Читать книгу «Когда она меня убьет» онлайн полностью📖 — Елены Богатыревой — MyBook.

2

В жизни каждого, как бы стремительно она не неслась, есть моменты, а кому особенно везет, то не моменты даже, а месяцы или годы, когда все идет как по заколдованному кругу. Творится одна и та же история с одним и тем же нелепым концом. Проявляется вдруг абсолютная аномалия, искажая события так, что ты совершаешь бессмысленный круг, как лошадь на цирковой арене.

Мысль эту гораздо доходчивее выразил один мой случайный знакомец, дитя гор, когда, заканчивая путаную исповедь в маленьком ресторанчике на берегу Финского залива, ткнул указательным пальцем в потолок и произнес: «Если встречу, клянусь мамой, я опять сделаю это!»

Я тогда выпил гораздо более обычного, а потому слушал рассеянно и соображал вяло, тем более что от избытка чувств мой собутыльник то и дело переходил с русского на родное тягучее наречие. Но когда он поднял указательный палец, луч прожектора, лениво бродивший по залу, споткнулся о фальшивый рубин в его перстне и брызнул колючим фонтанчиком света, а потому последняя фраза произвела на меня столь глубокое впечатление. Есть во мне какая-то нелепая чувствительность ко всему, что касается стечения странных событий, снов, совпадений, и я часто готов принять их за озарение или знак свыше.

– Амиго, – язык мой заплетался, – а что именно ты сделаешь, ну, это… в смысле – опять?

Собеседник склонил голову к левому плечу, нахохлился и вдруг необычайно стал похож на ворона.

– Я сделаю то, что делал уже тысячу раз! – ответил он с горьким пафосом.

– Так что конкретно? – спросил я, остолбенело разглядывая его новые вороньи черты.

Вороны, по моему глубокому убеждению, те самые птицы, которые особенно тесно связаны с потусторонними силами.

– Я потеряю ум!..

Утром следующего дня, плохо выспавшись и еще хуже соображая, я все-таки припомнил начало разговора со своим случайным собутыльником. Если перевести его исповедь на родной язык и не принимать во внимание описаний горных пейзажей, которыми он изрядно злоупотреблял, получалось, что человек он рассудительный, трезвомыслящий и даже где-то – степенный. И так – во всем, ровно до тех пор, пока на горизонте не замаячит какая-нибудь белобрысая бестия. Тогда он «терял ум», впадал в буйство и совершал всевозможные глупости, о которых после долго сожалел, и клялся, что больше с ним такого не повторится. Но являлась следующая блондинка, и клятвам была грош цена. Рассудок его самоустранялся, или вернее – самоликвидировался, потому что хотя бы в отдаленном его присутствии никто не вытворяет тех штучек, что он выкидывал. Женщины иных мастей не причиняли ни малейших хлопот моему собеседнику, приходили и уходили, дарили тепло своих тел и сердец, а пергидрольная дива каждый раз становилась камнем преткновения.

Я задумался. Моему собутыльнику несказанно повезло хотя бы уже в том, что он знал, как выглядит симптом его бедствия, тогда как большинство людей даже припомнить не могут, с чего для них все начинается. Они просто бегут по кругу и, заканчивая очередной виток, обнаруживают себя в куче до боли знакомого дерьма. Они, конечно, не сплошь все идиоты, и многие из них делают выводы и торжественно обещают себе: «Да уж! В следующий раз буду умнее и не вляпаюсь в эту туфту!» Но когда этот самый «следующий раз» наступает, они «теряют ум» и принимаются повторять прежние глупости с такой педантичностью, будто их сокровенная цель – испоганить собственную жизнь до самого основания.

Смешно, хоть плачь. Где-то на полпути услужливая память пытается вмешаться и подсказывает, что, мол, дежавю, дружочек. Все это мы уже проходили, и конец был довольно паршивый, а ты опять жуешь тот же овес… Но респондент, пусть даже и слышит ее, и догадывается, что лабуда, как в дурном сне, все та же, тем не менее, будто приговоренный, довершает очередное безумие, хотя бы уже и предчувствуя результат. Он, может быть, и не прочь сойти с дистанции, нарушить ход событий, изменить их злосчастную заданность. Снаружи. То есть, не попав еще в свой заколдованный круг, он считает, что именно так и поступит, когда пробьет его час…

Но внутри там законы иные. Неосторожно ступив в эпицентр, человек больше не соображает, где находится. А если и мелькают у него отдаленные догадки, то наверняка он не владеет собой, иначе к чему бы ему так упорно и последовательно переставлять ноги след в след прошлым своим безумствам.

