– Понимаешь, – говорил он, – с женой мы давно стали чужими людьми. Но Ирочка… Она же ни в чем не виновата…

Лариса навещала пару раз девушку еще тогда, когда та лежала в больнице. Слышала, как отзывались о ней медсестры. Они звали ее «сучкой избалованной», говорили, что родителей таких девочек отстреливать нужно, пока еще кого-нибудь не родили и не воспитали «людям на радость».

Но Саша любил дочку слепо.

– Ирочка очень чувствительная девочка, ты ее просто не знаешь, – говорил он. – Она без меня пропадет. Мать ее совсем не понимает…

А Лариса, оставаясь одна вечерами, терзаемая муками ревности, ехала к его дому и кружила неподалеку, поглядывая на освещенные окна. Сколько раз ей приходилось видеть Ирочку, выходящей из подъезда под руку с мамой, щебечущую, кладущую голову той на плечо, кривящую губы вслед прохожим…

В глубине души копилась обида. Порой Лариса говорила себе, что она тоже ранимая и тоже ни в чем не виновата, порой убеждала себя, что родители на то и родители, чтобы любить своих детей, какими бы те не были. Да и ситуация любовного треугольника всегда патовая: невозможно угодить всем.

Но Саша сделал свой нелегкий выбор. В конце весны, когда для Ларисы весь мир сделался серым, а под глазами от бессонных ночей залегли черные тени, он пришел к ней с легкой спортивной сумкой.

– Все. Больше я никуда не уйду.

Она была слишком потрясена, чтобы интересоваться подробностями. Только на следующий день, когда изъявления обоюдной любви оставляли время и мыслям, она вдруг осознала, что он не торопится на работу.

– У тебя выходной?

– Я все оставил жене. Фирму, машину, квартиру.

Лариса закусила губу. Ей ли не знать, чего ему стоил успех.

– Не горюй, – успокоил он. – Получилось один раз, получится и во второй. Только давай уедем! Так нам будет спокойнее.

– Куда?

– У меня родители в Карелии. Начнем все заново…

Они начали все заново, и в июне Лариса почти поверила, что нет женщины счастливее нее. В июле трижды ему звонила дочь. После этих звонков он часами молча курил на кухне, а Лариса тихо сходила с ума в пустой спальне. Казалось невероятным, что их совместное счастье оказалось таким коротким…

В августе Саша съездил в Санкт-Петербург. А вернувшись, вдруг сделался необычайно к ней нежным. Она отвечала на его поцелуи, глотая слезы. Она принимала их за прощание и со дня на день ожидала, что он скажет ей: «Прости, я ошибся…» Август тянулся медленно, как перегруженная повозка с трудом тянется за старой клячей, а Саша не торопился с объяснениями…

Самое смешное, что их вообще не последовало. Ни тебе «так получилось, Лариса», ни тебе «прощай». Просто ушел однажды утром и не вернулся.

Неделю она ждала и плакала от обиды и от злости на себя, что с обидой своей не может справиться. В понедельник вечером она почти ненавидела Сашу, упрекая во всех смертных грехах, во вторник днем трясущимися руками крутила диск телефона, обзванивая на всякий случай морги и больницы. В среду ей приснилось, что он умер. И она снова весь день плакала сначала от нестерпимой боли, что его нет на свете, потом – от обиды на собственную глупость – чего только не придумает брошенная баба.

В четверг каждый час ей в голову приходили новые мысли: что его похитили и требуют выкуп с жены, что он потерял память и заперт где-нибудь в психиатрической больнице, что отправился в лес и заблудился…

В пятницу, перешагнув через чувство собственного достоинства, она позвонила ему домой. Ранимая девочка Ирочка рявкнула, что такой здесь больше не живет, и швырнула трубку. В субботу, превозмогая стыд, Лариса навестила его родителей и обрисовала им ситуацию. Старики пожали плечами и посмотрели на нее с отстраненным сожалением. Они не одобряли разводов.

В воскресенье, выплакав все слезы, Лариса собрала вещи и вернулась в Петербург.

Ее с радостью взяли на прежнее место. Работы как всегда было больше, чем людей. В глубине души она продолжала ждать, но Саша как в воду канул…

***

Возвращаясь в машине на станцию, Лариса прикрыла глаза и провалилась в сон.

Ей снова было семнадцать. Она стояла у реки, теребя кончик косы. Она знала, что река эта соединяется с озером Бурным, а неподалеку от их детского дома есть местечко, которое называется Заветное. Еще дальше – Приозерск.

Она смотрела в воду, пытаясь унять бурю, разразившуюся в ее душе после разговора с Мартой. Лариса несколько раз глубоко вздохнула, задержала дыхание, шумно выдохнула, но сердце продолжало колотиться, а скулы сводило от напряжения. Ей хотелось плакать, но она чувствовала, что слезы выйдут злыми и облегчения не принесут.

Мысли будоражили, заставляли суетливо складывать кусочки мозаики собственной жизни, но толку от этого было мало. Сама для себя она была задачкой с множеством неизвестных. Как она попала в детский дом? Кто ее родители?

Эти и еще с десяток других вопросов она и задала сегодня Марте, но ни на один из них не получила ответа. Почему же от нее скрывают правду? И какое, интересно, Марта, имеет право скрывать?.. Лариса задохнулась от возмущения. Любому нормальному человеку хочется знать кто он и кому обязан жизнью!

