В общем-то, его секретарю тоже никогда еще не приходилось приводить в чувство женщин, теряющих сознание в кабинете ответственного руководителя.

– Может быть, нашатырь? – пролепетала Руфина испуганно.

– Да! – вскричал Говоров.

И, пока Руфина Степановна бегала за нашатырем, нетерпеливо бормотал:

– Тасенька… сейчас…

Ощупывал ее, оглядывал, с болью замечая, какая худая она, изможденная, как плохо одета: какой у нее нелепый, громоздкий, словно с чужого плеча, пиджак, какое застиранное платьишко, штопаные выцветшие чулки, стоптанные баретки…

Как тяжело Тася жила! Скудно… Но – жила! Вот что главное! И жива, и будет жить. Теперь он ее никуда от себя не отпустит!

Примчалась Руфина Степановна с нашатырем.

Тася от едкого запаха вскинулась, рванулась было куда-то, но Говоров подхватил ее на руки:

– Тише, тише!

Она была еще словно в полусознании, не понимала, что происходит, только таращилась на него недоверчивыми изумленными глазищами. А когда Говоров усадил ее на диван, они еще какое-то время ничего не могли сказать, только трогали, трогали друг друга, как слепые, словно не доверяли глазам.

Секретарша, не чуя под собой ног от удивления, убралась из кабинета, деликатно прикрыв дверь, но Говорову было сейчас совершенно все равно: даже если бы весь горком партии выстроился рядом, он бы все равно никого не замечал, кроме Таси.

– Таська! Я ведь думал, что больше тебя не увижу! Неужели это ты?!

– Миша… – выдохнула она наконец. – Миша…

Он целовал ее, тискал в объятиях, а она только бормотала почти бессмысленно:

– Миша… какое счастье, слава богу, Миша…

Говоров вдруг почувствовал, что теряет голову. Так это всегда было, стоило рядом оказаться Тасе, ее рукам, ее губам. И она так жадно тянется к нему, и всего-то и нужно, что повалить ее на широкий кожаный диван…

– Подожди, подожди! – приказал он не то себе, не то ей, отстраняясь и вскакивая. – Подожди. Ну-ка, дай хоть посмотреть на тебя!

Глаза ее, эти глаза, от которых невозможно отвести взгляд…

И вдруг Говоров ахнул:

– Таська! А где коса?!

Она растерянно потрогала облако своих буйных кудрей, словно только сейчас вспомнила, что подстриглась:

– А, коса… Ах моя же ты коса, ты коса до поясá! Помнишь?

– Помню.

Говоров снова ринулся к ней, однако приостановился и невероятным усилием воли заставил себя сесть на стул, а не на диван рядом с Тасей.

– Я все помню, что с нами было.

А Тася заметила, что он посторонился, заметила!..

– Я знаю, я страшная, – сказала виновато. – Старая!

– Нет! – блаженно разулыбался Говоров, снова и снова лаская глазами любимое лицо.

– Я после контузии плохо слышу, – сказала Тася, и Михаил Иванович наконец обратил внимание, с какой странной медлительностью она произносит слова. – Считай, вернулась с того света… – Вздохнула, словно набираясь сил, и с болью спросила: – Мишенька, где Лиля? Мне Егорыч рассказал…

Егорыч?! А ведь ни словом не обмолвился! Как же он мог…

Хотя Егорыч еще не вернулся из отпуска. Телеграмму прислал – мол, заболел. Потому и не обмолвился.

– Лиля? – Помня о Тасиной контузии, Говоров чуть ли не кричал, подкрепляя свои слова жестами: – С Лилькой все хорошо! Она здорова! Выросла! В школу уже ходит! А сегодня…

– День рождения, – перебила Тася.

– Да, – кивнул Говоров.

Тася потянулась к нему, поцеловала:

– Миша, спасибо… Спасибо тебе, что ты не оставил мою дочку в детдоме! – Прижала его руку к губам: – Спасибо!

Говоров вырвал руку, схватил Тасю за плечи, заглянул в глаза:

– Так она же и моя дочь! Я ее очень люблю!

У Таси вдруг заметался взгляд, лицо сделалось испуганным, напряженным. И Говоров понял, почему!

– Ты… – с запинкой произнес он, – ты ради Лильки приехала? Ты ее забрать хочешь?

Тася отвела глаза.

Что ему сказать? Она приехала ради них обоих, ради этого мужчины, которого любила беззаветно, и ради той маленькой девочки, которую она знала всего два месяца. После встречи с Егорычем думала только о том, как они увидятся – все трое, и только об этом мечтала, опьянялась этими мечтами, но отчуждение, вдруг мелькнувшее в глазах Михаила, – только что жарких, любящих глазах! – отрезвило, как холодная вода, выплеснутая в лицо…

Все будет непросто. Все будет очень тяжело!

– Я хочу ее увидеть, – твердо сказала Тася. – Ты не можешь мне помешать.

– Увидишь, – кивнул Говоров, поднимаясь со стула.

Они прошли мимо изнемогающей от любопытства Руфины Степановны, и Говоров впервые не попрощался с ней, уходя домой.

Оказывается, Тася привезла подарок Лиле – куклу с такими же пышными, буйными кудрями, как у нее самой, и, пока автомобиль мчался из города по проселочной дороге, еще более ухабистой, чем шесть лет назад, Говоров поглядывал то на эту куклу, то на Тасины кудри, и втихомолку радовался, что пышные пряди заслоняют от него ее похолодевшее, побледневшее, отчужденное лицо.

– Люлька считает своей мамой Риту, – объяснил он. – Мою жену. Я ее даже в метрике так и записал.