В последнее время в моей жизни началось какое-то смутное брожение. Утром я просыпался мгновенно, как от удара, подскакивал на кровати и обалдело оглядывал комнату. Мне казалось, что я непременно должен что-то припомнить. Какое-то очень важное воспоминание отстраненно кружило над моей головой и никак не хотело «даваться мне в ощущение». Я мучительно тер лоб, но в той ячейке памяти, где должен был помещаться сегодняшний сон, зияла черная дыра.

Примиряться с безнадежностью подобных пробуждений с каждым днем становилось все труднее. Я делался раздражительным, тяжело переносил многолюдность улиц, тусовочный смог маленьких кофеен, телефонные звонки знакомых.

Февралю оставались считаные дни, несмотря на високосность года. Снег лежал стоптанный и серый, давно не стиранной ветхой простыней, сквозь прорехи которой уже сквозил грязнуля-март, с его непролазными топями, когда тротуары наливаются черной талой водой, и даже добропорядочные питерские старушки поминают Бога недобрыми словами, глядя в беспросветно сумеречное небо.

А мне никак не удавалось отделаться от навязчивого ощущения, что все это со мной уже происходило.

И когда я пытался вспомнить, чем же все это кончилось, мурашки бежали по спине, и становилось холодно, как в могиле…

3

Я старался выходить из дома как можно реже. Нарочно завалил стол неоконченными статьями и недописанными главами диссертации. Но тема, за которую я ухватился со студенческим еще пылом на третьем курсе, теперь виделась мне надуманной, неуместной. Подступающий с возрастом консерватизм требовал чего-то земного.

Тема была о любви. Вернее – о ее роли в исторических перипетиях, о ее влиянии на ход исторического процесса. Я до сих пор не мог себе простить, что в такую тему вляпался. Сыграла, наверно, злую шутку моя влюбленность на третьем курсе в одичалую тусовщицу, любительницу эпатажей и травки.

Как пить дать, эта тема пригрезилась мне в одну из наших с ней встреч, происходящих обычно на фоне полного помутнения сознания. Не иначе как под влиянием танцующих по стенам галлюцинаторных пятен; запаха дешевой пудры, которой она сроду не пользовалась, но которой пропахла насквозь; головокружения, которое вызывал у меня этот ее запах; ее губ – вкуса переспевшей черешни; ее ветрености, и потрясающей легкости, и сладкой отравы, которую она неизменно приносила с собой.

Мирно покуривая травку на моем диване, мы частенько включали телевизор, и многие политические события представлялись мне не просто незначительными, но – иллюзорными, практически – нереальными, в отличие от ее дыхания на моем плече, от предстоящего упоительного исследования глубин нашей страсти.

Я тогда был молод абсолютно и бескомпромиссен и высказал Анастасии Павловне, куратору нашей группы, мысль о том, что в жизни каждого дяди Васи главенствующую роль играет какой-нибудь сосед сверху, любитель забивания гвоздей по воскресеньям. Или какая-нибудь пышнотелая тетя Даша, с веселыми непременно глазами, живущая через лестничную клетку, из квартиры которой так неистово пахнет борщом, что дядя Вася сходит с ума от этого запаха и от явлений ее полуобнаженной груди в ярко-зеленом халате, когда они сталкиваются на площадке – он с папиросой, она – с мусорным ведром и кивают друг другу.

Я говорил с жаром, который не остыл во мне еще после утреннего пробуждения с веселой богиней той моей весны, что, мол, к чему дяде Васе курс доллара, что ему с того, что сменился партийный лидер, когда сосед по утрам забивает гвозди, а соседка все варит и варит свой колдовской борщ. Эти мелочи съедают его восприятие целиком. И вообще – любовь – это сила, которая правит миром.

