Мы были похожи на птенцов, которых выращивали на убой. Такие себе бройлеры, которых надо было немного откормить, чтобы потом выгодно продать. Потому какая-то еда, одежда и место для сна у меня всегда были.
Довольно скоро я понял, зачем они все это делают. Это был просто бизнес. Нас начали продавать, а точнее, сдавать в аренду на ночь. Как игрушек.
В доме с нами жили несколько женщин и охранников, а еще приходили так называемые “гости”, которые выбирали одного из нас и возвращали утром.
Чаще всего выбирали девочек, но иногда были и мальчики, и я наивно думал, что до меня очередь никогда не дойдет.
Я не знаю, почему мне так везло, но уже позже пойму, что меня берегли и специально никогда не показывали гостям, веля скрыться в комнате. И не потому, что меня очень любил Господин Шакир Аль-Фарих, просто было еще рано.
Я был ребенком, да, чуть выше остальных, физически сильнее, но все же я был не сформирован как мужчина. Они хотели выжать из меня по максимуму, потому ждали, пока я подрасту.
Рядом с моей была лежанка Пьера. Он был из какой-то далекой страны, и мы общались с ним преимущественно жестами, иногда делились едой. Пьер был на два года младше, у него были яркие голубые глаза, светлые волосы и очень белая кожа. Он отличался от меня, но все же я считал его другом.
Еще был Пес. Красивая черная овчарка, которую я прикормил с улицы сухарями. Она тоже была моим другом, но я не был ее хозяином. Я был ее товарищем, братом – кем угодно, но не хозяином. Меня уже тогда воротило от одного лишь этого слова.
До двенадцати лет я все время учился с Ази и практически не выходил на улицу. Только вечером, пока охранники курили кальян, мог выскользнуть, чтобы покормить Пса. У него не было имени, впрочем, как и у меня, но это не мешало мне считать Пса роднее всех, кто был в моем окружении.
Однажды ночью я проснулся от хриплого дыхания рядом. Распахнув глаза, я увидел сидящего напротив Сулеймана. Да, этот жирдяй выжил после ста палок, у него оказалась крепкая спина.
Я прекрасно его помнил, так же как и ту девочку, Сурию. У Сулеймана была расстегнута ширинка, и он с остервенением дергал свой отвратный стручок маслянистой рукой, смотря на меня голодным похотливым взглядом.
– Иди сюда, цыганенок!
Он навалился на меня, больно придавив собой, и тогда я схватил заточенный кусок металла, который всегда был при мне, и вонзил Сулейману в брюхо со всей дури.
Я помню, что по рукам потекла его теплая кровь и я едва сбросил эту свинью с себя. Загорелся свет, на звуки пришли другие охранники, запищали дети. Я один только не кричал. Я смотрел на свои руки. Они были все крови. Так я впервые убил человека.
Сулейман сдох на месте, я распорол ему пузо настолько сильно, что у него вывалились внутренности. Помню, что девочки сильно плакали, они этого испугались, но мне не было страшно. Сулейман первым ко мне полез, я защищался.
Охранники поняли, что это я сделал, скрутили меня и повели в самую дальнюю комнату дома.
Там не было окон и даже пола как такового. Просто коробка с металлическим покрытием, чтобы было легче его отмывать.
Тогда они отлупили меня вдвоем, сломали мне руку, а утром пришел Хамит. Конечно же, он тоже понимал, почему я это сделал, но нападение на охранника было запрещено. Я нарушил это правило – ха, да я плевать на него хотел! На все их гребаные правила.
Тогда Хамит приказал этим двоим держать меня, достал большой клинок с золотой рукояткой и порезал мне лицо.
Это было сделано специально. Намеренно, для того чтобы я больше не был таким смазливым и не отвлекал своей рожей охранников от их службы. Чтобы на меня так не глазели, чтобы я никого не привлекал раньше времени и ублюдки охранники не пытались меня изнасиловать снова.
Метод и правда сработал. Меня начали шарахаться, так как мое лицо было обезображено, и первые две недели я не мог ничего есть, потому что через шрам тупо вываливалась еда. Я ослаб, я даже ходить не мог тогда и чувствовал себя овощем.
Эта сука Хамит распорол клинком мою бровь и всю мою щеку. Рану зашили только тогда, когда у меня началась лихорадка и я буквально подыхал от воспаления.
Тогда же по-тихому привели старого врача, и он штопал порез. Наживо. К сожалению, я был слишком диким и напуганным, чтобы выдержать такое без наркоза, потому один охранник фиксировал меня за горло, а еще двое держали руки и ноги, пока мне накладывали швы.
Я пищал и плакал, меня трясло от адской боли, отвращения и их жестокости.
Во мне сломалось тогда все: сострадание, жалость, мораль. Я чувствовал себя загнанным зверем, а не ребенком, а эти взрослые казались мне демонами.
Я понял, что я и правда для них всего лишь товар. И они могут делать с товаром все, что взбредет им в голову.
После “процедуры” меня облили холодной водой, и я перестал рыдать. Я пришел в себя и больше не плакал, а наоборот, тихо озлобился на них всех, я их ненавидел.
После этого мое лицо и шея постоянно были в крови, рана заживала долго, и я до сих пор помню этот противный металлический привкус.
Я тогда пытался заглушить его очень острой едой со специями. Да, было больно, но зато это обеззараживало рану и отвлекало меня от ощущения крови во рту.
Тогда же я поклялся себе, что когда-то убью каждого из них. Каждого.
Я его не понимаю. Стараюсь и каждый раз упираюсь в бетонную просто стену. Монстр мне напоминает шкатулку со ста замками, и пока я не вскрою последний – не узнаю его. Ни целей, ни боли, ни хотя бы того, почему он творит это именно со мной.
Между нами полумрак, холодный воздух и биение моего сердца. Я поглядываю на Монстра – и клянусь, не понимаю, что с ним такое. Он выглядит спокойным, расслабленным даже, вот только я знаю, что Шрам и сейчас носит невидимую маску. Один раз я ее уже пошатнула, когда коснулась его руки, и хочу сделать это снова. Я не верю, у меня в голове не укладывается, что можно быть настолько… Монстром.
– Вы часто говорите про ад, будто хорошо знаете его. И где же этот ад находится, по-вашему? Как выглядит это место? Что там растет?
Он реагирует. Пожалуй, это единственная тема, на которую Монстр хоть как-то идет на диалог. Притом без кнута, что меня очень даже радует.
– Там ничего не растет, там вода дороже золота, а если ходить без обуви, можно остаться без ног.
Это не прозвучало пафосно или как-то зловеще, чтобы меня напугать. Монстр при этом смотрел в одну точку, не отводя взгляда, и клянусь, я поняла, что он в этот момент вспоминал что-то. Он не выдумывал, а описывал конкретное место.
Замолкаю. Ничего, кроме арабской пустыни, мне на ум не приходит. Но это же так далеко. Монстр явно не из моей страны, он даже ест не так, как я привыкла.
Как он попал сюда, неужели я не первая его рабыня? Сколько жертв у него было до меня, сколько душ он уже загубил?
– У вас акцент. Из какой вы страны? Откуда вы родом?
– Я не знаю.
– Все знают.
– А я нет.
– Кто ваши родители? Где они, вы это знаете?
Давлю на жалость, ну свою семью он хотя бы должен любить, так почему…
– Заткнись!
– У вас есть братья, сестры? Ну хоть кто-то, кого вы любите!
– Закрой на хрен рот!
И что-то едкое добавил на арабском, чего я не поняла. Могу поклясться, это было ругательство.
Снова стена, закрылся мгновенно, а я бешусь. Я так его в жизни не раскачаю на разговор, он просто непробиваемый.
– Похоже, вы и правда родом из ада. И в том аду вы потеряли свою душу, а сердце превратили в камень! – выпаливаю и тут же жалею, потому что Он берется за хлыст, а я отползаю назад, забиваюсь в угол помещения.
– Простите, я не хотела! Простите, пожалуйста, не надо!
Закрываю лицо руками. Мне кажется, моя психика сейчас треснет. Вздрагиваю, когда Монстр приседает напротив меня на корточки. Близко, он загнал меня, как зверь.
– Посмотри на меня, рабыня. Глаза. На. Меня! – повторяет жестко, и думаю, это последняя моя поблажка на сегодня. Медленно опускаю руки и встречаюсь с ним взглядом. Этот черноглазый персидский варвар мог бы показаться мне самым красивым мужчиной на свете, если бы я до чертиков его не боялась.
В этот момент я понимаю, что должна поступить как рабыня, не то мне просто конец.
Молча беру его руку и прикладываю к губам. Целую, едва хватая воздух. Монстр усмехается, его лицо озаряет белоснежная улыбка.
– Лиса. Ты маленькая хитрая лисичка. Так у вас говорят?
– Прошу, не делайте мне больно!
– Почему ты так боишься боли?
– Все боятся.
На это Монстр качает головой и снова делает это! Мимолетно, едва уловимо, но он опять касается запястий руками, словно зачем-то проверяет их.
– Ты должна мне подчиняться, не то я буду тебя наказывать, понимаешь меня?
– Да.
– Иди сюда.
Он подхватывает меня на руки и несет к мату. Я чувствую, что мое тело просто окаменело от ужаса, и ничего не могу с этим поделать. Как натянутая пружина, вся в его власти.
Монстр укладывает меня на живот. Я замираю от предвкушения новой боли и наказания. Что он будет делать со мной, что…
– Пожалуйста, не надо!
– Не двигайся.
Не шевелюсь, а после чувствую, как Монстр проводит крупными руками по моей шее. Нежно, но у меня такое ощущение, будто меня касается тигр, который может в любой момент выпустить когти.
– У тебя очень нежная кожа и красивое тело. Слушайся меня, роза, и я не буду больше тебя портить.
Закрываю глаза. Вздрагиваю, когда ощущаю запах мази. Монстр наносит мне ее на ягодицы, втирает крупными ладонями. Я знаю, что там у меня остались отметины от кнута. Зачем он мне помогает? Я не понимаю.
При этом его прикосновения совсем не болезненные, а умелые, ласкающие. Либо от голода у меня плохо работает мозг и я не соображаю, каково мне на самом деле. Чувствую только, что плачу. Слезы горошинами катятся по щекам. Это безысходность.
– Не плачь.
– Я хочу домой… я просто хочу домой!
Никак не могу успокоиться. Страх одолевает, а будущее настолько туманно, что мне даже страшно туда смотреть.
– Ты никогда не вернешься домой, Есения. Забудь о своей прошлой жизни. Покорись.
Всхлипываю, когда Монстр наклоняется ко мне. У меня от этого все тело прошибает током.
– Ну же, будь сильной!
Я крепко зажмуриваюсь, боясь удара, но Монстр целует меня куда-то в область чуть ниже мочки уха, намеренно задевая ее большим языком.
И это даже не поцелуй, а какая-то ласка, поощрение. Он, словно пес, ткнулся мне в шею носом, задел меня, подбодрил. Не знаю даже, как это описать, но мне кажется, так делают больше животные, а не люди.
Когда я, ошарашенная, открываю глаза, Монстра уже нет рядом. Хлопнула дверь, он молча вышел.
Поднимаюсь и вытираю слезы. От шока мне даже плакать перехотелось. Что это сейчас было? Я не могу понять, зачем Он это сделал. Зачем меня поцеловал? ТАК.
А еще я узнаю его имя. Спустя пару минут я слышу, как Шрам общается с тем жирдяем Роксом в коридоре.
Я не улавливаю смысла их разговора. Кажется, этот дьявол отдает приказы, а после охранник обращается к нему. Так я узнаю, что у моего бездушного похитителя вполне себе человеческое имя. Красивое имя, как и он сам.
Арман. Так зовут моего неласкового Монстра.
***
Мне было тринадцать, когда я уже полностью освоился в Аду, хотя эта страна не так называлась. Я хорошо владел языком, прекрасно ориентировался в местных обычаях, хотя сам не был даже человеком по их представлению. Я был рабом.
Меня часто называли волчонком, вероятно, за длинные черные волосы, которые были жесткими, густыми и очень быстро у меня отрастали.
После того случая с Сулейманом Хамит приказал никого ко мне не пускать, пока я не “успокоюсь”. Так что я мог передохнуть, будучи закрытым в той темной металлической скорлупе без окон.
Там было прохладно и тихо, я чувствовал себя заключенным на курорте, и, пожалуй, я был рад этому.
Там я был один, сам с собой, и не вздрагивал от каждого шороха, боясь, что кто-то еще решит напасть на меня. Я любил одиночество и до сих пор его люблю. И тишину, и мрак тоже, так что, пожалуй, вместо наказания Хамит устроил мне отпуск, сам того не предполагая.
Я совсем не боялся остаться без дневного света и отлично ориентировался в темноте, ловя небольшим куском стекла крошечные лучи из коридора.
Я мог так есть, читать и даже чертить что-то на стенах, повторяя уроки арабского от Ази.
Не могу сказать, что любил эти занятия, но я прекрасно понимал, что, чтобы победить врага, я должен хотя бы понимать его язык, потому я учил арабский при каждом удобном случае. Меньше Ази обучал меня английскому, русскому и турецкому, но все же какие-то азы и словарный запас у меня тогда уже тоже были.
По правде, я бы мог удавиться в той комнатке без света, но я не сделал этого потому, что тогда меня еще держало желание снова увидеть мать. Хамит обещал, что это обязательно случится, как только я стану, как он говорил, “ручным”, и я начал стараться.
Я не только стал нормально общаться с ним, выполнять команды и быть послушным, но и помогал другим новоприбывшим, которые первые недели точно так же, как и я когда-то, шарахались от каждой тени.
Мне помогал Пес. Он был моим братом и часто утыкался мне мокрым носом в ладони, когда я позволял себе раскисать. Пес меня поддерживал. Я любил его и часто отдавал ему свой ужин. Лишь бы Пес не покидал меня в Аду.
Я хотел добиться от Хамита возможности увидеть мать, хотя бы позвонить ей, но он тянул время, и однажды я не выдержал.
Я проследил за Хамитом, нашел место, где он хранит документы, и ночью залез в его кабинет, с легкостью пройдя мимо спящей охраны.
Я искал хотя бы что-то, что было связано со мной. И я нашел! Там были данные обо мне и то самое фото моей матери, записи о ней, выписки с больницы.
Инфаркт. Моя мать умерла три года назад. Практически сразу после моего похищения. Я заплакал тогда, потому что все это время я верил и надеялся зря. Хамит пользовался моей детской наивностью и шантажировал тем, что никогда не могло бы случиться. Это была просто его игра со мной, в которую я верил, и все, ради чего я старался, осыпалось прахом. У меня уже давно не было ни дома, ни матери. Я был один. Как волчонок, которым они меня называли, и эта ниточка надежды, которая держала меня все это время, оборвалась. Очень быстро и легко. Я тогда понял, что надежды просто нет. Я никогда не вернусь обратно.
Вне себя от злости я поджег кабинет Хамита, уничтожил и разбил там все, что мог. Все, до чего был способен дотянуться, но меня заметили. ОН меня поймал.
Помню, как вошла охрана и меня вытащили на улицу. Хамит был уже там. Из окон его кабинета вылетали языки пламени, трещало стекло, кто-то уже побежал по воду.
Их было четверо, я был один. Загнанный маленький зверь.
–Эй, волчонок! Иди погладь своего братика! – сказал тогда Хамит и пнул ногой отрезанную голову моего Пса. Я сцепил кулаки, от слез у меня все расплывалось перед глазами. Тогда я еще умел плакать, скоро они выбьют из меня и это.
О проекте
О подписке