4

Перед самым Новым годом меня одолело желание начать все с нуля, все переменить в своей жизни, в надежде, быть может, на то, что и в голове все переменится. Я затеял переезд в квартиру, которую подарили мне родители. Подарили давно. Она уже год ждала своего хозяина. Но мне все было недосуг, я едва ли побывал там пару раз с момента получения документов и ключей. Благо у моих драгоценных родителей тоже не было времени проверить, насколько я оценил их щедрый дар. Они как обычно были в отъезде.

Отсутствовали они практически всегда, кочуя по миру из одной страны в другую, проживая в каждой маленькую жизнь, перевозя ее потом в ворохе прочих воспоминаний в чемоданах, пересыпанную пряной ностальгией.

Мой отец – вечный отличник, стал в свое время самым молодым доктором наук Технологического института и к тридцати пяти годам был одним из наиболее востребованных специалистов в разных уголках земного шара. Там он и проводил свою жизнь, вместе с мамой – верным помощником, вечной ассистенткой и боевой подругой. Некоторое время я тоже колесил с ними по миру, путая языки и имена быстро сменяющихся приятелей, присматривающих за мной студенток и пожилых дам, учителей, названия улиц, пока однажды не было решено вернуть меня на историческую родину, где я вместе с полным одиночеством обрел и полную самостоятельность…

В пятнадцать лет меня приютил дед, но через три года он покинул этот мир, и я оказался предоставленным самому себе.

С тех пор я претерпел трансформацию наподобие гусеницы с ее коконом. Не скажу, что превратился в прекрасную бабочку, но основательно изменился – это факт.

Сегодняшний день мало чем отличался от остальных. Шатания по квартире ничего не давали, ничего не меняли. Но улица за окном гремела кошмаром, я плотно задвигал шторы, баюкал себя чтением Геродота, перелистывал страницы дипломной работы и ровным счетом ничего не предпринимал, хотя в душе без всяких к тому причин все росло и росло беспокойство.

Когда кофейные чашки перестали умещаться в мойке, я все-таки попытался реанимировать былую беспечность: сделав глубокий вдох, добежал до ближайшего супермаркета, чтобы запастись провизией еще на неделю. На обратном пути взглянул на свой почтовый ящик и выругался: ворох разноцветных бумажных листов больше не вмещался в его узкой щели, жэковская квитанция валялась на полу вместе с письмом.

Подобрав письмо и квитанцию, я освободил ящик от тонны хорошо утрамбованных рекламных материалов, переместив их в мусоропровод, который ими едва не подавился.

Голубой конверт… Возможно, сейчас весь мир такими пользуется, но я не пишу писем, и некому, стало быть, мне отвечать, а потому ничего про конверты не знаю. Странный голубой конверт. И на нем напечатаны были мой адрес и мое имя. Все – обо мне и – ничего – об отправителе. Даже штемпеля не было.

«Она мне прислала письмо голубое», – вспомнился Северянин, и на ум тут же пришла Анастасия Павловна, научный руководитель моей никак не желающей состояться диссертации, грузная женщина пятидесяти девяти лет, до странности порой сентиментальная. Только она, пожалуй, могла бы облечь деловое письмо в столь сомнительную оболочку.

Я не стал ждать лифт и, поднимаясь по ступенькам, надорвал конверт. Достал листок без обращения и подписи. Послание было коротким.

«Ваша жизнь в опасности! Вам остался месяц или два. Будьте предельно осторожны!»

Перечитывая письмо, я повернул к последнему маршу. На широком подоконнике сидела девчонка.

– Привет, – сказала она. – Ты ведь из шестнадцатой квартиры?

– Здравствуйте, – ответил я ей нарочито вежливо в ответ на ее «ты». – С кем имею честь?

Она усмехнулась:

– Я – за ключами.

– За чем, простите? – Я прошел мимо нее, поднимаясь к своей двери.

Она двинулась за мной.

– Мама оставила мне ключи, – ответила она.

Я открыл дверь, бросил на пол пакеты с продуктами и повернулся к ней:

– Это что, такой новый способ знакомиться?

Я как-то быстро увязал ее появление с письмом. А почему нет? Странное письмо и такая же странная девочка со странными притязаниями на несуществующие ключи.

– С тобой?! – Она так искренне удивилась, будто я действительно был последним человеком на свете, с которым ей пришло бы в голову искать знакомства.

И протянула мне записку.

«Тети Нади нет дома, поэтому ключи оставлю в шестнадцатой. Буду поздно».