Финал моей речи, если и был логически связан с предыдущим повествованием, то лишь паутинной нитью, прозвучал неожиданно, как сорвавшаяся с языка детская тайна, которую невозможно больше удерживать внутри.

Речь моя произвела на меня отрезвляющее впечатление, а вот на Анастасию Павловну скорее – наоборот. Каким-то странным образом заразившись моей горячностью, она вдруг раскраснелась и тонким, почти девическим голосом принялась быстро и сбивчиво говорить мне, что – величайшая смелость поднять, наконец, такую грандиозную тему, как любовь. И что она давно ждала именно такую юную голову – смелую и честную, которая перевернет представление об истории и наконец расставит все по своим местам. И вот она дождалась. И эта светлая голова – я. И она, разумеется, станет моим научным руководителем, а тему мы с ней (мы с тобой, сказала она) назовем «Главенствующая роль любви в развитии исторического процесса». На протяжении пяти последующих лет мне, сколько бы я ни приводил резонов, избавиться от пафосной темы не удалось, удалось лишь изменить слово «главенствующая» на «ключевая». Анастасия Павловна дамой была непреклонной.

С той поры я закончил институт, написав все-таки каким-то загадочным образом диплом на такую странную тему и даже защитив его с отличием. Я сдал экзамены в аспирантуру, я честно проучился там три года, но теперь, когда я стал на пять лет старше, романтика исторической науки, которой были окутаны сизые сфинксы на Университетской набережной, растаяла вместе с черным февральским снегом. Ее сфинксы больше не казались мне мохнатыми существами с переполненными негой глазами. История больше не была для меня загадочным миром фараонов, великих воинов, мудрых и таинственных правителей. То ли я часто смотрел новости, то ли просто время уж как-то нарочито демонстрировало бездарную реальность наших дней, в которой не было места ни масонам, с величием их замыслов, ни друидам, с их высшей мудростью, ни великим порывам великих душ. И я перестал верить в то, что в прошлом такое случалось.

Нет, мне, безусловно, было что сказать в своей диссертации, будь она хоть трижды на такую бездарную тему. Существуй на свете один лишь Наполеон, намертво впаявший любовь в политику, мне все равно хватило бы материала на парочку диссертаций. Но дело было в словах…

Слова копились… где-то глубоко внутри, я уверен. Я часто разговаривал сам с собой и был полностью удовлетворен собственным остроумием, логикой, способностью выстраивать фразу. Но садился за компьютер и немел. Лень сковывала по рукам и ногам. Тут же хотелось закурить, сварить кофе, позвонить кому-нибудь.

Но слова копились, я это чувствовал, копилось состояние, и я не исключал, что однажды все это вдруг прорвется, слова польются свободным потоком, как раньше, когда я писал диплом или курсовые. Но я страдал, впадал в меланхолию, а чуда все не происходило.

Кто сказал, что можно найти вдохновения в женщинах? Кому первому пришла в голову эта чудовищная мысль? Лично мне ее подкинул Кира во время наших мрачных посиделок с пивом, которое я от рождения терпеть не могу.

Тогда я окунулся с головой в ночные клубы, рестораны, дискотеки. В то короткое белое питерское лето в моей жизни было столько женщин, сколько не было в пересчет на остальные годы. Они будто ждали меня, роясь в ярких, как цветы, кафе, оккупируя набережные с разведенными мостами в душные вечера. Им был нужен как воздух мой азарт поиска, потому что не я, а именно он соответствовал их вибрациям. Они тоже искали и тоже не знали чего именно. Тоже готовы были принять случайную встречу за знак Провидения. Легкость встреч, готовность к страсти и хладнокровное стирание очередного номера в моем мобильном сводили меня с ума. В каком-то глупом угаре я принимал первое время их уступчивость за свое могущество. Пока, растратив запас внутреннего терпения, не соскучился как-то вдруг, поняв, что цель моя не достигнута: работа стоит, и теперь я испытываю к ней еще меньше охоты, чем прежде. Женщины вдохновляли на безделье, на трату денег, на пустую болтовню, но ни одна не принесла вожделенного вдохновения, которого я так жаждал. Даже искры его.

...
7