© Доброва Е.А., текст, 2016

© Димитрюк Г., рисунок, 2016

© Суслина А. Л., оформление

Все бывает

Журналистское дело

Мы познакомились в небольшом подмосковном пансионате. Первоначально он был предназначен для актеров и музыкантов, но поскольку основной контингент все чаще предпочитал для отдыха другие широты и долготы, то пансионат, чтобы не прогореть, стал принимать разношерстную публику. Таким образом, в тоскливую позднеоктябрьскую пору здесь сошлись несколько хороших игроков в преферанс, они же – интересные люди, они же – остроумные собеседники, прекрасные рассказчики и при этом настоящие профессионалы каждый в своей области, то есть – мы. Нас было шестеро: Виктор Маркушев, врач-психиатр; Антон Беликов, журналист; Лев Генкин, переводчик; Владимир Гурман, биохимик; Бронислав Чен, врач-анастезиолог, и наконец… чуть не забыл, кто же шестой – это я сам, Матвей Шаковский, преподаватель права в одном из московских вузов.

Конец октября не лучший сезон в Подмосковье, поэтому из трех корпусов был заселен только один, да и то наполовину. В основном это были пожилые дамы, которым необходим был некоторый отдых после отдыха с внуками где-то в Испании или после утомительных автобусных туров по Европе. Поэтому в пансионатской столовой во время завтраков, обедов, ужинов и, конечно же, полдников с непременной теплой сдобной булочкой, благоухающей ванильной пудрой, звучал легкий гул хорошо поставленных низковато-хрипловатых голосов бывших актрис, которые чуть громче, чем надо, обсуждали своих главных режиссеров, свои роли, а также нынешние спектакли, нынешних ведущих актеров, и с апломбом бессильной правоты предрекали закат театральной империи. Остальная публика ловила отголоски этих разговоров, чтобы потом, вернувшись в свои города, щегольнуть приобщенностью к театральной столичной жизни.

Наша группа выделялась на этом фоне. Мы каждый вечер собирались у кого-то из нас в номере и засиживались допоздна за бутылкой хорошего коньяка. После картежных азартов мы переходили на обычные мужские темы – спорт, машины, деньги, рассказывали случаи из своей практики. Политики мы особенно не касались, так как были еще недостаточно знакомы, хотя впоследствии выяснилось, что наши взгляды во многом совпадают. О женщинах тоже речи не было – жен своих мы не обсуждали, а что до других женщин, то вокруг нас не было ни одного объекта, достойного хотя бы теоретического внимания. Однажды к нам подошла администраторша и, смущаясь, сообщила, что на нас жалуются отдыхающие – мол, мы очень громко беседуем по ночам. Она предложила нам ходить вечером в «Уголек», кафе-бар при пансионате, которое не закрывалось до тех пор, пока не уходил последний посетитель. Кафе находилось в отдельном здании, так что ни разговоры, ни музыка, ни что другое не могло нарушить законный покой отдыхающих. Мы вняли совету администраторши и вскоре стали завсегдатаями «Уголька», в котором, как оказалось, довольно вкусно готовили. Там, кстати, была симпатичная барменша, она же являлась хозяйкой этого заведения. Короче, «Уголек» стал смыслом нашего пребывания в этом пансионате. За неделю мы сдружились настолько, что уверенно пообещали друг другу снова встретиться здесь в это же время на следующий год.

Удивительно, но год спустя мы все в самом деле собрались в этом пансионате в последнюю неделю октября, и с тех пор вот уже несколько лет мы не нарушаем эту традицию нашего благопристойного мальчишника.

Однажды вечером мы, как всегда, сидели в «Угольке» и ждали, когда нам принесут говядину с грибами, шашлык из осетрины и прочие гастрономические излишества, которые угольковские повара Армен и Арсен готовили совершенно виртуозно. Несмотря на поздний час в кафе было довольно людно. Недалеко от нас две немолодые пары, похоже, отмечали какое-то приятное событие.

– Мой многолетний опыт мне подсказывает, что Антон хочет, я бы даже сказал, рвется, честно и без утайки о чем-то нам поведать.

– По-моему, Виктор прав!

– Мне тоже так кажется.

– Давай, Антон, облегчи душу!

– Откройся, сын наш. Мы тебя поймем!

– Ладно. Уговорили! А как вы догадались?

– Психиатра не обманешь!

– У тебя на лбу все написано!

– По твоему горящему взору.

– Ну-ка, ну-ка, о чем мы должны были догадаться?

– Для начала я скажу, что сегодня я угощаю.

– Мужики, он разбогател! Ты что, загубил старуху-процентщицу?

– Получил наследство от тетушки из Зимбабве?

– Решил подмести в квартире и нашел клад?

– Ну давайте, давайте, угадывайте, аналитики.

– Ребята, я знаю. Ему выплатили гонорар за статью. Сто рублей вместо пятидесяти.

– Так, кто это сказал? Кто у нас такой дерзкий? Ты, Левка?

– Я не дерзкий, я дерзновенный.

– Так ты-таки почти угадал! Слушайте, я когда-то напечатал рассказ в одном журнале. А потом послал его на конкурс. И вот вчера мне сообщили, что этот рассказик получил второе место, а это означает денежный эквивалент в 60 тысяч…

– Золотых монет?

– Не то чтобы золотых… Но тоже хорошо.

– Тоха, поздравляем!

– Ты молодец!

– Это я тебе скажу… Да!

– За тебя, Тоха! У всех налито? За успех!

– Антон, а что за рассказ? Он у тебя с собой?

– Вообще-то, да.

– Ну, прочти, прочти. Интересно послушать.

– Да ладно вам.

– Действительно интересно. Он длинный?

– Да нет, такой средний.

– Ну, давай, публика ждет.

– Дайте ему поесть спокойно.

– На ночь есть вредно, особенно писателям.

– Ладно, слушайте. Только не засните мне тут.

* * *

Марина начала по-настоящему беспокоиться, когда выяснила, что Таня тоже не получала никакой телеграммы. Они решили подождать еще день, но он не принес ничего нового. Тогда, встревоженные не на шутку, обе женщины отправились в милицию. Пожилой дежурный выслушал их сбивчивые речи и велел каждой написать отдельное заявление. Он был не очень любезен, а прочитав их бумаги, и вовсе потерял терпение.

– Что вы тут пишете? «Не прислали, не позвонили». Куда они уехали? В какой город? На какую базу? Где я должен их искать? Прежде чем мужей отправлять, надо интересоваться, куда едут, как связаться в случае чего. А то Карелия… Как их искать-то? Куда запрос посылать? Карелия не деревня.

Он долго бушевал в таком духе. Женщины сидели притихшие, ошеломленные своим непростительным, необъяснимым легкомыслием, – ведь они действительно не представляли, куда именно направились их мужья. Казалось, что они все же не до конца осознавали, что с их мужьями могло произойти несчастье, и умоляюще повторяли «ну может, как-нибудь, что-то можно сделать, ну как-то выяснить… пожалуйста…»

Михаил Кротов и его младший брат Григорий были заядлые байдарочники, когда-то в молодости прошли по всем труднодоступным рекам Сибири и Карелии. Со временем страсть к экстриму утихла, но раз в году они на две недели бросали цивилизацию ради сугубых мужских радостей – палаток, байдарок и всего с этим связанного. Возвращались они обычно загорелые, похудевшие, заросшие, довольные, упоенно рассказывали о своем путешествии, всегда полном приключений и преодоленных опасностей. Весь год они жили спокойно, но в глубине этого спокойствия зрело ожидание следующего похода. В конце апреля 1989 года братья как всегда отправились в Карелию, взяв с собой сибирскую лайку-полуторагодовалого Грея.

Лейтенант районного ОВД выполнил свой долг – его запрос, пройдя все необходимые инстанции, был отправлен в Министерство внутренних дел Карелии. К поиску были привлечены все друзья и знакомые Кротовых, кто хоть как-то мог помочь. Полетели запросы в Минздрав России, Минздрав Карелии, в Федерацию байдарочного спорта, местную службу спасателей и т. д. Возникали цепочки связей – друзья звонили знакомым врачам, врачи – спортсменам, спортсмены – местным властям, власти – местным врачам и так далее. Результатов не было. Удалось лишь установить, что братья Кротовы не регистрировались в местной секции байдарочников, их маршрут не был ни с кем согласован и официально утвержден, и, таким образом, никаких сведений о них и координат их возможного нахождения не имеется. Тем не менее, был сформирован отряд спасателей, который прошел по большинству маршрутов, обследовал берега рек и озер. Спасатели совместно с сотрудниками УВД опросили многих байдарочников и туристов, встреченных на маршрутах, а также местных жителей. Это также не дало никаких положительных результатов. О пропавших людях и собаке было написано в прессе и объявлено по телевидению и радио. Ничего. Не было найдено никаких следов или свидетельств их путешествия. В конце октября пришел последний формальный отклик из Минздрава Карелии, в котором, как и в остальных, сообщалось, что «к сожалению, мы никакими сведениями о запрашиваемых лицах не располагаем».

Марина и Таня, потрясенные свалившимся на них горем, продолжали в него не верить. Больше всего их мучила неизвестность, которая одновременно помогала надеяться на чудо и заставляла содрогаться от мысли, что «вдруг они там где-то из последних сил ждут, а мы тут ничего не делаем…»

Но жизнь заставляла их смириться, поиски прекратились, у всех были свои дела и заботы, и это было понятно.

Двадцать третьего декабря 1989 года молодая женщина Анна Кяйвяряйнен приехала из Петрозаводска в небольшой городок к своей бабушке, с которой она собралась провести Рождество. Бабушка Анны, тоже Анна, была довольно преклонных лет, но не потеряла своей энергичной подвижности и жизненной активности, будучи главным врачом местной больницы, в которой она проработала больше пятидесяти лет, начав с молоденькой санитарки. Всегда в белоснежном халате, с короткой стрижкой, сероглазая и малоулыбчивая, она умудрялась знать все о состоянии каждого пациента, а также своего немногочисленного персонала. Встретившись с внучкой, бабушка в ответ на вопрос «как ты?» стала рассказывать о больнице.

– А тот больной, который все время был в коме – помнишь, я тебе рассказывала? – недавно пришел в себя.

– Неужели?!

– Да, и представь себе, он даже произносит слова. Он что-то пытается вспомнить.

– Интересно! А как он попал к тебе в госпиталь, напомни?

– Его привезли какие-то приезжие, туристы. Он был без сознания.

– Может быть, это как раз они его и избили?

– Ну, что ты говоришь! Тогда они бы его не стали тащить к врачам, а бросили бы его в реку или где-то в лесу. И потом, у него не было следов побоев и какого-то насилия. Он был травмирован так, как будто его тащило по порогам. Нет, те люди были явно с ним незнакомы. Они его просто нашли.

– А они оставили свои координаты?

– Конечно, оставили. И мне, и следователю. Сюда ведь приезжал следователь из прокуратуры, он все у них выспросил, записал… так что не волнуйся.

– А ты сообщишь следователю, что он очнулся?

– А зачем?

– Ну, как… мало ли что…

– Не думаю. Да и не поедет следователь специально сюда.

– Хочешь, я с ним свяжусь после Рождества?

– Нет. Не нужно. Ему тут пока делать нечего. Пациент не годен для дачи показаний.

– А что он говорит?

– Он зовет женщину по имени Таня. Иногда он еще что-то произносит, но я не понимаю. Кажется, он сказал, что его зовут Григорий.

– Вот как? Постой, бабуля, это может оказаться очень-очень интересно. Дело в том…

А дело было в том, что молодая женщина была именно той самой служащей Министерства здравоохранения Карелии, которая несколько раз отправляла Марине и Татьяне ответы на их запросы. И теперь она вдруг вспомнила об этом. Они решили еще раз все проверить и снова написать в Москву.

Таким образом, месяц спустя, как раз на Татьянин день, Таня получила заказное письмо из Карелии. Вскоре Григорий Кротов, после почти годового отсутствия, оказался дома.

Это было настоящим чудом. Все радовались, поздравляли, выражали надежду, что теперь и Миша найдется. Но не все было так замечательно. Очевидно, Григорий перенес сильнейшую контузию. У него была нарушена координация движений, он не мог самостоятельно передвигаться и почти ничего не говорил, кроме слов «Таня», «Григорий», «ветка» или «ветер» и еще почему-то «рука», а может, «река». Иногда, правда, он словно силился что-то сказать, но у него ничего не получалось, кроме невнятных надрывных горловых звуков. Когда Таня или Марина осторожно спрашивали его, где Миша, где Грей, помнит ли он, что с ними случилось, «Гришенька, попробуй, постарайся», он становился угрюмым, раздраженным, начинал задыхаться и обессиленно впадал в нездоровый тревожный сон.

* * *

Антон прервал чтение и перелистнул несколько страниц.

– Я кое-что пропущу, а то это действительно будет долго. Здесь говорится о том, что Григорий медленно шел на поправку, начал чуть-чуть передвигаться по квартире и даже выходить на балкон подышать. Память к нему пока не вернулась, но речь, хоть и слабо, восстанавливалась. Марина время от времени их навещала, но она не задерживалась больше, чем на полчаса. Ей было тяжело видеть Григория в таком состоянии, но еще тяжелее было понимать, что ее муж, скорее всего, погиб, и она не может даже выяснить, как и где это произошло.

* * *

В один из июльских дней Таня готовила на кухне обед, а Григорий сидел в кресле и дремал перед телевизором. Вдруг на улице прямо под их балконом раздался громкий собачий лай. Так лаял обычно Грей, загнав кошку на дерево. Таня, забыв о котлетах, рванулась в комнату. То, что она увидела, заставило ее вскрикнуть от ужаса. Ее муж лежал на полу, споткнувшись о порог балкона. Очевидно, Григорию тоже показалось, что это Грей. Его тело сотрясала крупная дрожь. Он был бледен, и на лбу его выступили капли пота. Таня попыталась его поднять, но ей не удалось. Она боялась, что это мог быть инфаркт или инсульт, и, подложив под его голову подушку, решила оставить его лежать на ковре до приезда «скорой». Врачи прибыли довольно быстро. Кардиограмма показала обширный инфаркт, и, судя по некоторым признакам, они диагностировали также кровоизлияние в мозг в результате разрыва аневризмы. Врачи собрались забирать его в реанимацию, хотя их прогноз был однозначно неблагоприятный. Таня написала расписку об отказе от госпитализации, решив, что будет рядом с Гришей до его последней минуты. Три дня он находился в полубеспамятстве, не мигая смотрел в потолок, глаза его слезились – или он плакал? – губы шевелились, словно он что-то бормотал, организм его отвергал любую пищу, даже воду. Он тяжело и хрипло дышал. Таня находилась при нем неотлучно. На четвертое утро ей показалось, что он задремал. Она положила руку на его ладонь и почувствовала слабое ответное пожатие.

Она хотела уже обрадоваться и прошептать ему ласковые обнадеживающие слова, но в этот момент он попытался оторвать голову от подушки, его горло судорожно напряглось, он хрипло простонал что-то, похожее на «Г-г-гре-ей» – и умер.

* * *

Антон пропустил еще несколько страниц. Многие посетители прислушивались к его чтению, а некоторые даже придвинули стулья поближе.

