Читать книгу «Град огненный» онлайн полностью📖 — Елены Ершовой — MyBook.
image

10 апреля, четверг. Старые враги

Мне снова снится русалка, светлая и прозрачная, как ключевая вода. Такие, как она, никогда не посмотрят на монстра. Поэтому таких, как она, монстры берут силой.

Мое уродство вторгается в ее красоту. Ее слезы подобны росе, ее страх опьяняет. Внутренний шторм ревет и рвется наружу, и моя внутренняя боль смешивается с ее болью, а моя кровь – с ее кровью. Уродство и красота объединяются в одно целое, и лезвие вспарывает жилку на шее.

Это так приятно, так невыразимо приятно втаптывать в грязь чистое, рвать цельное, уничтожать красивое. Когда вокруг уродство и тьма, ты сам кажешься не таким уродливым и темным.

Просто у меня давно не было женщины.

Так говорю я себе. И это звучит, как оправдание. И немного успокаивает.

Возможно, мне стоит последовать примеру Расса и Пола. Хотя сама мысль о том, что надо заплатить женщине за несколько часов с ней, поднимает волну протеста. Но инстинкты сильнее. Я – больной ублюдок. И никакие таблетки – ни белые, ни голубые, ни красные – не помогут, когда жажда разрушения достигнет критической массы. А я не хочу срыва. Не хочу обратно в реа-били-таци-онный центр. И тем более не хочу погибнуть от пуль полицейских.

Женщина – лекарство от моего одиночества. Сосуд для моей тьмы. Последнее средство – помощь психотерапевта с непроизносимым именем – я оставляю на крайний случай.

* * *

Сегодня совсем нет времени на записи. Институт готовится к симпозиуму. Для меня это означает шлифовку навыков «подай-принеси». Когда много работаешь руками, некогда думать головой. И я пользуюсь этой передышкой и очищаю свой разум от мыслей о Поле, о докторе и о мертвой русалке. Под вечер я основательно вымотан и хочу только одного – спать. Тем более, ничего выдающегося не происходит.

За исключением столкновения с бывшим лаборантом Тория.

Столкновение – громко сказано. Он просто проходит мимо, на ходу застегивая пальто. Но я сразу узнаю его – долговязого очкарика, который три года назад таскался за женой Тория и которому я однажды преподал урок вежливости, спустив его с лестницы и наставив пару синяков. Думаю, он тоже этого не забыл: его безразличие напускное. Я чувствую на себе короткий взгляд. Конечно, не забыл.

– Что он делает здесь? – интересуюсь у Тория.

Тот рассеянно копошится в бумагах и, не поднимая головы, отвечает:

– Кто? Феликс? А… принес материалы. Стандартная процедура.

– Разве он не ушел из института?

– Ушел почти сразу, как начался эксперимент «Четыре».

И продолжает возиться с документами, а я замираю.

Эксперимент «Четыре» – ему присвоен тот же кодовый номер, что и последней экспедиции в Дар. Тот самый эксперимент, превративший меня в…

– Интересно, – медленно произношу я и стараюсь отогнать картины трехлетней давности. – И где он работает теперь?

– В Южноудельской Академии, у Полича.

– Вот как, значит, – бормочу я, не зная, что сказать еще.

Торий вздыхает.

– Да, Феликсу повезло. Не знаю, какими судьбами ему удалось пробиться. Южган Полич – светило науки. Жаль, мне не удалось пообщаться с ним ближе. Особенно когда началась эта катавасия с Дарским экспериментом…

– Он тоже один из основателей Си-Вай?

Торий смеется и не замечает моей хмурой физиономии.

– Что ты! Полич цепной пес науки, и только наука интересует его. К сожалению, именно у глав Си-Вай имеется приличное финансирование, но будь у меня возможность – я бы с удовольствием поработал с ним. Считаю, за ним и Академией большое будущее.

– Нежизнеспособные мутации и загубленные жизни?

Меня начинает потряхивать, пальцы сжимаются в кулаки. С лица Тория сползает улыбка.

– Напротив, – сдержанно говорит он. – Продление жизни. Лечение смертельных заболеваний. Когда-то ученые выявили код смерти и остановились. Военным этого показалось достаточно. А Полич пошел дальше: он ищет код жизни.

– Путем экспериментов над выродками вроде меня?

На лицо Тория набегает тень.

– Кажется, этот вопрос давно решен в научном мире.

– Но поднимается снова и снова! Полич и подобные ему – изверги. Хочешь примкнуть к их рядам?

Торий выпрямляется. В его глазах сверкают гневные молнии.

– Знаешь, – говорит он. – Весь мир не должен вращаться вокруг тебя и твоих интересов.

Больше он не говорит ничего. Сгребает бумаги и выходит из лаборатории.

Наверное, мои слова действительно задели его. Но виноватым себя не ощущаю. В конце концов, Торий тоже причастен к эксперименту «Четыре». Для ученых, вроде него или Полича, я навсегда останусь осой под микроскопом.

11 апреля, 12 апреля, 13 апреля

Сегодня 13 апреля, воскресенье.

