаточными, торопливыми. Но я не знала, как сказать ему о том, чего хочу на самом деле, у меня не было для этого подходящих слов. Каждое из наших тайных свиданий всегда завершалось немым ритуалом. Он гладил мою грудь, задирал юбку, ласкал меня между ног и прижимался ко мне своей горячей и нежной плотью. Но сегодня я не спешила ему помогать; я понимала, что, едва я коснусь рукой его члена, Антонио забудет все на свете. Ни моя грудь, ни крепкие бедра, ни гладкий живот, ни лобок больше не вызовут в нем интереса; он положит свою руку поверх моей и станет направлять меня, добиваясь нужного ритма. А потом он достанет платок, из груди у него вырвется слабый стон, а из члена брызнет опасная белесая жидкость. Потом он, словно стыдясь чего-то, отстранится от меня и мы пойдем домой. Так было всегда, но сегодня мне требовалось что-то другое. Я не боялась, что могу забеременеть – я, незамужняя девушка, – не думала о том, что это грех, меня не смущали мысли о Духе Святом и глядящих на меня с небес ангелах… Антонио почувствовал это и растерялся. Он взял было меня за руку и потянул вниз, к заветному месту, но я вырвалась, прижалась к его руке лобком и принялась тереться о нее, тяжело дыша. Он отдернул руку и стал судорожно расстегивать пуговицу на брюках.

– Подожди, – шепнула я.

Я потянула его к развалинам консервной фабрики. Внутри было темно и пусто, тишину нарушало лишь тихое осторожное шуршанье, выдававшее присутствие мышей. У меня заколотилось сердце. Я боялась пустой фабрики, боялась себя и того невыносимого желания, которое овладело мной без остатка, заставив забыть голос разума, звучавший во мне еще пару часов назад. Мое место – в сточной канаве родного квартала. Зачем мне учеба, зачем проклятые тетради? Что они мне принесут? Тень Лилы всегда будет висеть надо мной, указывая на мое ничтожество. Разве я смогу с ней сравниться? Я представила себе Лилу в роскошном подвенечном платье, в светлом дорожном костюме и элегантной синей шляпке… А я украдкой целуюсь с Антонио посреди ржавых балок и крысиной возни. Я стою с задранной юбкой и приспущенными трусами, охваченная чувством вины, а Лила раскинулась на льняных простынях в номере с видом на море, она не стыдится своей наготы и отдается Стефано, без страха и сомнений позволяя ему излить в себя его семя. Антонио справился наконец со своими пуговицами и, пристроив меня у себя между ног, прижимался ко мне большим мясистым пенисом, крепко сжимал мои ягодицы, ритмичными движениями терся о мой лобок и тяжело дышал. Где я и где Лила, подумала я. Я уже ничего не понимала, знала только одно: сейчас я хочу совсем другого. Мне мало того, что предлагает Антонио. Я готова идти до конца. А когда Лила вернется, я скажу ей, что я тоже уже не девочка, я делала то же, что делала ты, так что не думай, что ты меня опередила. Я обняла Антонио за шею и, приподнявшись на цыпочки, впилась в его губы поцелуем; я двигалась наугад, стараясь встать как надо. Он понял и рукой подтянул меня к себе; я почувствовала, что он немного проник внутрь меня, и вздрогнула от страха и любопытства. Но чувствовала я и другое – что он изо всех сил сдерживается, чтобы не ринуться вперед со всей страстью, которая разрывала его изнутри с самого утра. Я поняла, что он вот-вот остановится, и прижалась к нему еще крепче, отрезая себе путь к отступлению.

Но Антонио с тяжким вздохом отстранил меня и сказал на диалекте:

– Нет, Лену, нет. Я хочу, чтобы все было как положено, а не так. После свадьбы, когда ты станешь моей женой.

Он взял мою руку в свою, положил ее на свой член и вздрогнул, точно икнул; я сделала то, что он хотел.

Потом, пока мы шли вдоль прудов, он сказал, что слишком уважает меня и не хочет, чтобы из-за него я совершила то, о чем потом буду жалеть, что все должно быть не так, не в этой грязи. Он говорил так, как будто обвинял себя в том, что чуть не произошло из-за его настойчивости. Возможно, он действительно в это верил.

Я шла молча и, прощаясь с Антонио, испытала чувство облегчения. Когда я постучала домой, дверь мне открыла мать. Братья и сестра пытались ее удержать, но она, не сказав ни слова, с порога влепила мне пощечину. Очки полетели на пол, и я что было мочи закричала:

– Что ты наделала? Ты мне очки разбила! Теперь из-за тебя я не смогу учиться! И в школу больше не пойду!

