Г – Глаза… его глаза небесного цвета… дарящие чувство полета, то ли к небесам, то ли в бездну. Мимо с гиканьем пронесся маленький (ну, относительно маленький, условно маленький) дракон Глип. Мой ник почты.

Д – Дать – протянутая рука с раскрытой ладонью, отдать ему все до последнего. Душа… кусочек которой когда-то был отдан на все той же ладони. Для кого… имя, которое редко произносится или пишется, – Димка.

Е – Можно найти слова на эту букву, но букварь не обманывает. В букваре на нее запрет. Она закрыта не одной, а уже целыми двумя печатями. Наше негласное табу на темы семейной жизни.

Ё – Ёрзать. Удобное кресло, лавочка, но разве на них можно усидеть спокойно, когда идет спор, да и вообще просто ёрзать, угнездиваясь поудобней с ним рядом.

Ж – Жизнь. По всему букварю пробегает извилистая тропинка, можно оглянуться и увидеть пройденное, но что скрывается впереди этой дороги, никогда не знаешь, название этого пути жизнь, и на этом пути все еще есть место слову. Желание… как когда-то в его смс… «хочу тебя всю…»

З – Запах… несказанно родной запах… Зарыться, уткнуться носом и вдыхать самого близкого человека.

И – еще одна железобетонная стена с дверью, на которой висит печать запрета его семьи.

Й – то самое сладостное послевкусие СЛОВА, точнее, местоимения.

К – Крылья, рожденные так давно, что, кажется, это было в другой жизни, и снова очнувшиеся. Может быть, они начали просыпаться от сладкого Крем-брюле или от Коньяка, поданных нам в одной из французских кафешек в Москве. А может, они проснулись от касания неба… Еще есть наша с ним прогулка по Катькиному саду. Это был поход в прошлое – поход во двор его детства, с домом, у которого лифт, как опухоль, выпучивает шахту, с натянутыми стальными тросами-нервами подъемника.

Л – Ладошки… в них так уютно прятаться, непоколебимое чувство защищенности, спокойствия. Только его ладони дают чувство надежности. Ластиться, напрашиваться на ласку, потому что Любовь, она разная, и это просто одно из проявлений ее.

М – Мандарины, наш мандариновый культ. Протяжное, со смыслом, с удовольствием или интригой м-м-м-м… одна из самых сладких букв в букваре, потому что Мы; потому что Мальчишка; МалышЬ, и обязательно с мягким знаком, так мягче, теплее; потому что Митька; потому что МОЙ.

Н – Набережная Воробьевых гор, прогулки, разговоры, много всего, что держит память. Именно там наш первый поцелуй. Я не помню поцелуи других людей, но этот остался печатью в душе на всю жизнь. Конечно же – Нежность… стекающая с кончиков пальцев, печатающих текст или прикасающихся к щеке, во всем нежность. А за этим всем наблюдает Небо.

О – Октябрьское поле. Набережная на Октябрьском поле. Перед глазами стоит живая картинка, нет, не из прошлого, она актуальна и сейчас. Она, наверное, останется неизменной до конца дней. Скорее всего, именно так я его и представляю. О чем-то задумавшимся, смотрящим в даль, через границу реки и этого мира, куда-то в не здесь, в не сейчас. Одиночество после его ухода.

П – ворох Писем, написанных глупым Пучком Перьев (еще одна моя кличка), и чуть поменьше ворох, Полученный Птицем (и еще одно обращение его ко мне). Рядом с ворохом покоится злосчастный мешок с Плюшем и Поролоном, которым он обещал меня наказать за плохое поведение… на самом-то деле это здорово, дурачиться и нести Пургу. Еще дурацкое, но очень в тему, словечко, рожденное в нашей Переписке, опечатка в слове «прикрыли» тему на «Прирыли» тему. Память, которою то пытаешься стереть и выжечь дотла, то, как самую большую ценность, бережешь. Пустота… было и такое. Его Прикосновения, он держит меня за руку, слегка поглаживая, а я… все время куда-то стремлюсь, попрыгать на одной ножке, получить по заднице, состроить ему рожицу.

Р – Руки – прогулки за руку, под ручку, один фиг рука съезжает в напопный карман на штанах, ну так ведь удобней. Танец наших рук прикосновения…

С – из Снега, на гранитном парапете набережной, как живое, вылепленное нашими совместными усилиями неведомое чудо – Снеговик. Художественная лепка снеговиков. Думаю, все мастера эпохи Возрождения должны были плакать от зависти, а сюрреалисты – так вообще рвать волосы и рыдать в бессилии от нашего творения. И этот снеговик – тоже персонаж старой и доброй Сказки на двоих, только для нас с ним. А еще из букваря разноцветными бабочками вылетели Сны, сны про Старый провинциальный город, который мне с завидным постоянством снится, в котором почему-то живет он. Салют, который после распития коньяка он так и не вспомнил.