Только теперь руки дошли до дневника. Предыдущие два дня не писал, нарушив данное себе обещание. Почему? Начиная с момента, как я нашел дневник Пола, события нарастали, как снежный ком. Зато теперь у меня достаточно времени для записей.

Моя собственная квартира стала временной тюрьмой. Торий забрал у меня ключи и навещает дважды в день – утром и вечером. Он привозит мне еду, делает внутримышечный укол, ставит капельницу глюкозы и следит, чтобы я вовремя принимал таблетки.

А все началось в пятницу, 11 апреля.

Я постараюсь собраться с мыслями и изложить как можно подробнее то, что произошло на шоу «Вечерняя дуэль», и события, следующие за ним.

11 апреля, пятница. Телешоу

С утра Торий где-то пропадает и возвращается в обед – подстриженный, за версту благоухающий одеколоном, одетый в дорогой серый костюм. Он застает меня в лаборатории, где я, ползая на коленях, затираю тряпкой следы разлитых химикатов.

– Ты почему еще здесь? – кричит он – Что ты вообще делаешь? Можно подумать, у нас уборщицы нет!

– Зачем уборщица? – спокойно говорю я. – Сам пролил, сам вытру.

– Вечером передача. Забыл?

Я откладываю тряпку и гляжу на часы:

– Еще через пять часов.

– Уже через пять часов! – раздраженно поправляет Торий. – Собирайся, записал тебя в парикмахерскую. Хоть раз появишься перед людьми достойно, а не как обычно.

Повязку приходится снять, но мастер – тихая и очень вежливая девушка – не задает ни одного вопроса и никак не демонстрирует брезгливость. Полагаю, Торий хорошо ей заплатил. Бреет она аккуратно, ее прикосновения – порхающие и очень легкие. Это достаточно трудно выносить, учитывая, что у меня давно не было женщины.

– Теперь хоть на человека похож, – довольно говорит Торий, когда пытка заканчивается. Знаю, что Торий волнуется. Не стану лгать: я волнуюсь тоже. Прошу подождать в коридоре, а он соглашается и шутит:

– Ты как школьница перед выпускным балом.

Не знаю, как насчет школьницы, но примерно так я чувствовал себя на первом задании. Это укладывается в два слова – волнение и страх.

У людей есть поговорка «первая любовь не ржавеет». Могу с уверенность сказать: первое убийство тоже.

Васпы не всегда проходили по селам огненной волной, оставляя трупы и разрушенные дома. Куда чаще господа преторианцы заключали договора со старостами деревень: люди отдавали технику, продовольствие и неофитов. Мы же взамен не трогали их женщин, оберегали земли об браконьеров и беглых каторжников, поставляли людям мази, излечивающие любые раны. Раз в год откупиться несколькими пацанами в обмен на спокойную жизнь? Люди готовы и на большее.

Совсем по-другому проходили карательные рейды. Отказываясь платить дань, люди навлекали на себя гнев Королевы. Такие деревни становились экза-мена-ционной площадкой для очередного выпуска неофитов. Сколько мне было лет на время экзамена? Где-то около четырнадцати, если судить по человеческим меркам. Совсем юный, до смерти перепуганный неофит, только что вышедший из тренажерного зала. Моим заданием были дети и старики. Васпы считали, так проще переступить через остатки человечности – убивать тех, кто не мог оказать сопротивление. Но и тогда, и теперь я думаю, что проще убить взрослого, нацелившего на тебя ружье. Здесь же мне не оставили ни одного шанса на оправдание.

Когда ночь заливает чернилами окна, а на стене пляшут оранжевые отблески фонаря, мне снится старуха, сидящая за столом, на котором лежит только черствая корка и сморщенный кусок яблока. Ее глаза скорбно смотрят в пустоту, но когда я подхожу, сморщенное лицо озаряется радостью.

– Ванечка, внучек! – тихо произносит она. – Наконец-то навестил бабушку. Да какой красавец стал! Светленький, будто солнышко…

Помню, меня трясло. Уши наполнило звоном, будто рядом ударили в набат – это из ослабевших пальцев выпал и стукнулся о доски пола зазубренный нож. Я отступаю на шаг и останавливаюсь. Бежать некуда: в дверях стоит сержант Харт. От него пахнет кровью и смертью – тяжелый запах, пропитавший насквозь за долгие годы тренировок и пыток. Хочется развернуться и выпустить ему пулю в лоб. Но Харт не один. За ним, в дыму и пламени, ждет еще сотня таких же – стервятники со смердящими клювами, готовые разорвать тебя на куски, едва только проявишь слабость. И я слышу слова – страшные и хлесткие, как удар плетью:

– Никакого милосердия.

Тогда я вынимаю маузер и стреляю старухе в голову. Она дергается и беззвучно заваливается на спину. Беззвучно – потому что за окном полыхает взрыв. Стекла дребезжат, стены ходят ходуном, и пол под ногами выгибается, как спина перепуганной кошки. Я опираюсь о стол, пытаясь сохранить равновесие, и дышу тяжело, хрипло. Красно-оранжевый свет опаляет ресницы и веки. И сердце, бившееся так быстро, замирает и превращается в камень – эта тяжесть наполняет меня, тянет на дно. Наверное, в бездну, куда попадают все проклятые души.

