Эта долгая ночь перед компьютером и разговор с Олегом заставили меня по-новому взглянуть на свое прошлое и на Стеллу. И я не вдруг понял, что, в сущности, всегда был ей безразличен. Она знала силу своей красоты, она играла мной, потому что ей было интересно – я был любимой игрушкой, послушной и податливой, покорной и готовой на все ради нее. Она не играла моими чувствами, она просто не принимала их всерьез. Как это у классика? Виктор Гюго, «Король развлекается». Стелла позволяла быть рядом с собой, пока эфемерность не превратилась в реальность, пока не изменились правила игры: игра в любовь – это любопытно, борьба за любовь – уже не игра. И поэтому она отступила – убежала, спряталась, нашла себе новую игрушку. Жизнь продолжается!

Я, конечно, тоже далеко не страдалец. И возможно, я злюсь на нее лишь из-за того, что Стелла ни разу за это время не вспомнила обо мне, не позвала, не попросила о помощи. Она жила сама по себе – то есть независимо от меня и в свое удовольствие. Так кто я – собственник или жалкий раб своей привязанности к той, что не пожелала сделать меня своей собственностью?

Один наш известный поэт как-то не без рисовки, подразумевая свою прошлую популярность у представительниц противоположного пола, процитировал слова какой-то старушки из сибирской глубинки – страшен не грех, а недогрех. То, чего хотелось, но чего не случилось. То, к чему был готов, но не совершил. Не важно – почему, важно – никогда. Наверное, Стелла была тем самым моим прекрасным недогрехом, который беспокоил и мучил меня всю жизнь. И дело, по-видимому, не столько в ней самой, сколько в том чувстве, что осталось невоплощенным между нами. И оттого таким тревожным и желанным.

Стоило ли из-за этого подвергать себя ненужному и неоправданному риску?

Чего я боялся? Не криминала – самообмана.

Назавтра на перемене после второй пары я увидел в коридоре Татьяну, она стояла у окна поодаль от аудитории и намеренно не смотрела в мою сторону, хотя и непосвященному было очевидно, что девушка кого-то ждет и очень напряжена. Ну конечно, я опять забыл поздравить ее с днем рождения, и так – третий год. Татьяна была соискателем на кафедре философии, а к нам приходила получить консультацию по нескольким смежным теориям. В тот день я оказался на месте и по жизни свободен. Это ее дыхание в трубке беспокоило мою совесть. Или просто мешало мне? Да нет, она не была чрезмерно навязчивой, довольно было иногда говорить с ней – не отмахиваться, а проявлять внимание или сочувствие, и любая вспышка тоски в ее душе проходила с той же стремительностью, с какой налетала и грозила слезами. Татьяна любила поплакать, в ней было много сентиментального, но еще больше совершенно не женского ума, который мешал ей так же, как и мне. Наверное, именно поэтому я не стремился сократить периодичность наших встреч – мне было достаточно себя самого. Время от времени Татьяна грозила, что выйдет замуж, и я возносил молитву к небесам – скорей бы! Но потом мы снова встречались после долгого перерыва, и она казалась мне такой милой и ненавязчивой, что все повторялось.

Я не люблю, когда женщина выбирает меня, но ту, которую выбрал, не прогоняю. Просто однажды перестаю удерживать и не жалею, когда она уходит.

– Поедем обедать в «Пушкин», – сказал я, – надо отметить твой день рождения, а то все суета и разъезды. Пока подожди меня в библиотеке, у меня еще есть кое-какие дела на кафедре, а потом я полностью твой.

Татьяна кивнула и разулыбалась. Чем особенно была хороша – она умела радоваться, и радость затмевала в ней все обиды – предыдущие и новые. У нее было острое чувство мгновения, которое стоит продлить и которым следует пользоваться. Иногда мне все это казалось знакомым – то ли прошлая жизнь, то ли просто модель моей жизни.

У Татьяны был отменный аппетит, и ела она заразительно, как и смеялась. А поев, расслаблялась и забывала обо всем, кроме собственных удовольствий. Дома она еще раз примерила пару тряпочек и бижутерию, которую я купил для нее по дороге в ресторан. То есть я оплатил, вещи Татьяна всегда выбирала сама. При всей внешней простоте она была наделена абсолютным чувством вкуса и меры. Я всегда удивлялся – она замечала вещь издалека, просто находила ее в ряду других – то, на что иные не обращали внимания, а потом замечали на ней и подходили с вопросом – где вы это купили?

Я разбудил Татьяну и попросил закрыть за мной дверь. Я никогда не брал ключей от квартир своих подруг и никогда не оставался у них на всю ночь.

Татьяна сонно закивала, натянула на себе шелковый халатик и всунула ноги в мягкие тапочки с плюшевыми мордами далматинцев. Потом она послушно побрела за мной в прихожую и закрыла дверь. Я ушел не сразу – прислушался: цепочка, замки, все как надо. В сущности, Татьяна была очень милой, и я испытывал к ней нечто вроде привязанности.

