– Ничего. Вот возьми шутку с Адамом. Он при всем честном народе пообещал ему владычество над миром. Не вру. Клянусь! Собственными ушами слышал. Да и в вашей книге так написано. Проверишь у тестя, как вернешься в Иерусалим. Так вот. Обещал, но потом вдруг передумал. Ни с того, ни с сего. Взял и поставил бедного Адама садовником в своем саду. Ему нравилось прогуливаться там в прохладе дня и насвистывать себе под нос песенки. Ну, сам скажи, есть разница между владыкой мира и простым садовником? Чего молчишь? Есть или нету?
– Есть.
– Молодец! Ты абсолютно прав. И что же там, в саду делал Адам, пока Он насвистывал песенки. Как ты думаешь? Ждал, пока Он вспомнит о своем обещании? Нет. Не поверишь! Пахал. Как проклятый. С утра до вечера. Пахал и пахал. Даже Ему стало жалко его. Говорит, нехорошо Адаму пахать одному. Давай дадим ему помощника. Пусть вкалывают вдвоем. Я осторожно заикнулся про владычество. И знаешь, что сказал? Ей Богу не угадаешь! Ну, я не скажу слово в слово. Даже у моих северных друзей на нарах завяли бы уши. Ну, а если перевести на любезное иерусалимское наречие, приблизительно так: «Не суй свой нос, куда не просят. Пошел вон!». Меня, своего родного сына, прогнал прочь. Ну, сам скажи. Как тут не обидеться? А все меня называют коварным. Я не более коварный, чем ты. Я не коварный, а обидчивый. Как все. Как ты. Тоже ведь обижен на Рубена. Вот и попытайся понять меня.
– Пытаюсь.
– Попытайся, попытайся. «Попытка не пытка», – говорил один усатый злодей.
Элохим слушал сначала серьезно, но тут улыбка пробежала по его лицу.
– Так вот, взял Он этого Адама, да и усыпил, как собаку какую-нибудь. Вынул ребро и создал из него эту красотку без мозгов. И говорит, не трожь ее, она тебе дочь. Этого нет в вашей книге. Не все же напишешь там. Но клянусь, не вру. Сам слышал. А Адам, бедный, не врубается, точно как римляне в Иерусалиме, вытаращив глаза, оглядывается по сторонам. Еще говорит, не трожь вот то дерево. А то подохнешь. Как скотина. А все остальное можно трогать. «Панял!? А теперь нечего стоять. Ступайте отрабатывать фрукты моего сада. Вдвоем, на пару». Так и сказал «моего». И ушел, насвистывая под нос. А я сорвал яблоко с запретного дерева и подкатил к красотке. Говорю: «Ешь!». Говорит: «Нет!». Говорю: «Ешь, дура, нет мозгов, могет поумнеешь». Чем черт не шутит? Говорит: «Как нет мозгов?». Говорю: «Вот так нет. С рождения! Tabula rasa!». Говорит: «А у Адама есть?». Говорю: «Тоже нет! А то не пахал бы как проклятый». Говорит: «Да-а-а!?». Говорю: «Ну да!». Говорит: «А что, тогда тут есть?». И указывает пальчиком на свой маленький лобик. Говорю: «Да нет ничего там, дура! Пусто! Как в барабане». Говорит: «Да-а-а?!». Говорю: «Ну да!!!». Говорит: «А почему?». Говорю: «Х*й его знает!». Прямо зае*ала. Говорит: «А что такое х*й?». Говорю: «Да хрен его знает. Потом узнаешь». Говорит: «Когда потом?». Говорю: «Скоро, скоро! Но теперь, ешь!». Говорит: «Нет, а то умру». Говорю: «Кто сказал?». Говорит: «Он, – подняв свои глазки и палец к небу, – сказал Адаму». Говорю: «Адам дурак, не верь ему. Бог обманул его, ибо знает, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. Так что, ешь, дура, ешь, не умрешь». Говорит: «Раз так, тогда съем». Говорю: «Умница!». И представляешь? Зае*ала, но съела. Даже удивила меня. Но умнее не стала. Адам также съел. И тоже не поумнел. Элохим, я тогда не врубился, из чего же эти долдоны сделаны? Вместо того, чтобы скорее бежать к другому дереву и слопать от него, чтобы жить вечно, эти безмозглые идиоты… Ну и как ты думаешь, что они сделали?