Лариса смотрела в воду и, сама того не замечая, постепенно успокаивалась. На исходе жаркого лета зеленая река медленно двигалась на восток как упитанная змея, неторопливо прокладывающая себе путь сквозь заросли кустарника. Плакучая ива, склонилась к самой воде и пыталась ухватить зеленую непослушную тварь ветками. У самого берега бились потемневшие к осени блюдца кувшинок, казавшиеся без желтых цветов старыми девами – поблекшими и никому не интересными. А плеск воды у мостков звучал бесконечными сплетнями, в которых они находят утешение.

Пора было возвращаться.

Как только из-за деревьев показался дом, ее охватило щемящее чувство скорой разлуки. Она и радовалась тому, что ждет ее в будущем, и чувствовала себя предательницей, бросающей на произвол судьбы родное гнездо. Когда их здесь не будет, дом наверняка обветшает, в нем поселятся полевые мыши, вороны станут хозяйничать на крыше, ухоженные розы выродятся в дикий кустарник с мелкими невзрачными цветами. Это непременно случится в конце июня, когда они разъедутся и детский дом опустеет…

Лариса, делила комнату с Полиной. Она не помнила, что было в ее жизни до тех моментов, которые память порой выхватывала из молочного тумана раннего детства. Этакие застывшие картинки. На всех картинках – обязательно Марта. Сначала – Марта. Она была с ними всегда, с самого начала. Слово «детский дом» они узнали от деревенских ребят. Марта никогда не упоминала этого слова. Она говорила – наша семья. Поэтому Полину Лариса всегда звала сестрой.

Они делили комнату и проводили все время вместе. Полина пропала бы без Ларисы. Когда что-нибудь случалось, Полина непременно оказывалась в эпицентре события. Если разбивалась ваза с цветами, Полина тут же ранила руку осколком; если шел дождь, можно было поспорить, что она промочит ноги и заработает простуду; если заливали каток зимой, то падала на идеально гладкой его поверхности одна только Полина. У нее была странная способность попадать во все неприятности с катастрофической фатальностью. Но Лариса часто успевала подхватить ее под локоть, когда подруга едва не ступала в огромную лужу; напомнить о том, что не мешало бы надеть шарф, когда они шли на прогулку зимой или отвлечь разговором, пока кто-то другой выметал осколки разбившегося стакана.

Несмотря на то, что часы пробили десять, Полина не спала, умирая от любопытства.

– Что она тебе сказала?

– Ты не поверишь…

Лариса и сама бы не поверила в то, что узнала, скажи ей об этом не Марта, а кто-нибудь другой.

– У меня есть родственница.

Полина замахала руками:

– Где?! – В глазах у нее стоял неподдельный испуг.

– В Ленинграде.

Полина смотрела на Ларису не мигая.

– И она берет меня к себе.

– Невероятно! – выдохнула подруга. – А кем она тебе приходится? Как нашла тебя? Сколько ей лет?

В детском доме слово «родственник» сродни магическому заклинанию. Если у тебя есть родственники, это все равно как если бы были корни. Ты уже не листочек, гонимый ветром, ты часть семейного древа – могучего и крепкого. А значит – не такой как остальные…

Лариса смотрела на Полину с нежностью. Разумеется, она ее не бросит. Как только обживется у тети – заберет к себе. Они обсудили детали. Лариса собиралась поступать в Ленинградский университет на исторический, Полина кусала ногти, не решаясь сделать окончательный выбор. Вдруг Полине показалось, что пахнет дымом. Она подскочила на кровати. Лариса рассмеялась. Действительно, тянуло слегка дымком, но ведь ясно, что у тетушки Ольги снова что-то не ладилось с печью. Старушка упорно отказывалась купить электрическую плитку или связываться с газовым баллоном и готовила по-старинке. Но Полина не успокоилась, а побежала к двери. Она толкала ее изо всех сил, но дверь не поддавалась. Это было невероятно, потому что замков у них не ставили, и никто никогда не запирался.

Лариса подскочила к Полине и принялась колотить в дверь.

– Откройте! – кричала она. – Что там случилось? У нас дверь заклинило, слышите?

Дымовая завеса становилась плотнее. Полина закашлялась, Лариса оттащила ее в комнату и только тогда они услышали, что в соседних комнатах тоже стучат.

Данила что-то кричал им, и они никак в панике не могли разобрать. Он кричал, чтобы вышибали окно и еще, что как только выберется, поможет. Комната девушек находилась на втором этаже, но если бы им удалось открыть окно, они смогли бы легко спрыгнуть на землю, – не так уж и высоко. Но окно, словно заколдованное, не поддавалось. Сверху доносился вой и тяжелый топот ног Леши. На третьем этаже только одна комната. «Ему не выбраться», – пронеслось в голове у Ларисы, прежде чем все поплыло у нее перед глазами.

Она схватила табурет и швырнула в окно. С улицы доносился далекий звук сирены. «Лешу спасут», – успела подумать Лариса.

– Полина, слышишь…

Но Полина ничего не слышала. Она лежала на полу, в дыму, без сознания. Лариса помнила, как шла к ней… Дым ел глаза и раздирал горло. Она поминутно кашляла. За дверью в коридоре трещало пламя…

– Марта, Марта! – крикнула Лариса, закашлялась и потерла сознание.

***

Лариса очнулась от того, что их водитель Семен осторожно тряс ее за плечо.

– Все, родимая, приехали. Ты б валерьяночки что ли выпила…

– Зачем?

– Пока спала, вон, все вздрагивала, да маму звала.

– Маму? – не поняла Лариса и, припоминая обрывки сна, поправила: – Марту, наверно.

Семен был прирожденным спорщиком и хотел было возразить, что не глухой еще, хоть и на пенсии, но вовремя вспомнил, что Лариса у них детдомовская и осекся.

– Ну как скажешь…