Я не давал к себе прикасаться, огрызался и был упрямым. Порой меня это спасало, но чаще играло против, потому что я был слабым щенком против каждого из них.
Нас поселили в большом доме с решетками на окнах, и мы не могли никуда выходить без сопровождения.
Первые две недели я ни с кем не говорил, потому что не понимал языка, но потом ко мне привели Ази, и он общался со мной. Да, через слово, но все же я его понимал, даже несмотря на его дикий, ужасный акцент.
Ази начал меня обучать арабскому, и вскоре я говорил и все понимал даже получше него самого, я начал осваиваться в “Аду”.
Больше всего на свете я обожал бесить охранников. Они становились красными от злости, как индюки, но не могли меня убить. Это было запрещено моим Господином, так как мы все стоили больших денег, и я стоил.
Я быстро это понял, ведь меня не пустили на “разбор”, нет. Меня оставили “в разведение”, хотя в десять лет я мало понимал, что это значит.
Я пытался сбежать. Дважды. И дважды меня ловили и избивали до полусмерти. Они лупили меня ногами и палками по чему угодно, но только не по лицу. Шакир Аль-Фарих запрещал меня уродовать своим шакалам, так что да, мое смазливое лицо не раз спасало мою шкуру. Поначалу.
Обычно меня называли щенком, цыганом или “черноглазым”, и это всех устраивало. Мы все были для них щенками, девочки были сучками, и каждую ночь я мечтал, что вырасту и зарежу здесь каждого охранника, и особенно своего Господина. Его, кстати, я видел очень редко. Шакир Аль-Фарих был слишком занят, чтобы опускаться на наш уровень, так что по большому счету с нами нянчился Хамит, который ненавидел здесь всех и каждого, и особенно меня.
Когда я лежал полуживой после очередного избиения, Хамит не выдержал. Он был моим личным демоном, которого приставил ко мне сам Господин. И этот хромой низкорослик упивался своей властью надо мной, точно я был ценной вазой, которую ему следовало оберегать. И он не любил эту вазу, впрочем, я отвечал ему тем же.
Хамит присел рядом со мной и показал мне фотографию. На ней была моя мать. Тогда я еще помнил ее, как и свою прошлую жизнь.
– Если продолжишь бунтовать и не слушаться, мы украдем твою маму, сделаем из нее шлюху, а после забьем камнями. Она умрет страшной смертью, мальчик. Будешь послушным – вскоре получишь свободу.
На меня десятилетнего это подействовало. Я успокоился и начал осваиваться в этом совершенно новом и чужом для меня мире. Здесь было все другое, начиная с языка и заканчивая запахами. Единственное, что осталось у меня от прошлой жизни, – мое имя, которое я никогда никому не говорил, боясь, что они отнимут то последнее, что у меня есть.
***
Я искал подходящую девушку для роли рабыни больше года, перебрав тысячи вариантов. Она должна была быть идеальной славянкой с темными волосами и светлой кожей. Без изъянов и болезней, ведь Шакир Аль-Фарих всегда покупал именно таких.
Для себя лично он выбирал исключительно молодых, неопытных, покорных и обязательно девственниц.
Если девушка была обученная и вышколенная, цена на нее возрастала в разы, но я взял ее совсем не для денег. В каком-то смысле эта девочка была моим проходным ключом, моим пропуском, если так можно выразиться.
Мне нужна была идеальная девушка. Юная и в то же время уже не ребенок, который бы сломался за сутки. Я нашел Есю случайно, когда вернулся из Каира домой к Данте. В последнее время я бывал у него максимум дважды в год.
Она шла по улице с книгой в руках. Длинные темные волосы развевал ветер, светлая кожа, худенькая фигура, несуразные старомодные туфли. Эта девушка носила какую-то мешковатую одежду и смотрела вниз, шла неуверенно, словно боясь осуждения.
Уже через сутки я знал о ней все и, проследив еще месяц, сделал свой выбор, не согласовав его с Данте. Он упорно хотел одобрить рабыню сам, но медлить я не стал.
