Утро 9 апреля

Четыре часа утра.

Сходил в круглосуточный магазин за сигаретами и теперь курю в открытое окно. Дождь закончился. Со двора тянет сыростью и тоской. Есть ли у тоски вкус или запах? Можно ли невооруженным глазом разглядеть ее, застрявшую в черных ветвях тополя? Или в облаках, нависших над глазницами окон? В них нет света. В мире вообще нет света. И я тоже не включаю его.

Я виноват, что не смог поговорить с Полом своевременно. Виноват, что он не пришел ко мне со своей бедой. Но достаточно ли будет сожалений? Что можно сделать теперь?

Надо сходить к нему в мастерскую. Узнать у Расса, где именно он работал. Я хорошо запомнил те имена. Вацлав. Борис. Аран. Да еще доктор. Ве-ни-а-мин?

Уж не тот ли, чье имя я сам не выговариваю полностью? Внешне добродушный, но хитрый. Его прикрепили ко мне аккурат после смерти Пола. Слишком много совпадений.

Мерцающий огонек окурка падает быстро, затухает на ветру и становится неразличим и черен в непроглядной темноте раннего утра.

Люди говорят, ночь темнее перед рассветом. У Пола рассвет так и не наступил. Но я сделаю все, чтобы зажечь поминальную свечу для него.

9 апреля, среда. Приглашение

Кофе, таблетки и сигареты – мой утренний рацион.

Ночь прошла без сна. Но мне не впервой бодрствовать по нескольку суток. Я выгляжу ужасно. Еще ужаснее, чем обычно. И зеркало, словно в насмешку, выхватывает изъяны моего лица: осунувшегося, постаревшего, исчерканного шрамами.

«Лицо – зеркало души, – говорили нам в центре. – Совершая добрые дела и поступки, мы молодеем и хорошеем собой. Совершая зло, мы становимся уродливее и старше».

Раньше мы не замечали этого. Только в центре поняли, насколько отличаемся от людей, насколько кажемся уродливыми и старыми рядом с ними. Насколько мы – чужие. И это опустошало не меньше, чем смерть Королевы.

Непогода радует: можно поднять воротник пальто и, спрятав в него лицо, слиться с толпой – усталыми, промокшими и вечно спешащими куда-то людьми. Тогда во мне не замечают чужака, не отшатываются и не бросают брезгливые взгляды. Тогда я могу чувствовать себя спокойнее.

Дождь начинает накрапывать снова.

Расс, нахохлившийся, как ворон, сидит на сломанной детской карусели. Завидев меня, машет рукой.

– Что-то нашел? – без обиняков спрашивает он.

У меня хватило времени поразмыслить, рассказывать ли коменданту о находке. По старой привычке решаю сказать полуправду.

– Только это, – протягиваю блокнот Рассу.

Он, сощурившись и прикрывая страницы ладонью, некоторое время изучает его.

– Это номера клиентов, – наконец, говорит комендант. – А это мастерской.

Обломанным ногтем подчеркивает тщательно выведенный шестизначный номер.

– Учту. А адрес мастерской знаешь?

Расс морщит лоб, вспоминая.

– Адрес не скажу, а план нарисую.

Он достает из внутреннего кармана карандаш, слюнявит его и начинает рисовать. Дождь усиливается, и я складываю ладони домиком, чтобы не размыть рисунок. Мастерская оказывается недалеко от дома Пола, в восточной части города.

– Семь сорок пять, – вдруг говорит Расс.

Он поднимает голову и поворачивается к дому напротив, чей подъезд хорошо виден с каруселей. Дверь распахивается. Сначала появляется зонт, который тут же раскрывается, как бутон черного тюльпана. Следом – тонкий женский силуэт.

– Она очень пунктуальна, – с улыбкой произносит Расс.

– Кто?

Девушка некоторое время топчется у порога, пытаясь одной рукой одернуть плащ, который настырно задирает ветер, а другой удержать и зонт, и фигурный кожаный футляр.

– Не знаю ее имени, – отвечает Расс. – Но она всегда выходит по средам в одно и то же время. Она выступает в этой… фи… ларм… монии!

Комендант с трудом выталкивает незнакомое слово и, улыбаясь до ушей, поясняет:

– Она скрипачка.

Девушка, наконец, справляется с ветром и одеждой, перекладывает футляр в левую руку, и, осторожно переступая лужи, идет через двор. На нас она не смотрит, зато Расс выворачивает шею, пялясь ей вслед.

– Нравится? – спрашиваю.

– Нравится, – соглашается Расс.