В такси я всегда садился на заднее сиденье – мне не нравится пустота за спиной. Пока ехали, включил мобильный и проверил сообщения. Одно пришло от Олега: «Завтра, в 16, заеду за тобой, скажи куда».

Он забрал меня у подъезда. Я заметил, что Олег удивился, когда я открыл заднюю дверцу салона, но ничего не спросил. Он вообще был какой-то сумрачный, сосредоточенный, и я тоже не спешил его развлекать. В комнате для свиданий он отошел к окну и словно закрылся энергетическим щитом – я видел, что Олег стоит у стены, но совершенно не чувствовал его присутствия.

– Здравствуй, – тихо сказал я.

Стелла с удивлением принялась меня рассматривать, словно видела впервые, и все-таки узнала:

– Игорь? Но почему?

– Олег сказал, ты в беде…

– Зачем? – прервала она меня.

– Что «зачем»? – Я растерялся.

– Зачем ты пришел? – Стелла остановила свой взгляд глаза в глаза, и я смутился – Олег просил не говорить о записной книжке, чтобы не вселять в нее несбыточную надежду, кто знает – получится, не получится. Я согласился и хорошо же теперь выглядел со стороны – почти тридцать лет не искал встреч со Стеллой, а сейчас явился полюбопытствовать, как ей сидится тюрьме.

– Мы думаем, как тебе помочь.

– Не стоит. – Она опустила голову и уставилась на свои ладони, потом будто что-то заметила на них и быстро убрала на колени под стол. Она была похожа на незнакомую мне маленькую провинившуюся ученицу – покорная и слабая, и я ее такой не знал.

– А ты помнишь… – начал было я и осекся. Стелла снова подняла глаза – я пришел не туда и не к той. – Мы, наверное, пойдем?

Я встал, и Олег немедленно обернулся в мою сторону:

– Что, уже?

– Да, – кивнул я ему.

– Ты тогда подожди меня в коридоре, – попросил Олег, – у меня есть к Стелле несколько личных тем от родных, хорошо?

Я постучал по двери, конвоир выпустил меня – безразличный ко всему, даже к моей неудаче. Это немного отрезвило – какой я дурак!

– И давно ты влюблен в нее? – спросил я, когда вернулись в машину. Я почему-то именно сейчас вспомнил свое давнее наблюдение: я видел жену Олега всего несколько раз, и она мне кого-то смутно напомнила, сегодня я понял кого.

– С четвертого класса, – не стал он отпираться, но как-то уж слишком показно принялся что-то искать в бардачке, потом будто спохватился и выпрямился за рулем, завел стартер, и мы поехали. – Я и с тобой-то дружил, потому что был убежден, что она любит тебя.

– Думал, так сможешь чувствовать себя ближе к ней? – Я по обыкновению принялся рассматривать персонажей и пейзажи за окном.

– Вроде того…

– Рыцарь на белом коне, – совсем недобро усмехнулся я.

– Можешь сколько угодно смеяться, – парировал Олег, – но все эти годы мы со Стеллой дружили. Моя Марьянка перезванивалась с ней, ну там, обсуждали детей, рецепты, она привозила моим подарки из южных стран. Мы были у нее в Париже, когда Сашу только-только туда перевели. Все стало сложнее, когда появился Чернов. Он избегал ее прежних знакомств, и мы виделись реже, чем раньше, больше говорили по телефону.

– Возможно, просто не хотел, чтобы его сравнивали с вундеркиндом-дипломатом, – предположил я.

– Ты никогда не сдаешься? – Олег затормозил на светофоре и обернулся ко мне: – Последнее слово всегда должно быть за тобой?

– Последнее слово дают обвиняемому или приговоренному к смерти. – Я не стал поддаваться на его провокацию и равнодушно пожал плечами. – Я всего лишь говорю о мотивации, потому что ты, выгораживая Стеллу, совершенно не принимаешь во внимание психологию другой стороны.

– Хочешь сказать, что ему тоже с ней было несладко? – разозлился Олег.

– Сам посуди, рафинированный тепличный цветок из поколения золотой молодежи, избалованный домработницами и достатком, светскими раутами и дипломатическим статусом…

– Ты о себе?

– Нам сигналят, поехали…

Олег рванул с места, точно был «болтуном». И больше мы разговор не возобновляли. Вплоть до моего подъезда.

– Так ты возьмешься за текст? – спросил он, едва я тронул за ручку двери.

– Возьмусь, – ответил я и открыл было дверь.

– Подожди. – Олег достал из внутреннего кармана пиджака обычные, сложенные в четверо листки бумаги. – Вот, возьми.

– Это и есть твой большой секрет? – Я взял странички и развернул их. – И ты все время носил их с собой?

– Закон детективного жанра, – усмехнулся Олег. – Самую ценную вещь прячь на самом видном месте. Разве кто-нибудь может подумать, что важные документы я ношу с собой? Ты ведь тоже, наверное, уже нарисовал себе страшную картину, как мы отправимся в банк или на тайную квартиру, где со всеми предосторожностями откроем потайной сейф и я извлеку оттуда заветную ксерокопию.

– Ты не параноик, – покачал я головой, – ты маньяк.