Т – Память пронзили две иглы Труб с бело-красной боевой раскраской, фабрика по производству облаков. Они были видны из окна гостиничного номера. Домики для бесприютных поросят, мы тоже были этими свинтусами. Наши обеды в «МУ-МУ», ведь просто поесть – это так скучно, гораздо интересней, а главное, вкусней, Тырить кусочки еды из его тарелки. Ты и наполненная Тишина.

У – маленькие лучики разбегаются от небесных глаз, приподнятые уголки губ… Улыбка, до замирания сердца, любимая улыбка.

Ф – ступеньки у метро «Фрунзенская»… Безумный концентрат памяти – лесенка МДМ. Я любила спешить к нему, а потом ждать. Ведь в ожидании его, как в ожидании сказки, тоже есть своя прелесть. В памяти осталось зыбкое, дрожащее отражение Фонарей Лужников в темной воде Москва-реки. Февральский ливень, от которого мы прятались в подворотне. Наушники на двоих, в которых звучит Zaz, и мы, соединенные тонкими проводками, целующиеся как подростки.

Х – Хвост… Не так уж важно, птичий или волчий, вот просто хвосты, и все тут. И, конечно же, я – великий заяц Хваста, вечно хвастающийся какой-то несусветной фигней, чтобы улыбнуть его))).

Ц – не ко времени года Цветущие каштаны. На улице октябрь, высохшие пожелтевшие листья из последних сил сопротивляются порывам ветра, а ветви рождают новые. Под ногами уже созревшие плоды, и я, с безумством жадной белки, распихиваю их по карманам, они вываливаются, а я все продолжаю распихивать по укромным уголкам одежды, его смех и обещание соорудить мне какое-то чудо-юдо из них. А над головой – цветущие каштаны.

Ч – иногда в жизни случаются Чудеса… Чашка, выкрученная на гончарном кругу с изображением Семаргла, специально для него. Я люблю делать ему авторские эксклюзивные подарки. Еще память давит щемящей нежностью – прогулка в переулках Арбата. Лето, вечер, на улице тепло, распахнуты окна домов, и откуда-то льется мелодия, живая, не из магнитофона, настоящая. Свет фонарей пробивается сквозь малахит крон деревьев, превращая старые дворики в нереальность. Он рядом, нестерпимо близко. И маленькая сережка с Черным брильянтиком ему в подарок. Чернослив, сухофрукт – так я его иногда называла за долгие раздумья перед принятием решений.

Ш – Шнурки. Эти дурацкие желтые шнурки, я уже и не помню, зачем мне тогда понадобилось их покупать. Наверное, оттого, что я неисправимая специалистка по всякой ерунде. И наши с ним завязанные узелки на этих шнурках. Так и висят у меня на лампе эти ядовито-желтые шнурки с узелками. Наша извечная борьба за мое здоровье, когда он с завидным постоянством пытался нахлобучить на меня Шапку, капюшон и прочую ненужную мне хрень, а я гордо взъерошивала перья и пыталась увернуться от издевательства над пернатым. Прогулки по осенним скверам и паркам и обязательное горе дворников – разбрасывание и Шуршание листьев. А еще – это слова, произнесенные в полумраке в сумерках Шепотом.

Щ – вслед за волком из букваря показался мелкий жизнерадостный Щенок, весло тявкнув, умчался вслед за старшим. Этот щенок редко просыпается в нем, но все же бывает такое. От его появления в душе возникло Щемящее чувство радости, но Щелчок по клюву вернул меня в реальность.

Ъ – буква-бука, стоящая особняком от всех, вечно всем недовольная и… твердая бука, одним словом.

Ы – возможно, это его коронное гЫ, по-доброму посмеяться над очередной моей причудой.

Ь – славная буква, дарящая мягкость и пушистость словам.

Э – Эфемерность… невозможность, призрачность происходящего – это все оттого, что есть невозможность до конца поверить в чудо.

Ю – одна из его любимых песен «Ночных снайперов» «Юго».

Я – зачастую последняя буква моих писем, моя подпись. Твоя я.