– Так спроси ее имя.

Расс отводит взгляд, вздыхает.

– Может… когда-нибудь…

Бросает мечтательный взгляд на арку, где в последний раз мелькает и исчезает в дожде точеная фигурка, и возвращается к блокноту.

* * *

Я раздумываю, не посоветоваться ли с Торием, и если да обо всем, что я узнал из дневника Пола? К моему удивлению, Торий сам вызывает меня в кабинет.

Он тигром ходит вокруг стола, но едва я вхожу, останавливается и произносит:

– Быстро пришел ответ.

– Какой ответ?

– Да из студии, – отвечает он и протягивает мне цветную открытку. – Помнишь, ты хотел дать опровержение на ту передачу с Морташем?

Открываю послание, и руки предательски дрожат.

В открытке – официальное приглашение. Без разрешения опускаюсь прямо в профессорское кресло и впиваюсь в красиво отпечатанные строчки:

«Уважаемый господин Вереск! Спасибо, что следите за выпусками «Вечерней дуэли»! Мы приглашаем Вас принять участие в передаче, посвященной проблемам социализации и адаптации васпов в обществе. На повестку дня вынесены такие вопросы, как продвижение нового законопроекта о равных правах людей и васпов, о законодательном запрете расовой дискриминации и о внесении поправок в закон об образовании.

Передача состоится в 17-00, в пятницу, 11 апреля.

В Вашу поддержку выступит: профессор Института Нового мира Виктор Торий и директор благотворительного фонда «Открытые двери» Хлоя Миллер.

Вашими оппонентами будут: глава общественного движения «Contra-wasp» Эштван Морташ и профессор кафедры экспериментальных технологий и биологии Южноудельской Академии наук Южган Полич.

Также в связи с политикой канала и в рамках формата передачи убедительная просьба к Вам явиться в парадной форме дарского командования.

Ждем вашего согласия.

С уважением…»

Откладываю приглашение. Голова идет кругом. Торий улыбается смущенно и нервно:

– Меня пригласили в качестве твоего консультанта.

Помню, как сказал ему тогда: «Делайте, что хотите». Полагаю, Торий и сам не подозревал, чем обернется его спонтанный звонок на студию. В дневнике Пол написал, что у меня с профессором есть нечто общее. Определенно, есть: легкомысленное отношение к словам и их последствиям.

– Ты можешь отказаться, – неуверенно говорит Торий.

Я молчу. Хмурюсь. Думаю.

Эштван Морташ – глава Си-Вай. Вот уж кто всегда просчитывает ходы. Он сумел поймать нас на крючок в Даре, продолжает вылавливать и теперь.

– Если не пойду, он посчитает меня трусом. Я не имею права сдаться. Не имею права отступить.

– Они хотят, чтобы ты пришел в форме. Это провокация, – последний аргумент Тория пощечиной бьет наотмашь. Внутри все дрожит и вибрирует, как натянутая, готовая вот-вот порваться струна, и сердце начинает болезненно сжиматься и саднить. Что-то забытое поднимается со дна – и свербит, и скребется, и ноет. Что-то, связанное с Даром, пропитанное темным ядом и кровью.

Прячу волнение за показным спокойствием. Сосредоточенно и аккуратно разглаживаю приглашение по сгибу, кладу на край стола.

– Они хотят монстра, – произношу я тихо. – Будет им монстр.

В глазах Тория плещется опасение. Наверное, я снова ляпнул что-то не то, поэтому спешу успокоить:

– Монстры живут и среди людей. Но в отличие от васпов, они скрывают свое уродство. Лгут, прикидываясь праведниками. Творят зло, прикрываясь благими намерениями. Но теперь у меня появился шанс открыть людям глаза на многое, – я делаю паузу и спрашиваю напрямик: – Ты подумал, что, говоря о монстре, я имел в виду себя?

Торий отводит взгляд. Я смотрю на него исподлобья и отрывисто говорю:

– Не уподобляйся подонкам из Си-Вай. Я ведь обещал быть хорошим мальчиком, – усмехаюсь и стараюсь придать своему голосу шутливый оттенок, – по крайней мере, пока ты балуешь меня конфетами.

Беру из вазочки карамель. Торий смеется, но все еще выглядит встревоженно.

– Прости, – говорит он. – Прости, что втянул тебя в это.

Пожимаю плечами:

– Однажды кто-то сказал мне: надо выходить на бой со своими демонами. И побеждать их.

Потом я звоню доктору с непроизносимым именем и прошу назначить встречу на сегодня. Когда заканчиваю говорить, Торий одобрительно произносит:

– Рад, что ты взялся за ум.

