Так что ж, я утверждаю, что в чекистах времен революции не было русских? Почему же не было, как раз треть из четверти и выходит. Любопытен, кстати, профессиональный состав русских чекистов. Среди них почти не было квалифицированных рабочих, того пролетариата, что являлся в этом самом пролетариате белой костью. Только чернорабочие, но и этих единицы. Большинство были – половые, извозчики, гостиничные лакеи и т. д. и т. п. Те, что привык кланяться, сжавши в ладони медяки чаевых. Это наблюдение нам ещё пригодится.

Я. Петерс, зампред ВЧК, возглавлял в 1921 году в Ташкенте процесс против светила нашей медицинской науки – В.Ф.Войно-Ясенецкого (архиепископа Луки). («Что же это Вы, Войно-Ясенецкий, днем в больнице людей режете, а по вечерам псалмы распеваете?» – «Я людей режу из человеколюбия, а вот вы – ИЗ ЧЕГО?» Да разве их всех тут перечислишь, всех этих Берзеней (три штуки и все в командирах-комиссарах), Лудри, Лонгва, Ленцманисов («из семьи батрака»)! Впрочем, едва ли все мы знаем, откуда они, собственно, взялись, эти латышские стрелки, не саранчой же с неба за наши грехи? Отнюдь. Что самое курьезное, возникновению латышских национальных частей в Первую Мировую мы обязаны ненависти латышей… к немцам. Остзейдские немцы, конечно, были не самой мягкой частью землевладельцев. Однако же народ, получивший, по меткому выражению А. Коха, письменность «на пятьдесят лет раньше чукчей», да и то из чужих рук, естественно должен был подчиняться какой-либо цивилизованной нации. Все средневековые архитектурные памятники Латвии, равно как и Эстонии, возведены немцами. Поэтому в 1915 году латыши охотно шли воевать против немцев в особые национальные свои формирования, чтоб сразу посчитаться за все – и за онемеченные фамилии школьников и за сами школы! Но дальше, как нам известно, «империалистическая война переросла в гражданскую», к пламенному одобрению Второго съезда делегатов латышских стрелковых полков. Однако ж установить свои революционные порядки на родине не удалось – из Латвии стрелков повышибли опять же германцы. Ну и зачем с ними, с хорошо вооруженными, сражаться, когда можно установить советскую власть в России – ведь в ней коммунисты армию развалили, подвижники-добровольцы ещё только подтягиваются на Дон. Вот уж потом, наведя ревпорядок в России, можно и немцев выгнать из Латвии – навалившись всем-то интернациональным кагалом. Примерно так и было сделано. И стали латыши жить свободно, без хозяев. Целых двадцать лет жили, не тужили, и вдруг подлые коммунисты их, обросших жирком и реквизированным скарбом, вдруг берут да оккупируют! Ну как тут в самом деле не возмутиться? Закономерно и совершенно понятно, отчего германоненавистники первой половины XX столетия – эстонцы и латыши – кинулись в батальоны СС.

Для раба всегда плох и ненавистен тот хозяин, который есть сейчас. Хозяин, который может только стать таковым, да ещё сулит какие-то пряники, да ещё даёт возможность поквитаться с хозяином прежним – хорош. Едва ли они в самом деле верили, что немцы дадут им какую-то независимость – но роль надсмотрщиков над русскими уже была безмерно соблазнительна. Пусть русских, белорусов, евреев, цыган десятками тысяч жгут в крематориях, пусть обескровливают детей – сдохни ты сегодня, а я даже завтра не сдохну! Я – остдойч, я – получеловек! Эстонцы и латыши практически никогда не имели своей государственности, они всегда были под кем-то. Эти нации не имели своего дворянства. Жестокость и подлость, проявляемая ими всякий раз, когда они затевают очередную «независимость», убеждает нас, как ни странно, в том, что единственный правильный взгляд на мир – церковный.

Страну, имеющую историю христианской государственности, Ватикан, к примеру, (мы говорим о дореформенной Церкви, конечно), обычно полагал страной с законной властью, страну же без таковой истории – страной с фактической властью. Это была не несправедливость, но инстинкт цивилизационного самосохранения, ныне нам стремительно отказывающий. С церковной христианской точки зрения такие страны, как Эстония и Латвия – абсолютно нелегитимны. Казалось бы, ну какой смысл вообще об этом сейчас думать, во времена, когда дворянство вытеснено тельцекратической демэлитой? Врёте, есть он, смысл. Нация, не имеющая в прошлом своём аристократии, это нечто вроде человека, перемахнувшего во взрослый возраст сразу из детского, минуя отрочество. Какие-то связи у него в мозгу сложились неправильно.