Есения. Я встретил ее осенью, потому про себя называл ее “осенняя девочка”. Она оказалась именно такой, какая мне и нужна.
Юная и неискушенная, с кукольным красивым лицом, усеянным веснушками, темными волосами и хрупкой фигурой без изъянов. У нее были неплохие анализы, и главное – она была невинной во всех смыслах.
Мне нужна была девственница не только физически. Девушка должна была быть невинной в голове, и Есения была именно такой.
И я начал с ней работать. У меня было очень мало времени.
Как ни странно, мальчики ломались быстрее. Всегда. Девочки были терпеливее и смекалистее, они умели приспосабливаться и, если не истерили, чаще всего выживали.
Она должна была быть сильнее, ведь ей уже восемнадцать, но девочка оказалась слабой, пугливой и робкой. То ли от еще не прошедшего шока, то ли от недавно вводимых препаратов рабыня медленно соображала, что я от нее хочу.
Девочка плохо отходила от укола. У нее упало давление, потому мне пришлось первые сутки сидеть с ней, и да, я не хотел, чтобы она умерла. Я не хотел искать другую рабыню.
У Есении прекрасные данные, с которыми она могла бы стать как минимум женой какого-нибудь принца, но она этим не пользовалась, как и своей красотой.
Девушка дрожала и боялась даже посмотреть на меня, прикрываясь бледными небольшими ладонями. Она была невышколенной и тряслась от одного только моего вида, протестовала и плакала, она меня совсем не слушалась.
К счастью, кнут привел ее в чувство, и я увидел первые ростки покорности. Рабыня должна меня слушать, не то умрет в первые же минуты пребывания на аукционе, и все пойдет насмарку. Все мои старания и больше десяти лет подготовки.
Почему я не сделал этого раньше? Потому что я был необученным поломанным щенком, который первый год зализывал раны, а после только и делал, что становился сильнее.
Я носил маску первое время. Для нее. Чтобы рабыня видела во мне хозяина, привыкала к образу, а не к личности. Не к моей внешности, а к приказам, но она сорвала маску с меня. Ее взгляд надо было видеть. Удивленный, обескураженный, восхищенный – так, кажется, они это называют.
Впрочем, они все так реагируют на меня. Я привык уже, и ничего, кроме злости, это у меня не вызывает. Надо было Хамиту стараться с клинком сильнее. Он хотел меня изуродовать, да не вышло.
Шрам только ожесточил мою внешность и никогда мне не мешал. Наоборот. По какой-то причине самки от него тащились, а я не мог смотреть в свое отражение. У меня и сейчас нет дома зеркал, впрочем, как и самого дома.
***
Монстр вышел, хлопнула дверь, я снова оказалась в темноте. Голодная, дрожащая от этого адского холода. Пожалуй, я бы поцеловала этому гаду руку за яблоко или сникерс, хотя мне кажется, он это делает специально.
Изводит меня, ломает, корежит. И мой чертов мозг сдается. Он прогибается, и я не исключаю, что скоро буду выпрашивать у Монстра стаканчик горячего чая, стоя на коленях. Он может. Он делает это прямо сейчас: вылепливает из меня рабыню и начинает именно с головы.
Я не знаю, как Шрам это делает, но клянусь, это работает. Я чувствую, как все мои системы в организме мобилизовались, и, как ни странно, несмотря на голод, ужас, холод и шок, я еще никогда в жизни не ощущала себя настолько живой!
Наверное, так и бывает перед смертью. Не надышишься, не наглядишься, и от этого одиночества, кажется, я скоро начну выть.
Я хочу увидеть Монстра, и нет, я не сошла с ума. Просто сидеть голой в темноте не сильно-то и радует, и, если честно, я боюсь сойти с ума в этом гараже. Да, определенно, это пугает меня не меньше, чем следующая встреча с Монстром.
Когда снова загорается свет, я даже рада. И я ненавижу себя за это. Мои нервы трещат по швам, раскачиваются, точно качели. Я радуюсь, видя своего похитителя. Искренне. Он такой красивый. Боже. Хотя бы так. Зло всегда идеально по натуре.
Монстр держит поднос в руках, подходит ко мне, ставит его на пол. Тут рис с мясом, овощи, хлеб, парующий кофе.
У меня тут же собирается слюна, но я не дергаюсь. У него кнут за поясом, и, похоже, это просто проверка. Очередная его гребаная игра.
Дьявол садится на стул, берет блюдо, посыпает что-то огненно-красное на рис, перемешивает и начинает есть. Просто. Руками. Как варвар. Приборы явно созданы не для него.
То, как он ест, – это отдельная картина. Я даже не шевелюсь, меня током пробирает. Так нельзя, проклятый демон. Шрам даже ест восхитительно красиво, аппетитно, вызывающе. Его руки можно сфотографировать и поставить в музее. В золотой рамке. Идеальный. Клянусь, он зло во плоти.
На миг бросает взгляд на меня, вытирает руки салфеткой. И чуткие прекрасные губы. Облизывается, как кот.
– Ты голодная?
Я аж рот распахиваю. Я не ела дня три минимум! Он просто издевается, хотя… нет. Этот ублюдок меня тупо проверяет.
– Да, хозяин, – отвечаю тихо, но внятно. Зло довольно ответом. Кладет кнут на крепкое бедро. Коротко кивает:
– Ко мне, рабыня. Ну же, иди сюда.
Сказать легко, да сложно сделать. Точно по минному полю, осторожно подхожу к нему. Опускаюсь на колени. От запаха еды кружится голова.
Вижу, как Монстр разламывает еще горячее мясо, снимает его с кости и разбирает на волокна. После кладет небольшой кусочек себе на руку и протягивает мне. Как котенку. Как гребаному коту!
– Ешь.
Я бы хотела его послать, но уж больно голодная. Тяну к нему ладонь, но Шрам коротко качает головой:
– Нет, сегодня ты будешь есть с руки хозяина. Или не будешь есть совсем.
– Хорошо. Пожалуйста, хозяин.
Глотая унижение вместе со слезами, тянусь к его руке и осторожно забираю еду с ладони.
Мясо приготовлено шикарно, оно просто тает во рту. Боже, я такая голодная, что глотаю его, даже не прожевывая, а после закашливаюсь.
– А-а! Вы… вы меня отравили!
Кажется, будто я сейчас задохнусь, слезы тут же выступили из глаз, а этот дьявол только смеется, обнажая свои острые белоснежные клыки.
– Какая ты нежная. Это просто перец.
Дает мне воду, и я тут же осушаю бутылку до дна. Внутри все жжет, тут красного перца больше, чем риса. Господи, это огненно, как он это ест?!
Вытираю слезы и вздрагиваю, когда Шрам гладит меня по голове. Ласково, настолько нежно, что я начинаю дрожать от этих контрастов в нем.
– Не спеши. Ешь медленно. Привыкай к острой пище. Это ощущения. Вот так. Умница.
Монстр меня кормит. Я съедаю почти все с его руки. Как собачка, как ручной щенок, а после я замечаю, как манжет его плотно застегнутой рубашки натянулся. Я вижу его широкое запястье, на котором несколько грубых полос. Это точно шрамы, словно следы от наручников или скорее… широких кандалов.
Это же определенно так больно! Как он меня ни лупил тем кнутом, никаких шрамов у меня не осталось.
Я не знаю, как так выходит, но я касаюсь его запястья пальцами.
– О боже… вам больно?
Поднос летит на пол, Монстр вскакивает, точно я его ударила. В его черных глазах какой-то ад, и он словно теряет этот контроль бесчувственного робота. Всего на секунду. Впервые.
– Не трогай! НИКОГДА меня первая не трогай!
– Зачем вы делаете со мной это, зачем весь этот ад?
– Ты не знаешь, что такое ад.
– А вы знаете?
– Знаю. Ты бы там и дня не вынесла, – Басит, и я вижу, как Шрам быстро одергивает рубашку и касается ладонями запястий по очереди. А после и шеи.
– Что с вами?
– Ничего.
О проекте
О подписке