Потом, правда, становится легче, почти не страшно. Воспоминания изглаживаются, а дни затягиваются кровавой пеленой и становятся похожи один на другой. Не остается ничего – лишь пустота. Поэтому делаешь все более страшные вещи, только бы наполнить эту пустоту смыслом, а, может, дойти до грани, за которой вернутся хоть какие-то чувства. Это похоже на вечный бег по кругу, на жизнь во сне, когда хочешь проснуться, но не можешь. Жизнь в Даре напоминала затяжную кому.

Теперь я очнулся от многолетнего сна, а мой преторианский китель – как анамнез, доказательство моей болезни. И если Морташ и его приятели с телевидения хотели ударить больнее – что ж, они знали, куда бить.

Я выхожу к Торию смущенный и взволнованный, на ходу поправляю портупею. Удивительно, но форма сидит так, будто пошили ее только вчера.

– Как я выгляжу? – спрашиваю у Тория.

Он оценивает меня прищуренным взглядом и отвечает:

– Как господин Дарский офицер. Хочется падать в ноги и молить о пощаде.

– Ха-ха! – произношу саркастично, и хотя чувствую некоторую неловкость, на сердце становится куда спокойнее. Вопреки опасениям, у меня не появляется желание резать людей налево и направо. Монстр не просыпается.

Во дворе мы сталкиваемся с бабкой, которая живет этажом ниже. Она размашисто крестится и бормочет под нос: «Свят-свят…» Я быстро юркаю на заднее сиденье автомобиля: не люблю быть в центре внимания. Но преторианский мундир – как шляпка мухомора, сигнализирующая: «Осторожно! Опасность!». И если в Даре внимали предупреждению и обходили меня стороной, то здесь, в городе, куда больше желающих подойти поближе и ткнуть палкой.

Всю дорогу до студии Торий наставляет меня: как держаться, что говорить, о чем лучше умалчивать. Слушаю вполуха, ветер, сквозняком проникающий в приоткрытое окно, выдувает из головы мысли. Я только и могу, что, прислонившись лбом к холодному стеклу, следить, как мимо проносятся дома и фонарные столбы, а над городом клубятся и густеют тяжелые тучи.

На студии меня встречают куда более сдержанно, хотя я чую их любопытство – оно вьется вокруг, будто таежный гнус. Меня ведут по хорошо освещенному коридору, оттуда – в комнату для гостей. Торий теряется позади, а я остаюсь один и только теперь понимаю, во что вляпался.

Я. Васпа. Один. На телестудии. И через несколько минут мне предстоит выступить на все Южноуделье.

Прошибает пот. Одно дело – спорить с доктором с глазу на глаз. И совсем другое – говорить для нескольких миллионов людей! Я не привык к этому. Даже после Перехода практически все переговоры вел за меня Торий. А я смотрел. Слушал. Учился.

Мне подсказывают, куда надо идти. Но я и сам вижу – площадка поделена на три сектора. Посередине располагается ведущий. По сторонам от него – стойки с микрофонами для участников. Каждая половина выкрашена в свой цвет. Я захожу с левой стороны и отмечаю, что пол красный. Едва не спотыкаюсь, потому что на долю секунды чудится, будто я иду по щиколотку в свежей крови. Но такое впечатление создает освещение – яркие софиты, направленные на сцену, бьют в лицо. Здесь ярче, чем в инкубаторе Улья. А зал – темный. Я не вижу ничего, кроме силуэтов. По привычке опускаю голову и смотрю под ноги. Поэтому не сразу замечаю, как навстречу мне, по синему сектору, вальяжно и уверенно идет Морташ.

К стойкам мы подходим почти одновременно.

Я пропускаю момент, когда нас представляют зрителям. Очухиваюсь, когда зал взрывается аплодисментами – звуковая волна не менее мощная, чем взрывная. Кошусь по сторонам, оценивая обстановку. Мне чудится какое-то движение сверху, но лампы слепят, будто мириады солнц, и я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть опасение. Студия невелика, хорошо освещена и наверняка хорошо простреливается насквозь. А Морташу хватит ума прикрыться своими снайперами.

Завожу руку назад, тянусь пальцами к рукояти стека – я еще не растерял реакции и могу перерезать горло быстрее, чем враг нажмет на спусковой крючок. Но… пальцы встречают пустоту. Лишь небольшая кожаная петля, свисающая с портупеи, напоминает об утраченном оружии.

Гадюку избавляют от ее смертоносных клыков. Разница в том, что свой ядовитый зуб я выдернул сам.

Ведущего зовут пан Крушецкий, но я собираюсь называть его просто «господин ведущий», чтобы не запутаться в именах. Морташ стоит, как ни в чем не бывало, прямой в осанке, самодовольный и вылощенный. Ему не впервой улыбаться на камеру.

Ведущий уже минуту, как тараторит, произнося стандартные слова приветствия телезрителям.

1
...
...
13