– Не знаю.
– Удрали в кусты. Даже не успел им подсказать, куда им надо бежать. Мол, услышали Его свист и устыдились. Ей Богу, круглые идиоты. Надо же. Даже древо познания не подействовало. Чем же на них еще подействовать? Какие-то необратимые идиоты, – юноша покрутил указательным пальцем у виска и продолжил. – Теперь-то я понимаю, что Он их специально сварганил идиотами. И Он злую шутку сыграл не столько с ними, сколько со мной.
– С тобой?
– Да, да! Со мной! А как еще иначе понять Его слова: «Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни…». Постой! Как это – «один из нас»?! Как считаешь? Похож я на круглого идиота?
– Нет, не похож.
– Тоже так думаю. Ну как тогда прикажешь понять это – «как один из нас»? Как Он? Или как я? Ну спасибо, уж точно не как я! То дерево несло знание не только о добре и зле, но и о дереве жизни, что Он тщательно скрывал. Сам скажи, как дерево, несущее знание, может нести и смерть? Разве Он сам собственноручно не подтвердил мою правоту? Вдумайся еще раз в Его собственные слова после каждого «и»: «И теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Значит, я был прав один к одному, говоря той безмозглой дуре, что «ешь, не умрешь»! А наоборот! Проживешь вечно! Прав или нет!? А, Элохим!? Скажи!
– …………..
– Молчишь. Эх ты! Знаешь, да молчишь. И тогда я задал себе вопрос: зачем Ему понадобилось разыгрывать всю эту комедию с этим деревом познания, да еще добра и зла, и с этим деревом какой-то вечной жизни. Ведь знал же заранее, что эти идиоты необратимы. Сам же их создал. И вдруг до меня дошло, увы, слишком поздно. Он просто решил поиздеваться надо мной и избавиться от меня. От своего родного сына. Знал бы раньше, не влез бы не в свое дело. И не получил бы по е*альнику. Мои московские друзья так и объяснили мне, коротко и ясно: «Инициатива наказуема».
– Великая правда! – неожиданно для самого себя воскликнул Элохим.
– Молодец! Теперь-то убедился, насколько я правдив?
Юноша словно заколдовал Элохима. Ему стало легко и приятно общаться с ним. Они сели на камни у входа в пещеру, лицом к городу.
– Так, стало быть, ты падший ангел?
– Ценю твою тактичность. Не назвал меня ни дьяволом, ни сатаной, ни змеем. Евреи, несомненно, самый любезный народ в мире. Вы, евреи, способны даже убить человека вежливо и любезно. Ценю. Падший ангел! Звучит неплохо, поэтично.
– Но не сын Эл Элйона.
– Как не сын? Сам себя сделал что ли? Пораскинь мозгами. Он сотворил все. Меня, кстати, Он произвел в промежутке между шестым и седьмым днями. Специально остановил время. Я у Него старший, своего рода наследник, а вот мой близнец на одну секунду моложе. Нет у меня другого Отца. Он даже присутствует в моем имени, впрочем, как и в твоем.
– И как тебя зовут?
– Азаз-Эл!
– Азаз-Эл?
– Ну да. Впрочем, так называют меня люди, когда ищут козла отпущения. А вообще-то зовут меня по-разному.
– А как настоящее имя?
– Ишь чего захотел! Не дозволено простым смертным знать то, что известно лишь Ему одному. И все же сделаю исключение для тебя и скажу, что оно оканчивается так: *** – Эл бен Элйон. Ну теперь-то убедился, что я Его сын?
– В какой-то мере.
– Ну продолжай сомневаться. Мне без разницы. А вот отцовство Его следующего сына будет будоражить лучшие умы долго, столетиями. Люди потеряются в догадках. Кто же настоящий отец? Придумают всякого рода небылицы. Но истину будут знать двое.
– Кто эти двое?
– Отец и мать.
– Ну естественно, отец и мать. Кто же еще, как не они? – съязвил Элохим. – А нельзя ли поконкретнее?
– Точно хочешь, чтобы я опять получил по е*альнику.
– Не я начал разговор.
– Я не вестник. Это миссия Габри-Эла. Спросишь у него. Вы уже знакомы друг с другом.
– Ты имеешь в виду того, кто приснился мне утром. А я думал, что ты и есть он.