Эстонец и латыш в жизни, конечно, может быть человеком порядочным и справедливым, но исторической совести он слишком часто лишён. Ему этого не дано. У него атрофирован орган исторического стыда. «Мы маленькая нация», значит – нам можно всё. Мы измеряем всё мерилом нашей пользы. Нужды нет говорить, сколь это аморально.

Но отчего мы молчим сами?

Большинство фактов, о которых я упомянула в этой статье, более чем доступны. Они публиковались в периодике, выходили книгами, висят в интернете. Но отчего, когда начнешь спрашивать, большинство собеседников делает бараньи глаза, будто я им рассказываю об истории каких-нибудь далёких зулусов? Почему этого нет в новых наших учебниках? Почему о гибели СЗА не снимают фильмов?

Нам что, не стыдно перед нашими предками, погибавшими в Принаровье? Сознание вчерашнего – генетического – «батрака» воспринимает уступку, как слабость. За обнаглевшими «батраками» стоят, как в 1919 году, не слишком к нам доброжелательные сильные государства. Проявление политической воли – не только вопрос исторической памяти, но и вопрос нашего выживания. Неужели мы не хотим выжить

Возвращение в Ямбург

С историком Владимиром Чичерюкиным-Мейнгардтом мы познакомились уже на Николаевском вокзале. Место встречи, надо признаться, выбрали в свете предстоящей поездки ну самое неподходящее: под мраморной головой Ульянова. Что поделать, найти друг друга в толпе так, и впрямь, проще всего.

Эстонский поезд отходит от перрона. Сразу понятно, что спутник мой – бывалый путешественник: при нём оказывается металлическая фляжка с коньяком и металлические же стаканчики в кожаном футлярце. Временами выходим покурить в промозглый тамбур. Что же – коньяк, сигареты и общение, очевидно, станут в ближайшие двое суток моей главной пищей. Как в студенческие годы. Приятно иной раз позабыть, что давно уже не куришь и повзрослел… В прошлый раз, два года назад, именно так и было.

Неужели минуло два года? Да.

Фляжки достаёт как раз на девять часов дороги… И вот уже, высадив нас в заснеженную ночь, поезд мчится к границе с Эстонией. А по безлюдной платформе бежит навстречу знакомая фигура. Последний рядовой Северо-Западной армии Сергей Зирин, он же вице-председатель Воинского братства во имя Св. Архистратига Божия Михаила.

«Добро пожаловать, дорогие странники!» – раскрывает объятия Сергей.

Расстояния в Ямбурге измеряются пешим ходом. И в десяти минутах ходу нас уже ждёт заботливо приготовленный – ужин? завтрак? Каким словом назвать трапезу в пятом часу пополуночи?

В квартире Сергея всё требовательнее названивают телефоны, сообщая о гостях, прибывших из Санкт-Петербурга, из Пскова, из Эстонии… На дворе ещё ночь, но Первая Ямбургская историческая конференция по СЗА уже, можно считать, началась.

Каких трудов, каких душевных сил и треволнений им стоило её организовать, этим людям, что добровольно приняли на себя крест прожить кроме своей жизни чужую, страшную и короткую. Северо-западников в изгнании было меньше всех: их выжило всего ничего.

Девять десятков лет назад завершились военные действия на территории между Петроградом и Нарвой. К этому и приурочило конференцию Историческое общество Ямбурга-Кингисеппа.

Конференц-зал центральной городской библиотеки набит битком. Начинается молебен… Бог нам в помощь потрудиться!

Перед докладами – просмотр и обсуждение документального фильма Алексея Олиферука «Красным по белому. К истории одного похода», вышедшего вскоре после фильма Андрея Кирисенко «Юденич».

Что же, это уже тенденция.

Доклада с новыми данными о Талабском полку я жду с особым интересом. Полк благородных рыбарей, полк с историей, необычной даже по тем богатым на всё необычное временам… Доклад делает питерский исследователь Валерий Кругликов.

Известно, что я обычно занимаю жёсткую позицию по поводу роли эстонцев в неудаче похода: сговор с большевиками, чудовищные последствия этого сговора, о которых тяжко лишний раз и рассказывать… Но что бы там ни было – а доклад Андреса Вальме «Деятельность „Эстонского военного мемориала“ по благоустройству военных захоронений» изрядно меня впечатляет. Справедливость требует признать: в сегодняшнем дне в Эстонии есть люди, которым важна судьба русских могил. И уж совсем горько, но приходится сказать и об этом: многие из присутствующих историков соглашаются с г-ном Вальме в том, что могилы северо-западников и русского духовенства в Эстонии окружены на сей день большей заботой, чем в России. Это тяжко и стыдно.

В названии доклада Сергея Зирина прозвучала давно привычная для всех, кто погружён в тему Белого движения, французская параллель: «Мальчики новой Вандеи: прапорщик по адмиралтейству Николай Меркулов». Исследователи, изучающие психологию человека на войне, отмечают наступление необъяснимого момента, когда инстинкт самосохранения вдруг отключается, уступая место некоей высшей сущности. Но иногда кто-то должен эту высшую сущность «включить» в людях, робеющих преодолеть естество. И сделать это можно только одним путём – подать пример. Именно так и поступил шестнадцатилетний Николай Меркулов. По ходу боя необходимо было занять мост, но красные превосходно укрепились на нём. Абсолютно открытое, насквозь простреливаемое пространство. Мост в иной мир, шагнуть на него – подписать себе смертный приговор. Чаша весов отчётливо наклонилась во вражескую сторону. И Николай Меркулов выбежал на мост один. Сколько-то времени все в оцепенении смотрели, как такая ещё мальчишеская фигурка бежит навстречу остервенелому огню, затем за Меркуловым выскочил кто-то взрослый (имя не установлено), они бежали вдвоём, а потом положение мгновенно переломилось – и людская масса хлынула следом. Красных разметали в считанные минуты. Потери были, как же без потерь? Но, что самое интересное, Николай Меркулов, который был в первые мгновения хуже, чем мишень в тире, который, строго говоря, не имел никаких шансов выжить, не получил ни единой царапины.

Война – особое измерение, расположенное между жизнью и смертью. На ней случается много непостижимого нашему уму. Воевавшие это знают.

А Николай Меркулов был смертельно ранен через несколько недель. Последние слова его засвидетельствованы: «Помоги вам Господь разбить большевиков!»

Доклады длятся почти до ночи. А за ночь зима полностью вступает в свои права. На кладбище в Ивангороде, куда мы приезжаем на поклон к братской могиле воинов северо-западников – сугробы уже по колено. Горят свечи, служится лития. На покрытый триколором памятник возложены цветы. Реконструкторы в серых шинелях дают ружейный салют.

Крепче, чем этот могильный гранит,

Ставший героев уделом,

Родина пусть навсегда сохранит

Память о подвиге белом.

Эти слова начертаны на мемориальной доске, недавно установленной рядом с памятником.

А Сергею Зирину напоследок приходится поволноваться всерьёз. Уже в Ямбурге он вдруг обнаруживает, что, захлопотавшись, забыл, видимо на кладбище, свою фуражку. Свою – и не совсем: настоящую боевую фуражку полковника А. С. Гершельмана. Срочно звонит в Ивангород. Кладбище уже закрыто. Храмовый староста обещает пойти за фуражкой пораньше с утра.

На вокзале Сергей мужественно шутит и чокается с нами, но я вижу, что мысли его не покидают на самом деле Ивангорода: действительно ли фуражка на кладбище и не случится ли с ней до утра чего?

О том, что доблестная вещь благополучно воротилась к нынешнему своему владельцу, я узнаю уже по электронке.

«Фуражка пролежала на могилке северо-западников весь вечер и всю ночь! – пишет он. – В этом также мистический символизм».

Ну да, вещи иной раз поступают по-своему. Всё хорошо, что хорошо кончается. Какая хорошая поездка!

Гдов под сенью собора

Писательская судьба моя тесно связана с Северо-Западом России, направлением героического наступления армии генерала Н. Н. Юденича на Петроград и ее отступлением, этой дорогой русской скорби. Странно ли, что множество дружб связывают меня с военными историками, исследователями этих мест.

Совместная наша поездка в Гдов с Сергеем Геннадьевичем Зириным из Ямбурга и Антоном Сергеевичем Громовым из Баварии затевалась еще зимой, когда мы надеялись, что летом там будет восстановлен памятник Государю Александру II. Увы, в деле восстановления исторической памяти проволочки неизбежны. Открытие памятника было перенесено на осень. Однако мы решили не менять планов – пожить несколько дней на Чудском озере, посетить 30 июля городской праздник. Но, собираясь в дорогу, я даже представить себе не могла, какую фантастическую страницу русской истории – современной и древней, мне предстоит прочесть.

Современная история началась в 1983 году, когда служить в Покровской церкви в Кярово под Гдовом (чудом уцелевший родовой храм графов Коновницыных) был прислан молодой священник Михаил Женочин. С фотографий тех лет на нас смотрит настоящий древнерусский витязь – высокий, широкоплечий, златокудрый и русобородый, очень красивый. Его, питерца, не слишком смутила жизнь в крохотном деревенском домике, походы за водой к колодцу. (Позже, когда стали появляться на свет дети, отец Михаил собственноручно провел водопровод). Гдовщина, красотою своей природы, величием древней своей истории сразу пленила его.

