И вот в такой презираемой всеми семье родился я. Меня рано забрали в храм Слепого Жнеца, но без устали напоминали, кто мои родители. Я родился с клеймом слабака и постоянно должен был оправдывать право на звание некроманта. Я стоял ниже любого другого ученика при храме. Мне поручали самую унизительную работу, надо мной издевались даже дети помладше. Разве это не иронично? Я, сын некромантов, унаследовавший талант к тёмным искусствам от обоих родителей, терпел насмешки выродков из простонародья! Их родители, в отличие от моих, – всего лишь расходный материал для Тёмной Цитадели. Я дал себе слово, что заставлю этих ничтожеств себя уважать.

У нас не считается преступлением, если один ученик убивает другого, главное при этом – не попасться. Считается, что такое допущение поможет юным некромантам лучше приспособиться к полной интриг жизни в Тёмной Цитадели.

Я до сих пор отчётливо помню лицо первого убитого мной мальчишки – Дайвина. Его выпученные глаза, раскрытый в немом крике рот. Он решил, что поджечь одежду «любимого сыночка», вопя о «жаре материнской любви» во время уединённой молитвы будет забавным. Любимый сыночек… Я терпеть не мог это прозвище. Фалийцы, как считается, не любят своих детей, любовь – это слабость. Мои родители имели право жить свободно, но они поженились, значит, любят друг друга и меня, а, следовательно, вся моя семья – слабаки. Такова логическая цепочка мыслей тех, кто считал себя вправе надо мной издеваться. От горящей одежды мне удалось избавиться не сразу, а самоуверенный Дайвин за это время даже не поспешил убежать. Стоял и ухмылялся, глядя на мои попытки сбить пламя. Похоже, он и вправду считал меня слабаком, не способным дать сдачи. Какой ужас отразился на его лице, когда я обвил его потоками магии! Он пытался сопротивляться, но в умении чувствовать и направлять тёмную энергию Дайвин был мне не ровней. Поняв, что не может освободиться, он хотел закричать, и я поспешил сжать ему горло, боясь быть обнаруженным. Первым моим желанием было разорвать Дайвина на куски, но я вовремя вспомнил, что нахожусь в святилище. Слепой Жнец не любит вида крови. И тут меня посетила прекрасная идея, и, гордясь своей изобретательностью, я сжал путы ещё туже. Дайвин задёргался, ужас в его глазах то и дело сменялся мольбой, а из горла не вырывалось ни звука. Оказалось невероятно забавным наблюдать за предсмертной агонией человека, неспособного закричать. Когда лицо Дайвина посинело, а сам он перестал дёргаться, я перенёс его тело на алтарь и уложил в ритуальную позу, накрыв глаза ладонями. Так приносят жертвы Слепому Жнецу.

Я уничтожил следы своего пребывания и, лишь когда Дайвина обнаружили жрецы и ученики, вернулся в святилище вместе со всеми. Думаю, многие догадались, чьих рук это дело, но доказательств не было. Удовлетворённые взгляды жрецов и испуганные учеников подсказали, что я на правильном пути. Столь изощрённое убийство подняло меня в их глазах.

Потом были и другие. Одной девочке, слишком острой на язык, я его вырвал, заставив захлёбываться кровью. Ещё одной по каплям выпустил всю кровь. А как-то раз я стал свидетелем преступления некоего Адама, ещё одного своего обидчика, и, шантажируя его, заставил убить своего друга. После я и с ним самим разделался. Всех перечислять не вижу смысла. Я не попался ни разу.

В некотором роде, цели своей я добился. Дети меня боялись, и насмехаться больше никто не осмеливался. Но, в сущности, пренебрежение к отпрыску некромантов являлось, скорее, традицией. Это было преступлением моих родителей, и с его влиянием я бороться мог. Но, если бы я сам проявил слабость, такого мне не забыли бы никогда. И я до смерти боялся, что мои настоящие слабости раскроются.

Нас учат причинять мучения, так как боль и страдания жертв служат главным источником тёмной энергии. Вы уже слышали, что я с детства убивал обидчиков и при этом находил пьянящее наслаждение в их страданиях. Не объяснить словами охватывающее меня чувство, переходящее в экстаз, когда в глазах обречённой жертвы видишь сменяющуюся палитру эмоций: понимание неизбежного, ужас, мольба, отчаяние, ненависть, раскаяние, иногда даже умиротворённость. Бесчувственное, поспешное убийство приносит мне разочарование. Как бы то ни было, убивать и мучить людей я научился и привык самостоятельно. Возможно, потому, что начал я со своих обидчиков, или потому, что неосознанно испытывал отвращение ко всем фалийцам с их рабским мировоззрением. Но обучать нас жрецы начинали на животных.