Скептично хмыкаю, а про себя думаю: является ли мой доктор и доктор Пола одним и тем же человеком?

* * *

К вечеру дождь усиливается. Простуды я не боюсь, но дождь не люблю все равно – он смывает следы и запахи. Это дезориентирует и сбивает с толку, как будто в голове на время перегорает лампочка, и приходится пробираться на ощупь. Лабиринты улиц становятся чужими, наполненными пустотой и шорохами. Город подмигивает неоновыми глазами, этот чужой и искусственный свет просачивается сквозь одежду, льнет к телу. Ботинки промокают насквозь. И кажется, я снова нахожусь в Даре, среди сырости и болот. Вокруг ревет и стонет ночной лес, а впереди высятся черные громады Ульев.

Весь город – один гигантский Улей: система коридоров и ходов, многоярусных виадуков. Наверху, в тепле и сытости живут сильные этого мира, такие, как Эштван Морташ. У них много привилегий, они носят красивую одежду и имеют ухоженных женщин. Оттуда, сверху, они снисходительно смотрят на кишащий внизу муравейник. Распоряжаются чужими жизнями. Швыряют надежду – она блестит заманчиво и трепещет, как наживка. И все, изголодавшиеся по огню, клюют на нее. И попадают в сачок. Для таких, как Морташ, мы навсегда останемся подопытными животными в ви-ва-рии. Иногда я боюсь, вдруг весь этот Переход, и этот город, и окружающие меня люди – просто очередной эксперимент?

Вместе со мной в приемную доктора проникает сырость и запах мокрой одежды. Доктор с непроизносимым именем всплескивает руками:

– Что с вами, голубчик? Да вы никак насквозь!

– Пустяки, – говорю я и сажусь на диван прежде, чем доктор успевает предложить стул. Он расстроено смотрит, как по обшивке дивана расплываются влажные пятна.

– Я включу камин, – вздыхает он. – Как ваше самочувствие сегодня?

– Отвратное. Здесь хуже, чем в Даре.

– Отчего же? – доктор садится напротив, участливо смотрит сквозь поблескивающие стекла очков.

По карнизу мерно барабанит дождь. От камина разливается тепло, и мягкий приглушенный свет успокаивает, дает ощущение расслабленности, притупляет бдительность. Встряхиваю головой, отгоняя слабость, приглаживаю ладонью мокрые волосы.

– Слишком много грязи и фальши.

– Так-так, – говорит доктор и слегка наклоняется вперед, сцепляя пальцы в замок. – Давно ли вы пришли к такому заключению, друг мой?

– Три года назад. Когда впервые прибыл в Дербенд. Тогда я все еще надеялся…

– А теперь?

Усмехаюсь:

– Теперь я хорошо изучил людей. Они не лучше васпов. Только прикрывают свое уродство маской добродетели. Все эти разговоры о душе. О чувствах. О дружбе. О помощи. Все это иллюзия. Обман. Фальшь.

– А в Даре разве не было фальши? – спрашивает доктор.

Я много думал и над этим. Чем вообще была наша жизнь? Выживанием. Насилием ради насилия. Войной ради войны.

– В Даре был Устав, – отвечаю сухо. – И была Королева. Если ты нарушал Устав – тебя наказывали. Если ты верно служил Королеве – тебя повышали. Если ты хотел есть – ты ел. Если хотел взять женщину – брал. И если хотел убить человека – убивал его.

– Весьма упрощенно, не находите?

– Зато честно. В вашем мире те, кто имеет власть и деньги, тоже берут, что хотят, и убивают, если надо. А все остальные рассуждают о добродетели. Но на деле просто завидуют могуществу и силе. Все ваши разговоры – ложь и манипуляция.

Я пытливо смотрю на него. Лицо доктора спокойно, но сцепленные в замок пальцы нервно подрагивают, на лбу выступает испарина: выпущенная мной пуля попала в цель. И теперь эмоциональная волна переполняет доктора, как кровь наполняет рану.

– Теперь понимаю, почему васпы выбрали вас лидером, – наконец произносит он. – Вы умеете произнести зажигательную речь. Но вы не первый, кто говорит такие слова, голубчик. Мне приходилось работать с разочарованными в жизни циниками и с уставшими пессимистами.

– С васпами?

А про себя задаю другой вопрос: «С Полом?»

– С людьми, с васпами, – доктор пожимает плечами. – Разница действительно не так велика, как хотели бы показать ваши оппоненты. Или как хотелось бы вам самим. Вы любопытно рассуждаете о душе и чувствах.