– Нет, просто мы не различимы. Даже родинки одинаковые.
Азаз-Эл пристально посмотрел на Элохима и понял, что тому и в голову не пришло вспомнить, на какой щеке была родинка у его близнеца.
– Лучше скажи мне, зачем тут торчишь? Иди к жене. Ты же знаешь. Она беременна.
– Знаю.
– Ну двигай тогда. Ханука в разгаре. Все веселятся, бесятся на улицах. Только ты один как пень торчишь тут. Из-за тебя и Анна страдает. А волноваться ей вредно. Согласен?
– И да, и нет.
– За такой ответ мои северные друзья откручивают человеку башку. Как это, «и да, и нет»? Есть разумные возражения, выложи. Не тупой, пойму. А если нет, шуруй домой.
– Послушай. Не скрою, говорить с тобой интересно. Даже приятно. Но давай на этом кончим.
– Ого, исчезла вежливость. До сих пор не могу взять в толк. Из чего же эти идиоты сделаны? И вообще, на х*я они сделаны? Вы что! И в самом деле все беспросветно е*нутые, или мне так кажется? Сын Давидов! Лучший из лучших! Уж лучше не могет быть. Ты ему одно, приводишь разумные доводы, маленько заботу проявляешь, а он тебе прямо в рожу хамит. Нет, чтобы сказать спасибо.
– Я не хотел грубить. Она просто не ждет меня сегодня.
– Так сделай сюрприз.
– Что сделать?
– Сюрприз. А, забудь. Жаргон северян. Обрадуй ее, внезапно. Ты же не против обрадовать жену?
– Нет, не против. Но не уверен, что обрадую.
– Не неси чушь. Какая жена не рада хорошему мужу. Или не уверен в своей мужской силе?
– Не переходи черту.
– Ладно. Ладно. Не злись. Лучше подумай.
– Хорошо, подумаю.
– Ага! Вот это разумно. Подумай хорошенько. Взвесь все «за» и «против». Потом сам решай. Ну, мне пора. В самом деле! Сказал северным друзьям: выскочу на часок. Ждут меня. Пообещал раскинуть рамсы между братвой. До встречи!
– Прощай!
– Не забудь, Анна обрадуется.
Смеркалось. Было уже не светло, но еще и не темно. Нечто между сумерками и темнотой. Элохим вышел из пещеры и сел на камень. Было холодно. Он достал из-за пазухи старую одежду, развернул и закутался в нее. Город внизу медленно погружался в темноту. Были видны движущиеся огненные точки. В неисчислимом количестве. Это горожане с зажженными факелами в руках шествовали по улицам Иерусалима. Не зря Хануку называли Праздником Света.
«Что делает Анна? Наверное, ей одиноко и грустно. Трудно смотреть, как другие веселятся», – Элохим тяжело вздохнул. Разговор с Азаз-Элом под конец обернулся полным разочарованием. Ему очень хотелось встать и спуститься вниз. Пойти домой, обнять Анну, обрадовать ее, зажечь праздничную менору. Но он сдерживал себя. Еще отец его наставлял: «Не уверен, не действуй». И он медлил, принимая решения, но, приняв их, действовал быстро и напористо.
Отец был набожен. Хорошо знал Тору. Как-то он рассказал ему историю Адама. Иначе, чем Азаз-Эл.
Когда Элохиму было тринадцать лет, он взял его с собой на Йом Кипур в Иерусалим. Жили они тогда в Вифлееме. Элохим впервые в жизни оказался в стенах Храма. Отец подвел его к Святилищу и сказал:
– Kodesh HaKodashim вот там, внутри. На том самом месте, где родился Адам и где Авраам должен был принести Исаака, своего возлюбленного сына, в жертву Богу.