Воробьи, голуби, мыши, крысы, кошки, кролики, собаки – такие красивые! Я содрогался, глядя в их доверчивые глаза. Когда я прикасался к их пушистой шёрстке и мягким пёрышкам, многие начинали ластиться, словно я их гладил. От этой искренности у меня на глазах наворачивались слёзы. Я должен их убивать? Почему!?

Многие ученики с улыбкой гладили животных, а потом с такой же улыбкой их пытали. Уши закладывало от криков несчастных зверьков. Вы знаете, как кричит обезумевшая от боли кошка? Её плач не отличить от человеческого. Видя восторг в глазах детей, я преисполнился к ним ещё большей ненавистью. И ничего не мог сделать. Если бы я отказался мучить животных, меня заставили бы делать это с утра до ночи, пока я не очерствел, поборов слабость, или не сломался, доказав свою несостоятельность. Ненавидя себя, проклиная свою никчёмность, я сжимал в руках мерзкий инструмент и приступал к экзекуции.

С тех пор мне каждую ночь снились кошмары. Я думал, что сойду с ума, но, к своему стыду, умудрился извлечь пользу из этой ситуации. На втором занятии я заявил о желании получить в качестве подопытного человека. Разумеется, мне его не дали, возможно, даже сочли меня самонадеянным хвастуном, но я требовал человека на каждом занятии и, в конце концов, добился своего. Спустя месяц в храм привезли женщину. Мэй, одна из учениц, проговорилась, что это её мать. И я не мог не воспользоваться столь ценной информацией.

Мэй я ненавидел. Крикам умирающих животных всегда сопутствовал её смех. А поймать её, как других своих врагов, мне не удавалось, она была очень осторожна. И вот теперь появилась возможность наказать её. Когда мне отдали женщину, я с улыбкой предложил Мэй составить мне компанию.

Кто бы что ни говорил, а пытать родного человека тяжело даже фалийцу. За побледневшей Мэй наблюдали и жрецы, и ученики. Вы уже должны были уяснить, что в Фальции одно решение может привести к стремительному взлёту или к столь же стремительному падению. Мэй согласилась. Но довести экзекуцию до конца не смогла. Не знаю, каким испытаниям после неудачи подвергли её жрецы, но, думаю, в результате она сломалась, так как больше я о Мэй не слышал.

А мне этот случай помог поднять авторитет и отказаться от работы с животными. Больше никто из жрецов и учеников не заикался о моих родителях. Однако, когда я стал полноправным некромантом, регулярно объявлялись желающие оспорить моё право на это звание. И каждому, кто презрительно кривился, услышав о Меркопте, плоде союза двух некромантов, я доказывал необоснованность их претензий. Но до убийств дело не доходило, такие шалости прощаются только детям.

Теперь вы знаете, в каких условиях я вырос. Я не пытаюсь оправдать этим свои преступления, но, надеюсь, мой рассказ хоть немного поможет вам понять меня.

Вы уже поняли, что я получал удовольствие, пытая людей. Для большинства некромантов пытки – это рутинная работа, которую они с радостью сваливали на помощников. Но мне нравилось доставлять боль и наблюдать за поведением жертв. Только криков я не любил и всегда заглушал их, как сделал это с Дайвином, своей первой жертвой. Если, конечно, от пленника не требовалось получить какие-то сведения. Тогда приходилось терпеть его вопли.

Это порочное пристрастие и повлияло на выбор предмета моих некромантских изысканий. Я изучал влияние страданий жертв на магические потоки. Воздействуя на разные болевые точки, я обнаружил, что тёмная энергия реагирует неодинаково. И не только на боль. Потоки отзывались и на негативные эмоции: страх, отчаяние, ярость. На каждую по-разному. Это было интересно. Я использовал людей, эльфов, орков, гномов; мужчин и женщин; стариков и детей; и сделал вывод, что немаловажное значение имеет личность пытаемого. Но общую закономерность я так и не вывел. Сильные результаты, как и слабые, случались в каждой подопытной группе. Поэтому я продолжал опыты, стараясь найти между схожими случаями связь, и при этом наслаждался самим процессом.