– Говорят, проще всего рассуждать именно о том, о чем не имеешь представления.

– О, здесь вы не правы! – восклицает доктор. – В вас, голубчик, есть и то, и другое. Сейчас вы продемонстрировали это очень хорошо, а я всегда говорил, что васпы способны испытывать высшие эмоции. Ведь именно они соотносятся с понятием души. Мне всегда хотелось увидеть ее – душу васпы.

Отодвигаюсь подальше, увеличивая дистанцию. Этот разговор начинает заходить слишком далеко. Слова доктора коробят, от его проницательного взгляда хочется скрыться. И я кошусь по сторонам, выискивая пути к отступлению, а вслух произношу:

– Вы такой же экс-пе-риментатор, доктор, как и сторонники Си-Вай. Мы для вас – подопытные хомячки.

Думаю, что мои слова рассердят доктора, но он смеется и всплескивает руками:

– Что вы, дружочек! Просто у меня большая практика. И поверьте, я с не меньшим пристрастием ищу души у людей! Только вот незадача – не всегда нахожу.

– И что тогда?

– Тогда мы начинаем растить их заново. Поверьте, это больно и тяжело – растить души. Не менее тяжело и больно, чем выправлять сломанные и залечивать ампутированные. Но результат стоит того, чтобы попробовать.

Мы замолкаем. Я слушаю ливень за окном. Доктор смотрит на меня, но не пристально, а из-под полуопущенных век. Он выжидает, дает время на раздумья. Его пуля тоже достигает цели, но эта пуля не разрывная, скорее – капсула с ядом. Скоро оболочка истончится, растворится в организме, и яд начнет действовать.

– Допустим, – произношу я. – Но раз вы такой садовник душ. Скажите. Как можно вырастить что-то на пепелище? Если отняли все. Родных. Дом. Саму жизнь. Я знаю, о чем говорю. Я лишился всего этого. А потом отнимал у людей. Я помню взгляд одного парня, – делаю паузу, вспоминая откровения Пола, с сожалением качаю головой. – Я при нем зарезал его жену. А потом убил его самого. Вы никогда не узнаете, господин доктор, как это – смотреть в глаза своей жертвы и видеть в них ненависть.

Доктор вздрагивает. Узнал историю Пола или нет? Я планирую и дальше играть на его смятении, но на этот раз ошибаюсь. Мои слова вызывают у доктора снисходительную улыбку, он вздыхает и говорит:

– Друг мой, мне важнее, что вы сами делаете первый шаг и делитесь своими мыслями. Не волнуйтесь, – и мягко, словно поддерживая, кладет мне на плечо руку. – Мы обязательно разберемся с этим. Сейчас вы продемонстрировали свои чувства, сожаление, обиду, злость, и что самое главное – заботу. Да-да! – поспешно говорит он, замечая, что я уже готов протестовать. – Именно заботу! Не о себе, а о своих товарищах. Ведь вы считаете себя ответственным за них, не так ли? А что это, как не проявление человечности? – он улыбается и добавляет: – Видите, и на пепелище однажды всходит росток новой жизни. Просто нужно поверить в себя, дружочек.

Яд, впрыснутый доктором, начинает разливаться по сосудам. Я чувствую, как в груди становится горячо и больно. Сегодняшний раунд прошел вничью. Доктор не так прост, чтобы расколоть его в одно мгновенье.

Доктор словно читает мои мысли и довольно усмехается.

– Нам обоим есть, над чем поразмыслить, друг мой, не так ли? Пусть это будет нашим домашним заданием. А теперь – позвольте угостить вас чаем? Уверяю вас, ничто так не поднимает настроение в дождливую погоду, как ароматный чай с джемом. Вот, понюхайте, как душисто пахнет!

И выставляет на стол вазочку с вареньем и пузатый, разрисованный большими лилиями заварной чайник.

* * *

Домой я отправляюсь на такси.

Доктор любезно вызывает машину и даже оплачивает, хотя я и отнекиваюсь. Весьма упрямый тип. Жаль, если он работает на Си-Вай. Зато я получил представление, почему Полу были настолько важны встречи с ним: доктор умеет доносить свои идеи не хуже Дарского наставника, и он куда более интересный собеседник, чем Торий.

И все-таки, надо признать: на время становится легче.

Возможно, доктор не так и заблуждается на наш счет? Ведь люди верят в душу, в любовь, в заботу и прочую ерунду. И даже отдают жизни, чтобы утвердить эту глупую веру. Отдал жизнь и Пол…

Глупость заразна.