И он пересказал историю грехопадения и жертвоприношения, как они представлены в Берейшите. А потом добавил:
– Адаму было обещано владычество над миром. Но Господь Бог сделал его садовником. Нет на свете ничего благороднее, чем ухаживать за деревьями. Этого Адам не оценил. И не понял, что садовничество есть на самом деле благородное испытание. Испытание его веры. Но страсть к Еве была сильнее. Вера его черпала силу не из любви, а из страха. Любовь и веру разделяла пропасть. Он относился к ХаШему[26] не как к Творцу, а как к грозному Хозяину Эдема. Бога надо любить, но верить в него из страха неверно. Любовь и вера неразлучны. Лишь тогда вера тверда и несокрушима. Даже если при этом Бог по человеческим меркам покажется чрезмерно жестоким. Такова была вера у Авраама, но не у Адама. Авраам превозмог силу отцовской любви, когда Бог повелел ему прийти вот сюда на вершину горы Мориа и принести Исаака в жертву. По человеческим меркам не придумаешь ничего более мучительного и беспощадного для любящего отца. Исааку тогда было столько же, сколько тебе. Представь себя на его месте. И представь меня на месте Авраама. И тогда поймешь, каково было им. Авраам перешагнул за человеческое понимание добра и зла, по ту сторону, и занес нож над Исааком. Лишь ему одному известно, что он испытывал в тот момент. Адам – другое дело. Он нарушил Его завет. Смалодушничал. Струсил. Отнесся к Нему по человеческим меркам, как обиженный раб к своему господину, забывшему сдержать свое обещание. И он не выдержал испытание. Запомни, Бог испытывает веру каждого. И лишь однажды в жизни.
Элохим был тогда поражен рассказом, а отец, заметив его состояние, прибавил:
– Но нам, простым смертным, надо быть благодарными Адаму, отцу рода людского. И особенно тебе и мне, сынам Давидовым. Давиду было суждено умереть при рождении. Но Адам попросил Бога отрезать от своей жизни семьдесят лет и дать Давиду, когда Бог ему открыл судьбы будущих поколений людей. И Адам прожил 930 лет, а не 1000, как было изначально задумано.
История была одна, но рассказы разные. Разные по смыслу, по тону. Хотя в чем-то и сходились. Отцовский был серьезен и поучителен, а рассказ Азаз-Эла забавен, но не совсем понятен Элохиму по смыслу. Он не спрашивал себя, какой из них правдивее. Тут бессмысленно подходить с мерками правды и неправды. Каждая версия, даже рассказ Азаз-Эла, имеет право на существование и содержит в себе крупицу истины. Вопрос в другом. Зачем Азаз-Элу понадобилось рассказывать ему об Адаме? И тут его осенило, что в самом вопросе и содержится ответ. Азаз-Эл, по сути, рассказал ему не об Адаме, а о себе. Он хотел очаровать и завоевать его. На какую-то минуту ему даже это удалось. Элохим вспомнил, как у него непроизвольно вырвалось – «Великая правда».
Чего же добивался Азаз-Эл? Он убеждал его уже сегодня идти к Анне. Зачем? Тогда как его близнец сказал: лишь через тридцать дней. Даже указал точное время и место.
Элохим вспомнил слова царя Мелхиседека: отныне каждый прожитый тобою день есть исполнение Великого Тайного Предсказания. Стало быть, Азаз-Эл хотел нарушить ход событий. Переместить во времени событие, предназначенное случиться через тридцать дней, назад, на сегодня, и вызвать тем самым совершенно другую цепь событий. Стало быть, дело не в Адаме, а в Великом Тайном Предсказании. Стало быть, Азаз-Эл хотел предотвратить его исполнение.
Элохим облегченно вздохнул.
Уже наступил вечер. Исчезла в темноте линия горизонта, исчез город, исчезли деревья на склоне горы и в долине Кедрон. Элохим ощутил себя в океане темноты, освещенном бесчисленными мерцающими звездами над головой и мигающими огоньками внизу в городе.
Внезапно вспыхнули огни Храма, высветив в темноте его ровные прямоугольные очертания. Он напоминал ярко освещенный корабль, словно плывущий в воздухе. Следом одновременно зажглись огни по всей длине городских стен. И до него донесся единый возглас многотысячной толпы «Hal-El lu-yah!!!». Мурашки пробежали по коже. Выступили слезы.
Быть может, настал час испытания. Испытания, которое происходит лишь однажды в жизни. Выдержит ли он его?
Он встал, поднял голову и посмотрел вверх. Мерцали мириады звезд. Безразлично. Потемнело в глазах. Лишь ступнями ощущал землю. Стало жутко одиноко. Ему хотелось ухватиться за что-то. И он нащупал скалу у пещеры. Ощутил ладонью ее леденящий холод. Скала. Холод. Гора.
– Гора!? – он повторил вслух. – Как же я мог забыть, – прошептал Элохим. – Это же гора Соблазна!