Признаюсь ещё в одной моей слабости – сам я до ужаса боюсь боли. И я постоянно жил в страхе, что эта слабость раскроется. Такова ещё одна из причин, подтолкнувшая меня к выбору рода деятельности. Некроманты обязаны легко переносить боль, она наш верный спутник. Например, истязать себя, чтобы почерпнуть силы при отсутствии жертв. А при разрыве связи с сотворённой нежитью некромант всегда испытывает боль. При всех моих талантах, парализующий ужас перед болью сильно ограничивал мои возможности, как некроманта.

Моя жизнь текла размеренно и однообразно, год за годом, но в один момент всё изменилось. Я как сейчас помню тот пасмурный день, такой же мрачный, как и любой другой в Мёртвой пустыне. Затянувшие небо тучи уже неделю скрывали солнце, но так и не исторгли ни единой капли дождя. Сухой ветер гонял пыль по растрескавшейся серой земле.

В этом неприветливом месте мой отряд разбил лагерь. Склон холма усеяли пёстрые палатки. В центре возвышались шатры некромантов из чёрной и фиолетовой ткани. Их охватывало кольцо палаток пониже и попроще – для пленников, походных лабораторий и служебных нужд. Справа по склону расположились кособокие орочьи юрты из звериных шкур. Левую сторону занимали низкие холщовые палатки обслуги из числа людей.

Орочьих юрт было меньше десятка – большинство орков во главе с некромантом Сольвером отправились в рейд за пленниками. Со дня на день мы ожидали их возвращения. Я скучал без работы – последний мой испытуемый умер три дня назад. Эйфорию, которую я испытывал в процессе экзекуции, не могло заменить ничто, и я с нетерпением ждал новых жертв. Другие некроманты занимались исследованиями и наружу почти не выходили. Вокруг сновали слуги, бледнея и раболепно склоняясь, стоило им узнать меня. Конечно, все в лагере знали о моих пристрастиях, а потому боялись меня рассердить. Их трусливое желание угодить неимоверно раздражало, но сделать я ничего не мог – слуг и так не хватало.

– Изнываешь от безделья? – прошелестел над ухом вкрадчивый голос.

Я подскочил и с раздражением обернулся. Мой помощник, как всегда, подкрался бесшумно. Разумеется, он виновато развёл руками, но в его глазах не было ни капли сожаления.

Впрочем, глупо ожидать от вампира проявления человеческих чувств. Хотя, он мог бы предупредить о своём приближении, а не появиться внезапно за спиной.

– Вайрис, твоя скалящаяся ухмылка – совсем не то, что я предпочёл бы сейчас видеть, – произнёс я.

Вайрис улыбнулся ещё шире, сверкая белоснежными зубами. Теперь слуги и вовсе старались исчезнуть из нашего поля зрения. Вайриса они боялись ещё больше, чем меня. Если я убивал кого-то из них редко и по прихоти, то Вайрису кровь нужна была регулярно.

– Я, на твоём месте, порадовался бы, – сказал вампир. – Я спас тебя от необходимости лицезреть этих ничтожных подхалимов. И не смотри на меня так, я знаю, хоть ты и не подаёшь вида, они тебя раздражают.

Как правило, некроманты берут в помощники либо молодых коллег, либо магов крови. Свалив кровавую работу на помощника, сам некромант получает возможность посвятить всё время научным исследованиям. Я же, по понятным причинам, занимался жертвами самостоятельно. Мог бы и вообще обойтись без помощника, но Вайрис… Чем-то он меня привлёк. Думаю, причина в том, что, пытая жертв, я пресыщался наплывом сильнейших чувств. А общение с абсолютно безэмоциональным вампиром стало своеобразным отдыхом.

Вайрис, надо отметить, оказался исключительной личностью среди потомственных вампиров. Он мечтал стать некромантом, что, разумеется, было невозможно – нельзя властвовать над нежитью, будучи ею. Но это не мешало ему увиваться за некромантами, с энтузиазмом оказывая помощь в их исследованиях. Вот только мало кто из моих коллег мог долго терпеть присутствие рядом нежити, обладающей собственной волей и разумом. Ну а я к нему привязался. Вайрис с жадностью следил за моими экспериментами, когда я позволял на них присутствовать. Кое-что он пытался сделать и сам, хотя, по-моему, единственная нежить, которую может создать вампир – это другой вампир.