Нестерпимо захотелось оказаться с ним в каком-нибудь маленьком кафе с приглушенным светом, мягкими диванчиками и неназойливыми официантами. Поерзав немного, угнездиться у него под боком, с легким флером ностальжи негромко сказать: «А помнишь…» – и начать неспешно перебирать бусинки событий, встреч, секретов на наших четках жизни, а потом, замерев на полуслове, обернуться к нему и увидеть его солнечную улыбку и маленькие лучики морщинок смеющихся небесных глаз.

Красный сигнал светофора, предупреждающий об опасности, остановил мое движение и ход моих мыслей. С противоположной стороны, повинуясь светофору, замер Митька. Встреча на середине пешеходного перехода, как на нейтральной территории. «Привет», дежурный чмок в щеку и разворот в сторону кафе. Что-то не так стало в наших отношениях. Понять и разобраться у меня уже не хватает сил. Светлое кафе, расположившееся недалеко от идола всех торгашей, Меркурия, сегодня не вызывает желания в нем прятаться. Просто заказываем себе по стакану кофе с собой и молча идем обратно в сквер. Натянутость во всем, и разговор не клеится. Неизбежность разговора усугубляет тяжесть молчания. Я уже очень давно отучилась задавать ему дурацкий вопрос, присущий многим женщинам этого мира: «Ты меня любишь?»

– Митька, я тебе нужна?

– Нужна.

– Зачем?

Молчание. Блиц-опрос, игра в пинг-понг. Он пропустил мячик, эту партию выиграла я, но это и мое поражение. Я люблю его молчание. Густое, наполненное теплотой молчание, но сейчас я слышу тишину, пустую мертвую тишину. Он пытается найти ответ, но теряется. Я терпеливо жду. Через несколько минут его раздумий и тишины, поняв, что ответа так и не получу, я задаю очередной важный для меня вопрос:

– Это значит, что мы расстаемся?

– Наверное, да. Я не знаю, зачем ты мне нужна.

Ожидая этого, все равно невозможно быть к этому готовой. В висках начинается бешеная пульсация. Прикуриваю сигарету в попытках успокоиться. Одна сигарета в тишине, и с каждой затяжкой ко мне приходит понимание, что, в общем-то, это завершение нашей сказки. Я все еще его люблю, и я для него не чужой человек, но наше с ним одно на двоих измерение уже разрывается на два чужих мира. Еще можно что-то изменить, собрать остатки сил, обнять его, но у меня нет даже этих остатков. Больно. Всегда думала, что уходить надо гордо. Молча подняться с лавки, развернуться и уйти, не показывая эмоций и чувств. Но нет сил. Сил нет даже на то, чтобы просто встать, физических сил нет. Все предсказуемо и ожидаемо, рано или поздно это должно было случиться. Но, черт побери, почему именно сейчас? Чертова зима. Мне вдруг становится страшно. Мне не было страшно уходить с работы, а вот теперь мне стало страшно перед будущим. Что-то внутри меня ломается, то ли его тишина, то ли зима уничтожают меня, и по щекам текут слезы, неконтролируемый процесс выделений слезных желез. Я никогда не плачу, даже когда меня никто не видит. Не знаю почему, всегда убеждаю себя, что я сильная, что слезами ничего не добьешься, а сейчас, сейчас уже все равно. Уже нечего терять и нечего исправлять и спасать. Просто разговор с тишиной, не как с любимым, не как с другом, а просто вслух сама с собой. Мне даже уже не нужны его ответы и не важны его реплики.

– Знаешь, Митька, мне сейчас ужасно страшно. Я вообще не знаю, что дальше делать. Я по собственной воле потеряла работу. Теперь по собственной воле потеряла любимые ладошки. Я даже не представляю, что делать дальше, как и на что жить, чем и кем жить.

– Ну, ты всегда была хорошим фотографом, пойдешь куда-нибудь работать. Может, не будешь, как раньше чувствовать кадр, сделаешь фотографию не мастерством, а ремеслом. Это прекрасный способ заработать деньги, у тебя получится.

Чужие слова постороннего человека. Поднимаю взгляд и смотрю прямо ему в глаза и улыбаюсь. По щекам все еще текут слезы. Беру его теплую, такую родную ладонь и улыбаюсь ему.

– Ладно, не буду отвлекать. Наверняка тебя уже заждались на работе. – Не выпускаю, но чуть разжимаю пальцы, и его рука выскальзывает. Сижу на лавке и смотрю на удаляющуюся мужскую фигуру, еще секунда – и он смешается с толпой, станет человеком толпы. Закрываю глаза, чтобы не видеть этого момента. А руки еще помнят его ладони.