После оглушительного «Hal-El lu-yah!» люди в Храме обратились друг к другу с поздравлениями. Они делились друг с другом своими впечатлениями, любовались вместе красотой иллюминации над стенами Храма и города. Затем стали расходиться. Толпа медленно стекалась к Тройным воротам. Второй день Хануки подходил к концу.
Между тем день еще не кончился для многочисленных священнослужителей. Им предстояла большая работа по приведению территории Храма в порядок.
Во Дворе священников, стоя на первой из двенадцати ступенек перед входом в Святилище, Симон бен Боэтий высказывал свои замечания двум мемунехам, которым предстояло их облечь в язык четких распоряжений и спустить вниз по всей пирамиде храмовой власти.
Еще перед вечерней службой помощники Первосвященника распространили среди членов Синедриона его решение созвать собрание после Тикким Хатзотa[27].
Теперь члены Синедриона недоуменно спрашивали друг у друга: почему так поздно ночью? В чем спешка? И только Второсвященник догадывался об истинных причинах внезапного созыва Синедриона.
Когда Йешуа бен Сий рассказал ему о случившемся перед домом Первосвященника, он ответил коротко: «Теперь жди Синедриона. Симон не из тех, кто попусту теряет время». Случилось худшее, самое нежелательное. Контроль над событиями перешел к Коген Гадолу. И Сеган ХаКодешим осознавал, что вернуть его будет сложно.
Второсвященник в сопровождении Йешуа бен Сия направился к Воротам освещения. Но когда они проходили мимо Первосвященника, тот остановил его.
– Иссаххар, одну минуточку!
Первосвященник сошел со ступеньки и подошел к ним.
– Очень расстроился самовольным поведением Иосифа. Решил его примерно наказать. Между тем, Храм может подыскать ему замену. Если, разумеется, не возражаешь.
– Нет, не возражаю. Будь любезен. И заранее благодарен тебе за это.
– Я так и предполагал. Ну что ж, увидимся в Синедрионе.
Второсвященник и Йешуа бен Сий отошли от Первосвященника.
– Рабби, зачем вам еще один Иосиф?
– Нужен. Я примерно знал всех доносчиков в своем доме. Знал, кто кому стучит. Кто Симону, кто Ироду, а кто римлянам. Но, признаюсь, никак не подозревал Иосифа. Доверял ему больше, чем другим. Казался мне порядочным многообещающим юношей из благородной семьи. Увы, ошибся. На ошибках никогда не поздно учиться. Даже мне, старику. А потом, они все равно кого-то пришлют взамен. Пусть посылают нового Иосифа. Зато буду знать, кто есть кто.
Не только дом Второсвященника, но весь город был опутан густой сетью доносчиков. И таких сетей было несколько. Храм располагал самой большой из них. Меньшую сеть держал в своих руках царь Ирод. Еще меньшей довольствовались римляне. Почти каждый третий горожанин был доносчиком и многие из них двойными и тройными. Люди жили в непреходящем страхе. Особенно боялись Тайной службы царской безопасности, которую возглавлял Ахиабус, двоюродный брат царя Ирода. Город был полон слухов об изуверских пытках в подземельях дворцовой Крепости. И потому горожане постоянно опасались прилюдно высказывать свое мнение.
Лишь только Дура-Делла пользовалась роскошью свободы слова. Но даже она в своих проклятиях, обращенных к небу, благоразумно обходила молчанием имена Первосвященника, царя, императора и Ахиабуса.
Люди настолько сжились с постоянным страхом, что не могли себе представить иную жизнь. А наиболее остроумные относились к жизни в Иерусалиме по-философски, с юмором. Г.П. однажды, лукаво подмигнув, сказал Йешуа бен Сию:
– Если посадить трех иерусалимцев вместе в одну комнату, то на следующий день один из них станет лидером, другой шестаком, а третий стукачом.
Второсвященник и Йешуа бен Сий подошли к воротам.
– Рабби, где намерены отдохнуть до Синедриона? В Храме или дома?
– Пожалуй, останусь тут. А ты иди домой.
– Приду за вами к концу Синедриона.
– Будет очень поздно. Впрочем, решай сам.
После ночной молитвы семьдесят один член Синедриона собрались в Лискат ХаГазитe[28]
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке