– Что такое!? Отпусти его! – приказал один из них.

Йешуа бен Сий ослабил хватку, но продолжал держать Иосифа.

– В чем дело? – спросил другой левит.

– Он убежал от Сегана. Без разрешения.

– Так уведи его назад. А то визжит как недорезанный поросенок.

С тем левиты отвернулись, чтобы уйти за ворота.

– Не уходите! Подождите! – взмолился Иосиф. – Доложите Коген Гадолу!

– Что доложить?

– У меня важная весть для него.

Левиты посмотрели друг на друга.

– Заходите оба во двор! – приказал первый левит тоном, исключающим неповиновение.

Йешуа бен Сий презрительно взглянул на Иосифа и отпустил его. Они вслед за левитами прошли во двор.

– Ждите тут! – повелел тот же левит, видимо, старший из них, и один вошел в дом.

Вскоре он вернулся.

– Ты можешь уйти, – обратился он к Йешуа бен Сию. – Его Преосвященство Коген Гадол сам разберется с ним.

13

В это же самое время Элохим добрался до вершины горы Соблазна. Он перевел дыхание и подошел к пещере. Из нее навстречу вышел юноша с родинкой на щеке.

– А Элохим! Наконец-то добрался! Стареем, стареем!

Элохима удивил тон юноши. Голос был тот же, но тон был каким-то фамильярно-фривольным.

– Пошутил. Не обижайся. Смотри, какой вид открывается на Иерусалим. Словно весь город у тебя на ладони. Такой маленький.

Элохим повернулся и посмотрел на город. Люди казались движущимися точечками. Юноша как будто читал его мысли.

– А смотри-ка, смотри, люди-то копошатся как муравьи в муравейнике.

Юноша неожиданно разразился сардоническим хохотом, мерно и звучно захлопав в ладоши.

– Вот потеха! Такой маленький город! Такие маленькие людишки! И воображают себя пупом Земли, центром Мироздания. Рим, конечно, и побольше, и покрасивее. Как-никак столица Мира. Но великие события творятся не там. Нет, не там, а здесь, вот в этом самом муравейнике. Можешь себе представить?

Элохиму стало не по себе. Ему не нравилась манера юноши. Было непонятно, шутит ли он или говорит всерьез. Юноша словно читал его мысли.

– Это моя беда. Даже Он сам упрекал меня. Мол, выбери ровный ясный тон, а то не поймешь, шутишь ты или говоришь всерьез. А я говорю Ему, мол, научи. Говорю, как умею. Не могу иначе. Ты-то все могешь. Почему бы Тебе не помочь? Так о чем мы болтали?

– Об Иерусалиме, – ответил Элохим.

– Верно. Об Иерусалиме. О, Сион, Сион! Дщери твои бесстыжи! Ой, извини. Не туда загнул. Так вот. Все крупные события, так сказать, мирового значения, сначала варятся в Иерусалиме. Как бы за кулисами. А лишь потом они выставляются на сцену в Риме, Афинах, Александрии или еще где-нибудь, ну скажем, на поле битвы. Кажется, это наконец-то поняли и сами римляне. Потому и пришли в Иерусалим. Ну, как бы зашли на кухню посмотреть, какую еще кашу жиды заваривают миру на завтрак. А что, есть возражения?!

И юноша приподнял левую бровь. Элохим невольно опустил глаза, и его взгляд соскользнул на родинку. Сразу потемнело в глазах.

– Ну не отвечай, коли не хочешь. Дело барское.

– Римляне сильны, – сказал Элохим вопреки собственному желанию, – но черпают силу из тщеславия, человеческой гордости. Им до сих пор везет. Еще не столкнулись с более мощной силой, способной переломить им хребет.

– Ай да Элохим! Ай да молодец! А язык-то какой. Хре-бет! Пе-ре-ломить! Вот даешь! Но сущая правда. Потому они и чувствуют себя в Иерусалиме как не в своей тарелке. Слоняются бесцельно по городу или торчат на башне Антония и не врубаются: что же происходит? Вроде бы и захватили город, как до того захватывали сотни городов вокруг Средиземноморья, превратив его, то бишь, в свой внутренний прудик. Но заметь, и это важное «но». Кто же хозяин? Жиды как жили сто, тысячу лет назад по своим законам и обычаям, так и продолжают жить. Сами римские властелины и императоры, начиная с Помпея и Цезаря и кончая Августом, один за другим письменно признавали за ними право жить по отцовским законам и обычаям. Заметь, только за евреями, больше ни за кем. Даже грекам и египтянам отказывали. И все эти грамоты выбиты на бронзе, выставлены перед Сенатом в Капитолии и разосланы во все крупные города империи, где живут жиды. И попробуй только их нарушить! Римская мощь переломит тому хребет!

И юноша лукаво подмигнул Элохиму.

– А сам-то случайно не римлянин? – спросил Элохим, вновь не желая того.

– Я!? Нет, что ты!? У меня нет римского гражданства. Попытался однажды получить. Сказали, надо подать прошение в Сенат. Потом ждать, ждать и опять ждать. Дескать, Сенат завален прошениями. Дескать, все прут в Рим. Со всего света. Кому не лень. А у Сената своих делов до х*я. Мол, «парфянский царь прячет у себя х*й знает что, какое-то страшное оружие и паскуда не сознается». Цезарь, дескать, нетерпелив и хочет идти войной на него. А у меня тоже нет терпения. Говорю, «в гробу в белых тапочках видел ваше гражданство. Дайте мне хоть пожить в Риме!». А они говорят, причем вежливо: «Пожалуйста, только безвыездно». А я говорю: «Сколько? месяц? год?». А они: «Шутишь, что ли? С луны свалился? Люди ждут по десять, двадцать лет». А я тогда говорю, причем тоже вежливо: «Вы что, ребята, ох*ели. Мне!? Двадцать лет? Безвыездно?! Идите-ка со своим Римом на х*й! Лучше я пойду в Иерусалим!»

– Ну и язык же у тебя! Стал каким-то скабрезным.

– Извини, братан. Только вернулся с крайнего Севера. И из далекого будущего. Нахватался там. Язык у них жесткий, хлесткий, но выражает мысль точно и выпукло.

– Видно.

– Не язви, Элохим, не язви! Не советую. Просто еще не оклемался окончательно. Трудно вот так сразу переключаться на ваше вежливое иерусалимское наречие.

– Ничего не имею против языка. Валяй как тебе удобно, – вновь непроизвольно сказал Элохим и удивился собственным словам.

– Ай да, Элохим! Не зря говорят: «дурной пример заразителен».

– Наверное.

– Так вот теперь мотаюсь по странам, городам, по всему миру, вдоль и поперек. И добавлю. Во времени тоже, взад, вперед. Так что считай меня гражданином ну… Вселенной, что ли?

– Забавный ты юноша.

– Юноша!? Хм. Ну, впрочем, как угодно. Быть забавным – мое первое достоинство.

– А второе?

– Прямота.

– Ну тогда скажи мне прямо. Кто же ты?

– Прямо!? Прямо!?

– Ну да.

– Хорошо. Скажу. Я Его единородный сын, Элои!

– Я тебе не Элои, а Элохим, – недовольно возразил Элохим.

Только Анна звала его Элои.

– Ты прав. Ты Элохим, Элои и Эл одновременно.

– Кажется, потешаешься надо мной. Будь осторожен, – предупредил Элохим.

– Я всегда осторожен. Но извини. Вижу, вижу! Меч Давида при тебе! Как страшно! Ну хорошо. Давай говорить почтительно. И о почтенных вещах.

Элохим промолчал.

– Давай поговорим о Рубене. Теперь-то знаешь, что он был не прав. Ну попал человек впросак. Ну что теперь делать? Зарезать его что ли за это? Остынь. Не честь ведь твою он задел.

Элохим неожиданно для самого себя влепил юноше пощечину. Словно шлепнул ладонью о железный столб. Пальцы от боли горели. И он понял, что перед ним неземная сила.

– Больно!? Извини. Предупредил бы. Я бы настроил себя на мягкий лад. Стал бы как воск. Хорошо. Продолжим. Вернемся к Нему. Так вот через Него мы с тобой почти родня.

– Что тебе нужно от меня?

– Какой прямой вопрос. Отвечу прямо. Ничего. Тебе нечего дать мне. А вот у меня есть что дать.

– Что?

– Правду.

– Правду!?

– Да, да, правду! Такую круглую. Как ж*па. Правдивость мое третье и последнее достоинство.

– А что такое правда?

– Никто не знает. Кроме меня, конечно. Первая правда: Ему ужасно одиноко. Вторая правда: Он иногда сильно скучает. И наконец, третья правда: когда Ему очень скучно, Он затевает какую-нибудь очередную злую шутку.

– Не понимаю.