В самом Гдове, где стояли до революции шесть храмов, не было о ту пору ни одного. Великолепный памятник XVI века, Димитриевский собор, был взорван во время отступления гитлеровцами-эстонцами. Собор стоял некогда над городом, на территории древней крепости. После войны его развалины сровняли с землей, сколотили на его месте эстраду. Местная молодежь ходила туда на танцульки.

На дворе стояла советская власть, а молодой священник уже задался целью дерзновенной, немыслимой, невозможной, совершенно безумной по доводам здравого смысла: восстановлением собора. Даже не строительством нового собора на месте старого – нет, полным восстановлением, совпадением каждого камня, каждой линии.

За духовным напутствием перед тем, как приступить к делу, о. Михаил направился на Талабские острова, к старцу Николаю Гурьянову. Протоиерей сердечно принял гостей, поставил самовар. Непостижимым образом он уже знал, что речь пойдет о соборе. Старец достал пожелтевший конверт, в котором оказалась тысяча рублей, вероятно – все его сбережения, вручил отцу Михаилу. А затем вдруг высыпал в его чашку всю сахарницу. «Неужто мне так горько придется, отче?» – спросил отец Михаил. Старец печально промолчал.

И началось хождение по мукам – обивание порогов советских инстанций. Молва приписала отцу Михаилу наличие миллиона рублей, вероятно потому, что он многократно упоминал эту цифру как необходимую для строительства. Отец Михаил не подтверждал слухов, но и не оспаривал, зная, что с одною тысячей в кармане (около 1000 долларов по курсу того времени) с ним просто никто не захочет разговаривать.

Верующие объединялись вокруг священника, собирались подписи, составлялись обращения… Бюрократическая стена пробивалась с невероятным трудом.

Особенно тяжелую баталию пришлось выдержать в 1989-м году в Псковском Управлении культуры. К этому моменту были проведены уже археологические раскопки, экспертизы, проектные работы, был заложен новый фундамент. И тут от чиновников приходит запрет на продолжение работ. Дебаты шли самые ожесточенные. Перед голосованием взял слово о. Михаил. «Мне все равно, какое решение вы сейчас примете, поддержать верующих или запретить, – начал он. – Только знайте, что храм в гдовской крепости непременно будет. Даже если вы примените к строителям слезоточивый газ и брандс-бойты. Вы будете разгонять, а мы будем строить».

Решение было принято в пользу верующих – с преимуществом в один голос.

С первых дней труда по восстановлению собора о. Михаилу деятельно помогали представители академической науки и культуры. Бился над получением разрешений на археологические раскопки профессор Анатолий Николаевич Кирпичников. Проект разрабатывала Ирэн (в святом крещении Ирина) Александровна Хаустова, архитектор реставратор высшей категории.

Помогало на раскопках полгорода. Страшную находку довелось сделать школьнице Елене, впоследствии – духовной дочери о. Михаила. Сантиметр за сантиметром расширялся ров вокруг древнего фундамента. Неожиданно на девочку посыпалась из земляной стены груда костей, человеческих костей. Скелеты оказались сваленными в беспорядке, черепа хранили следы пулевых отверстий. Это были жертвы массовых расстрелов НКВД. Горожане благоговейно перезахоронили их останки под поднимающимся собором.

На раскопки фундамента профессор Кирпичников направил молодого археолога Льва Николаевича Большакова. Постепенно, день ото дня, по мере продвижения работ у молодого ученого возникло и утвердилось намеренье принять сан. Ныне отец Лев служит в Кондопоге.

Настоящим рабочим штабом сделался краееведческий музей города Гдова.

Не меньшей, чем противодействие чиновников, проблемой было отсутствие денег. Собор восстанавливался на пожертвования верующих, за период строительства почти ничего не было получено от властей. Сколько раз казалось – сейчас все остановится! Денег нет! Но деньги откуда-то приходили.

Самый, пожалуй, трогательный эпизод, касающийся сбора пожертвований. Пожилая прихожанка пригласила о. Михаила в гости, дав понять, что речь идет о важном деле. Когда священник пришел, старая женщина достала из какого-то тайничка под половицею тяжелый предмет, бережно завернутый в ветошь. «Это слиток золота, батюшка! Моя мать получила его от своей. Все берегли на черный день. Но теперь я хочу пожертвовать его на строительство нашего храма». Она развернула тряпицу и протянула священнику свой дар. Отец Михаил сердечно поблагодарил прихожанку, бережно принял слиток. С первого взгляда ему стало ясным, что это не золото, как несколько поколений полагали простодушные владельцы, а обыкновенная латунь. Про себя священник подумал, что Господь, вероятно, вменит ей это приношение в золото самой высокой пробы. (Этот слиток хранится ныне в краееведческом музее).