Мы посмотрели друг на друга. Она явно была расстроена.

– Значит, не оставила… Н-да, стоило от нее ожидать.

– От кого?

– От мамочки. Наверняка квартиру перепутала. Можно я позвоню? У меня еще и трубка села.

Я прошел в комнату и протянул ей телефон, она набрала номер:

– Это Ева, – сказала она зло, – попросите ее подойти к телефону.

Ее абонента, вероятно, искали долго, но все-таки нашли. Потому что она снова заговорила:

– Да, мне вздумалось вернуться домой.

Затем она мрачно выслушала ответ и сказала:

– За это время можно долететь до Парижа.

Она надолго замолчала. Не дожидаясь окончания ее переговоров, я прошел на кухню, с педантичной аккуратностью, обычно мне совсем не свойственной, расставил продукты на полке и даже, по какому-то странному наитию, принялся тереть дверцу холодильника губкой, пока не стал сам себе противен. Что происходит? Я ощущаю неловкость из-за присутствия школьницы в моей квартире? Будто это я напросился к ней позвонить, а не она ко мне.

Когда я вышел, она резко поднялась, и стопка не разобранных после переезда книг, стоявшая на полу, рассыпалась.

– Как обычно – неловкая, – сказала она, впрочем не сделав ни единого движения в сторону устроенного беспорядка.

Подхватила рюкзачок и вот уже застегивает сапожки у двери.

– Спасибо, вы были весьма любезны, – сообщила она мне на прощание и показалась гораздо старше, чем прежде.

В глазах ее мелькнула насмешка. Совсем не детская.

– Пока.

Чувствуя, как холодное раздражение от такого наглого вторжения закипает внутри, я лишь кивнул и закрыл за нею дверь. Прошел в комнату и опустился на колени, не зная, разобрать ли книги, которые уже месяц здесь пылятся, или просто задвинуть как есть, грудой в угол, чтобы не мозолили глаза.

И я сразу увидел нечто инородное.

Большой альбом, обтянутый потертым бархатом, лежал сверху.

Я раскрыл его, бегло взглянул на незнакомый почерк. Мне не нужно было особенно напрягаться, чтобы сообразить, что у меня никогда такого не было до сегодняшнего дня, схватил его и быстро вышел на лестничную площадку.

Она стояла у лифта, двери медленно открывались. Заметив меня, она слегка отпрянула, взгляд заледенел.

– Вы кое-что забыли, – я протягивал ей альбом и глупо пояснял, потому, наверно, что она ничего не понимала, – эту вещь. Вы забыли. У меня. Это – ваше.

Смешно, но она выглядела насмерть перепуганной. Дверцы лифта дрогнули и закрылись. Она нажала кнопку снова, спросила:

– Вы уверены?

Вошла в лифт. Я все еще протягивал ей альбом.

– Это не мое, – сказала она.

Двери закрылись, лифт пошел вниз.

Когда она стояла там, залитая светом… Кому пришло в голову вкрутить туда лампочку в сто пятьдесят ватт?! Так вот, когда она там стояла, я вдруг подумал, что она практически моя ровесница. Почему же сначала она показалась мне ребенком?

Ева…

Я вернулся в квартиру, но желание приниматься за какие-то дела испарилось начисто. Мне всегда казалось, что случайностей не бывает. Раз уже началось все с глупого письма и продолжилось этим нелепым визитом, значит, лучше вовсе ничего не предпринимать сегодня, как говорил мой дед, «путного не жди». И все-таки что за ахинея на меня свалилась?

Кофе и сигареты – лучший способ уничтожения дневного времени. На кухне я оказался по привычке. Но вдруг понял, что сейчас совсем не хочу этого. Прислушался к своему беспокойству и с удивлением отметил, что готов бежать за ней вниз, обгоняя лифт, чтобы спросить, какого черта она на меня так смотрела?!

А потом увидел ее из окна. Она вышла из подъезда и направилась в сторону остановки. Пока она не свернула за угол, я смотрел ей вслед. Пока она не скрылась за углом, я успел понять, что подошел к окну не случайно… Сознание зависло. Не оторваться.

Но тут я вспомнил про альбом. Чужой альбом в моем доме.

Внимательно рассмотрев его, я пришел к выводу, что он, должно быть, очень старый и, вероятно, вполне мог бы принадлежать моему покойному деду. Вспомнив, как только что с упрямой настойчивостью совал его незнакомой девице, я едва не расхохотался. Может быть, этот альбом затесался между книгами – библиотека практически полностью принадлежала деду. Возможно, я просто забыл, как упаковывал его. Мне почему-то очень захотелось, чтобы именно этот альбом стал тем, о чем я забыл, оказался той темной точкой в моей голове, которая должна была в один прекрасный момент преподнести мне какой-нибудь отвратительный сюрприз.