Мать застыла на месте. Рука, которую она уже занесла для следующего удара, повисла в воздухе, похожая на лезвие топора.

Моя сестренка Элиза подобрала очки и тихо сказала:

– Держи, Лену. Они не разбились.

5

После событий того вечера я пребывала в таком подавленном состоянии, что у меня ни на что не было сил. Впервые я прогуливала занятия. В школе не появлялась недели две, но не сказала об этом даже Антонио. В положенный час я выходила из дома и бродила по улицам. За те несколько дней Неаполь раскрылся передо мной по-новому.

Я разглядывала витрины букинистических лавок на виа Порт-Альба, невольно запоминая авторов и названия книг, а потом по виа Толедо шла к морю или по виа Сальватор-Роза поднималась к району Вомеро, доходила до монастыря Сан-Мартино, а потом брела назад. Иногда ноги несли меня в сторону транспортной развязки Доганелла, за которой расположено кладбище, и я прохаживалась по его тихим аллеям, читая имена покойников. Иногда меня окликали молодые бездельники, старые дураки или прилично одетые мужчины среднего возраста и предлагали свою компанию. Я опускала глаза и ускоряла шаг, чуя опасность; я никогда ни с кем не заговаривала, но и домой возвращаться не спешила. Напротив, чем больше я шлялась по городу, тем больше мне нравились эти долгие прогулки, благодаря которым я вырывалась из паутины обязанностей, опутывавших меня с первых школьных лет. Я приходила домой в положенное время, и никто даже не подозревал, что я (это я-то!) не была в школе. До вечера я читала романы, а потом бежала на пруды на свидание с Антонио, который радовался, что у меня наконец-то появилось для него время. Он хотел спросить, виделась ли я с Нино; этот вопрос читался в его глазах, но он не решался его задать, боясь со мной поссориться; он боялся, что я разозлюсь и откажу ему в минутах недолгого счастья. Когда он обнимал меня и прижимал к себе, его сомнения рассеивались. В эти минуты он верил, что я его не подведу и не стану встречаться ни с кем другим.

Антонио ошибался: на самом деле я думала только о Нино, хоть и чувствовала себя виноватой. Я мечтала увидеться и поговорить с ним и одновременно страшилась этой встречи. Меня пугало его высокомерие. Что, если он снова вспомнит про мою статью о стычке с преподавателем богословия, так и не опубликованную? Вдруг он начнет рассказывать, что в редакции ее жестоко раскритиковали? Этого я бы уже не вынесла. В своих скитаниях по городу или без сна ворочаясь по вечерам в постели, я внушала себе, что статью отвергли только потому, что в газете на нее не хватило места. Я пыталась заглушить свое разочарование, но это давалось мне нелегко. Я никогда не смогу дотянуться до Нино, увлечь его своими мыслями, а значит, мы никогда не будем вместе, думала я. Да и чем я могла бы его заинтересовать? В голове у меня царила полная пустота. Не лучше ли бросить все это – учебу, книги, забыть об оценках и грамотах? И надеяться, что рано или поздно все знания, распирающие мою голову, живые и мертвые языки, включая литературный итальянский, на котором уже все чаще говорили мои сестра и братья, улетучатся сами собой? Это все из-за Лилы, твердила я себе, она толкнула меня на этот путь, а значит, мне надо забыть и ее; она всегда знала, чего хотела, и добилась своего, а я не хотела ничего, вот и осталась ни с чем. Вот бы проснуться однажды и почувствовать, что мне ничего не надо. Пусть со мной будет только любовь Антонио – а больше мне ничего для жизни не нужно.

Однажды по дороге домой я встретила сестру Стефано, Пинуччу. От нее я узнала, что Лила вернулась из свадебного путешествия и устроила прием в честь помолвки брата с Пинуччей.

– Так вы с Рино наконец-то обручились? – спросила я, изображая удивление.

– Да, – гордо сообщила Пинучча и продемонстрировала мне кольцо.

Пока она говорила, у меня в голове крутилась одна-единственная мысль: Лила устроила в новом доме прием, а меня не пригласила! А впрочем, оно и к лучшему. Хватит уже с меня ее общества, видеть ее не желаю. Когда тема помолвки была исчерпана, я все же осторожно поинтересовалась, как поживает Лила. Губы Пинуччи растянулись в тонкую ухмылку:

– Учится помаленьку.

Я не стала уточнять, чему именно. Вернувшись домой, я легла и проспала до вечера.

На следующее утро я, как обычно, встала в семь, как будто собиралась в школу.