* * *

Год за годом – как-то незаметно пролетели шесть лет. Боль притупилась, но не ушла, а затаилась где-то на дне. Таня и Марина очень сдружились, многие думали, что они сестры. Они виделись чуть ли не ежедневно, а уж перезванивались по сто раз в день. Главным образом, это объяснялось тем, что только друг с другом они могли себе позволить вволю поговорить о прошлой жизни, повспоминать своих мужей, в миллионный раз понедоумевать, что же тогда случилось, а то и поплакать горько навзрыд, обнаружив старую фотографию, записку или какую-то другую памятную мелочь. Они перестали общаться со всеми прежними знакомыми, без которых раньше не обходилось ни одно общее застолье. Нет, они не ссорились, и никаких обид между ними не возникало. Но Марине и Тане было очень тяжело приходить в дома, где они когда-то бывали с мужьями. «Кто будет? – Ну, как обычно – Андрей с Милой, Ванька с Галей, Миша с Мариной, Гриша с Таней, Димка будет с какой-то новой девушкой. Марковы придут попозже, у Вовки дела срочные». Теперь это звучало бы «Андрей с Милой, Ванька с Галей, Таня с Мариной…» Кроме того, разговор неминуемо зашел бы о походах, байдарках, новых маршрутах и прочем, что для всех было актуально, а для Марины и Тани – невыносимо. Требовать же от друзей не касаться некоторых тем было бы эгоистично, да и практически невыполнимо.

Олег, сын Марины, которого она родила совсем молодой девчонкой, чуть ли не сразу после школы, старался поддержать их, привозил им с Таней билеты на концерты, на модные спектакли, выставки и следил, чтобы «девушки» не ленились на них ходить. Ему было двадцать семь, он был энергичен, успешен, уверен в себе, и он любил мать.

– Мам, не кисни. Тебе всего сорок четыре. Ты еще замуж можешь выйти.

– Какое замуж, что ты болтаешь!

– Я серьезно. Мам, посмотри в зеркало. Ты интересная женщина, у тебя классная фигура, мужчины таких любят, поверь мне. Хочешь, я тебя с кем-нибудь познакомлю?

– Я же не воспитательница детского сада!

– Причем тут? Максиму, например, тридцать семь. Разница всего ничего!

– Предложи его Тане.

– Тань, хочешь Максима? Ему тридцать семь.

– Меня малолетки не интересуют.

– Ну вот, и эта туда же. А кто-нибудь вас интересует?

– Слушай, сыночек, что ты пристал к нам?

– Я просто не хочу, чтобы вы на себе ставили крест. Я очень хорошо относился к Кротову, к обоим Кротовым, но прошло уже столько времени. Вам надо жить, а вы как две бабки.

– Давай, дедка, иди, суп стынет.

– Не остынет. Бородинский есть? Так вот, я не забыл, на чем я остановился. Тань, ты вот посмотри на себя. Да если б не Ирка, я бы сам за тобой приударил. А, тетушка?

– Смотри, как бы я тебя сейчас не приударила, племянничек!

У Тани не было собственных детей. С дочерью Гриши от первого брака она виделась последний раз на похоронах. Она обожала Олега, относилась к нему, как к родному племяннику и была в курсе всех его личных дел.

Шутки шутками, но возможно, именно благодаря Олегу, Таня и Марина старались следить за модой, вовремя закрашивали седину, ходили дважды в неделю в бассейн и, что называется, держали форму.

Таня работала в Библиотеке технической литературы, ведала каталогом новых поступлений. Это не требовало каждодневного присутствия, поэтому она часто работала дома за компьютером и могла распоряжаться временем по своему усмотрению.

Марина ушла из издательства, где она работала редактором, и устроилась корректором в небольшой журнал, что также позволяло ей работать дома.

Однажды летним днем Таня пришла к Марине.

– Какие у тебя планы на ближайшие две недели?

– Никаких особенных планов нет.

– Есть! Мы едем в Смоленск.

– В Смоленск?!

– Да. Точнее, под Смоленск. Пришло письмо от тети Наташи, она нас ждет, соскучилась, а то, говорит, умру – даже не увидимся. У нее свой дом, огромный участок, сосны, белки. Куча солений, грибы, огурчики. Там такие леса! Марин, поехали?

– Слушай, Тань, а давай, правда, съездим! Мы с тобой сто лет никуда не выбирались…

* * *