От альбома исходил дух тления. Я зажмурился. Запах показался мне знакомым. Ммм… Так пахнут мальтийские церкви с их святыми из папье-маше. Мне не раз приходилось работать со старинными документами в архивах, и я мог бы поспорить, что альбому лет сто – никак не меньше. Уголок первой же страницы оказался у меня на пальцах и рассыпался, как крылья бабочки, неумело высушенной для детской коллекции. Необходимо было отложить чтение и принять меры, чтобы он не осыпался прежде, чем удовлетворит мое любопытство. И я даже собирался встать поискать специальную пластиковую закладку, которой обычно пользовался, работая со старинными документами, но глаза мои уже не могли оторваться от первых строк:

«Это не первая моя жизнь. Из тех, что помню, – вторая. В ней все не так, как в первой, но в главном – все повторяется, все повторилось. Ты живешь уже третью жизнь, и именно на тебя вся моя надежда. Возможно, именно тебе удастся разорвать порочный круг и сделать так, чтобы все мы выбрались, наконец, из этой истории, по крайней мере – живыми

Однажды я гуляла по Смоленскому кладбищу и наткнулась на могильную плиту с удивительной эпитафией: «Господи, уповаю я лишь на то, что лежу здесь до дня своего воскресения!» Я давно утратила всякие связи с Богом. Мы – утратили. Ты это поймешь потом… Когда придет время. Я уповаю лишь на тебя. Даже сейчас, когда ты читаешь мой дневник, из могилы уповаю. Ты – мой единственный Бог. Потому что ты – это я. Ты – моя живая душа, прошедшая сквозь ужас смерти в новую жизнь. И ты это уже знаешь. Мой дневник подскажет или напомнит тебе все, что я не смогла пронести в следующую жизнь

Ты уже догадываешься или знаешь наверняка, что я не сумасшедшая, возможно, в памяти твоей хранится даже воспоминание о том, как я сижу сейчас за столом и пишу эти строки. Но если вдруг ты не помнишь, и тебе нужны доказательства трезвости моего рассудка, то скажу тебе сразу главное: как бы ты ни жила, чем бы ни занималась до первого дня весны твоего двадцатипятилетия, главное событие твоей жизни произойдет именно в этот день. Событие, которое перевернет все вверх дном, сделает тебя убийцей и заставит умереть через два месяца

Первого марта ты попадешь в заколдованный круг, и, если не сумеешь из него выбраться, тебя не станет

Я не смогла. Даже сейчас, перед уходом, с трепетом и ужасом оглядываясь назад, я не понимаю, где снова совершила ошибку. В эту свою жизнь я пришла знающей все наперед. Мне казалось, что теперь-то я имею власть над событиями. Как я ошибалась! Судьба обладает гораздо большей властью над нами, чем нам, вечно беспечным существам, это представляется. Судьба? Или тот, кто там, наверху? Иногда я думаю, что именно он подстроил эту ловушку, чтобы все мы попадали в нее снова и снова. Но я все-таки надеюсь…

Впрочем, ты все это знаешь, и у тебя было достаточно времени подумать. Целая жизнь. Надеюсь, ты сумеешь одолеть Его. Я прочла все книги, в которых говорилось о свободе воли человеческой перед Ним

Твое главное событие произойдет первого марта в семь часов вечера»

Навязчивое повторение даты заставило меня, изначально увлеченного лишь оценкой степени шизофреничности повествования, вдруг осознать, что именно сегодня первое марта, а значит, началась весна. Я бросил взгляд на часы и замер. Стрелка на моих глазах дрогнула, дернулась, перескочила на одно деление и показывала теперь ровно на двенадцать, тогда как часовая замерла на семи.

Меня охватило мистическое оцепенение, показалось на миг, что вся эта история, о которой одна женщина пишет в своем дневнике другой, возможно не существующей (Да что со мной?! Конечно – не существующей!), имеет какое-то отношение ко мне. Ведь каким-то странным образом затесался среди моих книг этот дневник. И если предположить, что он имеет отношение к моему деду, к подруге его юных дней, то, возможно, имеет все это власть и надо мной. И ведь надо же такому случиться, что дневник этот попался мне на глаза именно сегодня, первого марта, почти что в семь часов вечера.