Тася молчала. Молчала, как мертвая.

– Тасенька, ну я же тебя похоронил! – взмолился Говоров. – Я же не знал! Ну почему ты не объявлялась?! Все могло быть по-другому!

– Я была уверена, что дочка погибла и нас больше ничего не связывает, – наконец промолвила Тася.

– Эх! – с болью выдохнул Говоров, отворачиваясь к окну.

Вот как, значит? Их ничто не связывает? Ничто?! А он… а у него будто половину сердца оторвало, когда он о Тасиной гибели услышал!

– Я ведь с самого начала знала, что у тебя семья, – сказала Тася.

– Да-да, – уныло вздохнул Говоров. – Семья…

* * *

А его семья готовилась встречать своего главу и праздновать Лилин день рождения.

В саду, в тени резных кленовых листьев, был накрыт стол. Играл патефон. Маргарита, разодетая, как всегда, так, словно собиралась самое малое на премьеру в театр, раскладывала вилки. Нарядная Лиля и Варвара принесли пироги.

– Какая помощница выросла, да, Маргарита Васильевна? – радовалась Варвара.

Маргарита промолчала, но, помня, что в саду, в беседке, сидят гости, которые ее видят, заставила себя одобрительно улыбнуться.

Лиля перевернула пластинку. Это был самый любимый ее вальс – «Воспоминание». Очень хотелось потанцевать, потанцевать с папой, но папы еще не было, поэтому она обняла Маргариту и попыталась покружить ее.

В туфлях на высоченных каблуках той было не слишком-то ловко на мягкой земле, Маргарита хотела стряхнуть с себя Лилины руки, но перехватила взгляд Дементия Шульгина и принялась сама кружить Лилю, изобразив на лице счастливую «материнскую» улыбку.

Надо, конечно, смириться, ведь никуда от этой Лильки не денешься. А Шульгин – мало того что первый секретарь горкома партии, да еще и лучший друг Михаила, оттого вечно сует нос куда не надо. Еще ляпнет что-нибудь, мол, Маргарита не слишком-то ласкова с дочерью! А она еще не забыла тот чудовищный скандал, который устроил Михаил накануне отъезда в командировку. Нет уж, она умеет учиться на ошибках… Но какая же мерзкая судьба! Любимый сын сослан в Москву, в Суворовское училище, а Маргарита вынуждена приспосабливаться к девчонке, которую ненавидит, заискивать перед ней!

– Ну что, Маргарита Васильевна, – деловито сообщила Варвара. – Кажется, все готово! Зовите гостей!

Маргарита пошла к беседке, откуда раздавался веселый голос Шульгина, по обыкновению имитирующего гортанный говор вождя:

– А сэйчас, товарищи, рэкомэндую – хванчъкара! Грузинскиэ друзья прислали! Мэжду прочым, любимое вино самого товарища Сталина! За товарища Сталина!

«Ох, какой он неосторожный, Шульгин! – подумала Маргарита. – Конечно, Евсей Ильич наш близкий друг, но эта дама, с которой пришел сам Дементий, и этот старинный приятель Михаила… ох, никогда не знаешь, какими они окажутся на поверку, все эти близкие люди и старинные приятели! А у женщины этой вообще вид такой… будто она здесь не в гостях, а на задании!»

Гости выпили.

– Что-то Миша задерживается, – с тревогой сказала Маргарита.

– Ешъкын кот! – не унимался Шульгин. – Завтра жэ он будэт вызван на ковёр и будэт отвэчать по всей строгости!

Гости чувствовали себя явно неловко, отводили глаза.

Маргарита с трудом изобразила улыбку:

– Давайте все пройдем к столу!

– Мамочка! – Лиля, сидевшая на перилах, соскочила и бросилась к Маргарите. – Шульгин, сядь! Мамочка, давайте папу подождем.

– Согласэн! – провозгласил уже изрядно напробовавшийся хванчкары Шульгин. – Слово именинницы для мэня – закон. Но с тэбя танэц!

Маргарита стиснула зубы. Шульгин с этой девчонкой носится как с писаной торбой. Своей семьи нет, вот и балует Лильку. С Костенькой-то он так никогда не возился!

Нет, ну куда это дело годится?! Первый секретарь горкома выплясывает под руку с девчонкой на лужайке! Смотреть противно, никакого уважения к своему общественному положению! Вот и Лилька обращается с ним, как с подружкой, честное слово. Называет просто Шульгин да на «ты»…

– Ну хорошо, – обреченно вздохнула Маргарита, во что бы то ни стало желая, чтобы последнее слово осталось за ней. – Давайте танцевать!

Она неловко, увязая каблуками в траве и земле, закружилась с другом Михаила, Евсей Ильич пригласил Варвару…

Тем временем «Победа» Говорова остановилась у ограды Дома с лилиями.

Говоров помог Тасе выйти, машинально взяв у нее кудрявую куклу.

– Так, значит, мы к воротам не пойдем, – бормотал суетливо, – здесь дыра в заборе, мы незаметно…

Тася растерянно следовала за ним.

– Чтоб никто не видел! – предостерег Говоров, раздвигая поломанные штакетины. – Тася, давай!

Она послушно скользнула в щель забора. Говоров протиснулся следом.

Тася держалась за его руку, и на какой-то миг ей показалось, что они там, в прифронтовом лесу, и Михаил ведет ее в тот укромный уголок, где они находили минутку припасть друг к другу, чтобы налюбиться всласть. В одно из тех блаженных мгновений и была зачата Лиля…

Говоров замер. Тася наткнулась на него, очнулась от воспоминаний.