– То-то! – Олег расплылся в самодовольной улыбке. – В общем, возьми, посмотри. Особо не спеши, я хочу, чтобы ты оценил эту вещь по ее реальному достоинству, а не по тому, что мы думаем о ней.

– Кстати, о цене. – Я свернул листочки с текстом и так же непринужденно, как Олег извлек их на свет, положил в задний карман брюк. – В отличие от тебя у меня нет идеалистических заблуждений, ради чего и кого я берусь это делать.

– Скажи сколько, – с готовностью откликнулся Олег.

– Сначала загляну в бумаги, – сказал я, – когда пойму их реальную ценность, сообщу тебе размер своего гонорара. Имей в виду – никаких обсуждений, либо я берусь и вы платите, а насколько я могу судить, твой новый заказчик – человек не бедный, либо мы расстаемся друзьями – в том смысле, что никто никому…

– …ничего не должен. – Олег завершил мою фразу и кивнул. – Да, в случае если мы не договоримся, в чем я, конечно, сомневаюсь, текст можешь оставить себе. Это же ксерокопия, к тому же неполная – я выбрал наугад более или менее цельный отрывок текста, там всего три-четыре абзаца, остальное действительно находится в надежном месте. И, как ты понимаешь, не у меня дома, и вообще не у меня.

– Хорст тебя так сильно напугал? – Я покачал головой, но Олег только рассмеялся. Удивительно, как он умел находить позитивное даже в самом противном. Олег махнул мне рукой из-за окна салона – его «мерседес» начал пятиться по двору. Ну, началось – я проводил взглядом его машину и не стал дожидаться, пока Олег уедет.

Поднявшись к себе, я разогрел ужин, оставленный мне Анной Петровной, потом принял душ. И пока слегка теплая вода мелкими струйками обтекала мое тело, я ощутил немыслимую пустоту внутри себя – то, что принято называть свободой.

Время сказок закончилось. На мгновение – в масштабе вселенной – я снова почувствовал себя юным и наивным. Но это была амальгама – золотая пыль, и сейчас вода смывала ее, обнажая не плоть, но сущность. Детство необратимо. И глупее фразы, чем о стариках, впадающих в детство, я не слышал. В детство невозможно впасть, в него даже попасть невозможно. Старый – не то что млад. Детское восприятие свежее, пытливое – старики не хотят ничего нового, они пережевывают прошлое. Если я хочу жить, я не должен возвращаться, даже туда, где мне было хорошо или так мне думалось о прошедшем. Ничто не повторяется, никто не оказывается таким, каким ты его себе представлял. Расставание с иллюзиями неизбежно, и чем раньше, тем лучше.

Мне казалось, я покончил с прошлым. Я ошибся – значит, я был не прав. И больше такое не повторится.

Я вышел из ванной и занял исходное положение на своей роскошной двуспальной кровати – с левого края, ближе к двери и тумбочке, где всегда лежал домашний комплект очков для чтения. Потом я потянулся за пультом, брошенным поверх одеяла, и включил круглосуточный информационный канал – как обычно без звука. Потом взял пару листочков, оставленных мне Олегом, и, надев очки, принялся их изучать.

На первый взгляд это был совершенно бессвязный текст, напомнивший мне аллитерационные изыски обэриутов. Так сегодня сочиняют некоторые поп-музыканты – будучи не в силах найти адекватный словесный образ для по наитию сочиненной ими ритмической формы, они прибегают к простейшему выходу – «агукают», «мяукают», «мычат» и думают, что «джазуют», на самом же деле – они немы, потому что слово в них не связано со звуком. Потому что они дети – увы, неразумные. Разумные дети спросят у старших, и те им подскажут – это дом, это стол, это мама, это папа. Другие станут изобретать новояз… Боже! Как же я сразу не догадался! Это же симуляция. То, о чем хочешь сказать, сначала записывается обычным текстом, потом расписывается ритмически – ударный слог, неударный, пробел, абзац, и уже по полученной схеме наговаривается любая отсебятина, которая не значит ничего, но дает представление о размере слов, спрятанных под псевдословами. Детская игра для логистиков, игрушка поэтов. Шутка!

Никакой тайной бухгалтерии не существует! И записная книжка – обман. Ну, может быть, и не обман, возможно, Чернов увлекался в детстве подобными интеллектуальными тренировками и над Хорстом просто посмеялся, он ведь был, по словам Олега, фигурой эксцентричной и ернической. А возможно, просто пытался придать себе значимости и потому пострадал… Только не это! Если кто-то и впрямь решит, что тайные записи Чернова существуют, текст начнут разыскивать, и добром это не кончится. Необходимо предупредить Олега.

Я набрал его номер, пошли гудки – он не брал трубку. На мгновение мое внимание переключилось на бегущую строку в кадре.

«Известный адвокат Олег Емельянов пропал по дороге из офиса. Его машина найдена пустой в трех кварталах от дома. Сейчас местонахождение адвоката неизвестно. Родные Емельянова обратились в прокуратуру с просьбой о возбуждении уголовного дела по факту его исчезновения».