– Не смотри на меня так сердито, – Вайрис пригладил шевелюру. – Я просто хотел сказать, что Сольвер сегодня вернётся.

– Сегодня? – я недоверчиво нахмурился. – Откуда ты знаешь?

Глаза Вайриса загорелись.

– Я уговорил Сольвера взять с собой мой камень души. В целях эксперимента. И я убедился в том, что давно предполагал – между мной и моей душой ещё есть связь. Я чувствую камень, когда Сольвер воздействует на него магией.

Пожалуй, единственное, что могло заставить Вайриса проявить хоть какое-то подобие чувств – это исследовательский энтузиазм.

– Интересно, – протянул я. – И как далеко сейчас находится Сольвер?

– Думаю, он будет здесь в течение часа. Так что перестань изнывать от тоски и готовься встречать материал.

Я улыбнулся. Приятная новость подняла настроение. Хорош же Вайрис – надо додуматься так использовать камень души! Большинство вампиров, как правило, не интересуются судьбой этого побочного продукта обращения. Ну а Вайрис сбережёт всё, что, по его мнению, представляет исследовательскую ценность.

– Вайрис.

– Я весь внимание.

– Скажи, почему ты стал моим помощником?

Вампир пожал плечами.

– Ты один из немногих, кто хотел работать со мной.

– Но среди них были некроманты, чьи исследования намного интереснее моих. Например, Катьяна – красивая, жестокая женщина. Знаю, тебе такие нравятся. И ты, и твоё поле деятельности её привлекало. Но ты предпочёл остаться со мной. Почему?

Вайрис ответил не сразу.

– Ты такой же, как и я. Вампир, но несколько в другом смысле. Тебе нужны чужие эмоции так же, как мне – кровь.

Я удивлённо вскинул брови. С такой стороны я на это не смотрел. Интересная версия.

А тем временем, на горизонте появилось какое-то движение. Вайрис тоже его заметил и, оскалившись, довольным голосом сообщил:

– Это Сольвер. Совсем немного, и мы получим новых подопытных.

Я с любопытством всматривался в приближающуюся колонну. Слухи быстро распространились по лагерю, и другие некроманты тоже высыпали наружу встречать отряд. Вскоре уже можно было различить отдельных людей. Отряд вырос почти в два раза.

Вайрис настороженно принюхивался.

– Ничего себе! – воскликнул он. – Они ведут эльфов! Солнечных эльфов!

Слова вампира немедленно подхватили остальные. Некроманты возбуждённо загомонили, обсуждая новость и нетерпеливо поглядывая в сторону всё ещё далёкой колонны.

Солнечные эльфы! Вот это добыча! За сорок четыре года в мои руки ни разу не попадал солнечный эльф: путь к Онрилл-Этилу преграждён Катароном и Анур-Этилом, а слухи приписывают солнечным эльфам славу непобедимых магов. Что, правда, противоречит их поражению в войне с Катароном. Как Сольвер умудрился их захватить?

Я уже отчётливо различал в отряде златоволосые головы. Вайрис что-то говорил, но умолк, поняв, что я не слушаю. Я дрожал от предвкушения скорой экзекуции. С чего же начать? Физическое истязание или магическое воздействие на болевые точки? А может, попробовать психологическое давление? Говорят, солнечные эльфы гордые, а, ломая сильные личности, порой можно получить больше эмоций, чем от грубых пыток.

И вот, отряд наконец-то вошёл в лагерь. Эльфы миновали серые фалийские палатки с высоко поднятыми головами, не удостаивая пленителей даже презрительными взглядами. О да, они куда более гордые, чем их лесные собратья. Это будет очень, очень интересно.

Некроманты обступили эльфов и Сольвера, засыпая последнего вопросами. Правда, меня сейчас мало интересовало, где Сольвер их нашёл и как пленил. Я жадно пожирал глазами самоуверенные лица, мечтая увидеть, как они исказятся от боли. Я желал смотреть в их золотистые глаза и упиваться властвующим там ужасом.

Тучи разрешились долгожданным дождём. Вода лилась потоком, словно стараясь в одночасье восполнить недели засухи. Эльфы со связанными руками, в потрёпанной одежде моментально промокли до нитки. Их лица не изменили надменного выражения, но теперь показное высокомерие выглядело жалким и нелепым.

– Каковы гордецы, а? – посмеиваясь, обратился ко мне Сольвер. – Меркопт, мне нравится твой взгляд. Небось заждался, а? Выбирай любого.

Я обвёл глазами пленников. Некоторые из них после обращения Сольвера обратили на меня полные презрения взгляды. И всё же, расширенные зрачки выдавали тщательно скрываемый страх. Я всматривался в каждого и всё больше разочаровывался. Они уже боялись до безумия, а значит, пыток долго не выдержат. Я уже готов был указать на первого попавшегося эльфа, когда моё внимание привлекли её глаза.

Она смотрела на меня с вызовом, и, в отличие от других эльфов, натянувших на лица холодные надменные маски, её глаза полыхали ненавистью. С налипшими на лицо мокрыми волосами, дрожащая от холода, она, тем не менее, излучала истинное величие. Но, что самое удивительное, в её открытом взгляде не было страха.

– Эту, – я указал пальцем на смелую эльфийку.

– Хороший выбор, – усмехнулся Сольвер. – Забирай.

– Вайрис, отведи её в мою лабораторию, – распорядился я.

Вампир, поклонившись мне, повёл девушку через лагерь, галантно придерживая её под локоть и приноравливаясь к мелкому шагу пленницы. Вайрис предвкушал удовольствие от предстоящей экзекуции, но сегодня ему придётся потерпеть. Я намеревался начать знакомство с эльфийкой без постороннего присутствия.

Я на минутку заглянул в шатёр, служивший мне в этом неуютном месте жилищем. Подготовка не менее важна, чем сам процесс экзекуции. Неторопливое облачение в чёрную робу, мытьё рук, укладывание в рабочую сумку ровной стопки чистых полотенец – я наслаждался этим, предвкушая грядущее удовольствие. Я вознёс молитву Слепому Жнецу и направился к палатке-лаборатории, уже ощущая приближение эйфории. Вайрис приветливо улыбнулся мне, но улыбка испарилась, когда я не пригласил его за собой. И вот, я задёрнул полог палатки и остался наедине с вожделенной жертвой.

Она сидела на стуле, поджав худые ноги. Вайрис освободил её руки от пут – из лагеря она всё равно не смогла бы выбраться. Увидев, кто вошёл, эльфийка выпрямилась, прожигая меня ненавидящим взглядом. Сложно было представить, что столь прекрасные глаза, цветом и блеском напоминающие золотистые топазы, способны излучать такую ненависть. Мокрые волосы тёплого медового оттенка по-прежнему облепляли её лицо. Я только сейчас заметил, что они неровно обрезаны. Наверное, орки таким способом решили поглумиться, ведь большего Сольвер им не позволил бы. Но это ничуть не портило её красоту. Аккуратный прямой носик, тонкие губы, высокие скулы – все черты лица идеально гармонировали друг с другом. Светлая кожа, даже покрытая пятнами грязи, казалась нежной и гладкой.

Я поймал себя на мысли, что любуюсь пленницей. Это меня удивило. Конечно, даже при всей своей порочности, я способен оценить истинную красоту. Я замучил многих прекрасных эльфиек, но никогда раньше мысли о их совершенстве не отвлекали меня от дела.

Это раздосадовало меня, но я быстро взял себя в руки. Девушка продолжала испепелять меня взглядом, не заметив моей заминки.

Я растопил очаг и оторопел, когда в глазах эльфийки промелькнула благодарность. Её благодарный взгляд доставил мне радость! Радость, поглоти её Бездна! Я хотел видеть в её глазах ужас, упиваться её болью, а сам почти растаял от её робкой улыбки!

В итоге, растерявшись, но всеми силами стараясь сохранять спокойствие, я начал вовсе не с того, что планировал.

– Встань, – эльфийка подчинилась приказу, и ненависть, к моему удовлетворению, вернулась в её глаза.

Я подошёл к ней, но тут же пожалел об этом: желание коснуться её нежной кожи и мягких волос стало почти непреодолимым. Хотя, почему меня это испугало? Она моя пленница, и я вправе делать с ней всё, что захочу. Могу даже изнасиловать. От этой мысли кровь прилила к моим щекам. Эльфийка, похоже, догадалась, о чём я подумал, так как внезапно покраснела и широко распахнула золотистые глаза. Смущение сделало её ещё прекраснее. А чтобы вызвать её страх, как оказалось, вообще не потребовалось моих усилий. Странно, но меня её страх не порадовал.