Глава 2

Изнанка

В пансионе⁶ её встретили не ласково.

– Где ты пропадала, Маечка, сестрица! Ты хоть знаешь сколько времени сейчас? Мы уже и на рассветную сходили и зарядку сделали. – Влада с Никой попятам ходили за подружкой, пока та снимала плащ, разбирала киот, мыла блюдо из-под рыбы. – Мелюзина тебя трижды уже спрашивала. Мы, конечно, как сговаривались отвечали. Только вряд ли она нам поверила про болезни твои…

Майя распустила косу и присела к зеркалу. Девчонки рядышком пристроились. В мутной дымке полированного диска отражались три хрупкие фигурки.

– У нас дома даже в лужице, замерзшей лучше видно себя, – мелькнула горькая мыслишка у Майи.

– Может хватит уже дурить, Маечка? – зашептала ей на ушко Влада, – Не буди лихо…

Майя передёрнула плечами и с ожесточением принялась чесать расческой волосы.

– Перестань, сестрица, полно злиться. Мы тебе добра желаем. – Ника поднялась и встала рядом, – Хоть скажи, что не напрасно врали. Получила ты чего хотела? Ты довольна?

– Не довольна. Не поможет Земляная Кошка. Говорит в очередной раз нам опять экзамен сдавать надо. Не подсказки никакой, ни помощи от неё нам ждать не приходится.

– Ну и ладно! Обойдемся. Сами справимся. Одевайся поживей. Скоро к завтраку звонить будут. – Ника бросилась к открытым сундукам, где одежда берегинек хранилась. Выбрала рубашку, юбку и зеленый с серебристыми чешуйками по краю форменный корсаж. Девушки едва успели обрядить подружку по Уставу, как раздался звон обеденного колокола. Всем воспитанницам пансиона благородных девиц водяного происхождения надлежало быть в трапезионе⁷ на завтраке. Оглядев друг друга напоследок и расправив складочки на длиннохвостых юбках, берегини выскользнули в коридор.

Лишь исчезли девушки за поворотом, мелкий камешек у двери покачнулся, выпустил наружу шесть пар тонких ножек и засеменил бочком в другую сторону.

Реальность

Это ерунду болтают будто в деревне зимой жизнь замирает. Городские думают, что, если ни пахать, ни сеять нельзя, так у нас других дел нет кроме как на печке лежать и сбоку на бок перекатываться. У нас в усадьбе дел полно. Дедушка с бабушкой весь день в делах, да и я не отстаю. И за домом надо следить и за скотиной, и за птицей. А теперь ещё и за лесным зверьём приглядывать приходится. Кормушки лосиные пополнять, заячьи следы распутывать. Дедушка-то наш, Егор Гаврилович, с прошлого лета стройкой занят.

Как купила Василина Егоровна землю за Ольховкой, так забот у нас вдвое, а то и втрое больше стало. Она, правда городских подрядчиков хотела нанять, но Егор Гаврилович воспротивился: «Не за чем в дела наши посторонних людей путать. Сами всё отстроим, по старинке, как деды делали. Соберу артель и до весны мельницу поставим и амбары, а как первое зерно смелем, там и вовсе всё само собой пойдёт – мельничные духи помогут».

Сказать-то сказал, а вот шутка ли по старинке мельницу поставить. Вот и ездит туда почти каждый день, колдует. Я было хотел ему помочь, подсобить по этой части, по волшебной. Так он усы встопорщил, глаза вытаращил и давай орать, словно это он, а не я кот. «Сиди – говорит – дома, пошатун рыжий! Без тебя проблем хватает!»

Я, конечно, же обиделся, но вида не подал. Вернулся к себе на зимнюю лежанку у печки. Да если бы не я, проблем у Вас, Егор Гаврилович, куда как больше было. В лесу зимой без лесника таких дел наворотить могут, что потом пять лет расхлёбывать будешь. Каждый так и норовит себе погуще ёлочку на праздники срубить. А охотники, а браконьеры, да и просто лыжники в лесу нашем – это же сплошной кошмар. Если не они, так их уж точно кто-нибудь погубит. В прошлом-то году я сам ещё молоденький был, многого не замечал. А сейчас-то мне почти два года. По людским меркам все двадцать четыре весной будет. Кот, так сказать, в полном расцвете сил. И меня так просто теперь не обманешь. Я недоброе за три версты чую. Как в Изнанку ухожу, так ползаповедника за раз пробегаю. Вижу и ловушки Лешего, и полыньи Водяниц на речке. Даже у Лесавок⁸ зимой проказы куда опаснее, чем летние. Летом, если заведут они туристов в чащу, тем, конечно, поплутать придётся порядочно, а зимой другое дело – тут и замёрзнуть не долго. И болото наше опять же. Топь под снегом не видна совсем, забредёшь случайно, и кикимор в лесу прибавится. А мне и одной болотницы вполне достаточно.

Так что лёг я на думочку, свернулся клубочком и принялся денёчки наши летние вспоминать. Как ходили мы на речку с берегинями играть, песни петь, как на тёплом солнечном лугу с Алёшкой и Никитой играли, за грибами и за ягодами в лес бегали. Хорошо нам было летом. А потом разъехались мои друзья. Василина Егоровна увезла мальчишек в город, Водяной Дедушка⁹ девчонок в пансион морской какой-то на учёбу отправил. И остался я один при дедушке и бабушке. Нет, конечно, дядьки-то мои никуда не делись. Все на месте, но они же старые усадебные духи, с ними и поговорить особо не о чем.

Я вздохнул и повернулся на другой бок. Спать не хотелось, но и вставать я не спешил. До обеда было ещё далеко. Бабушка возилась на кухне. Крупу перебирала. Домовой¹⁰ помогал ей. В доме было тихо и тепло. В уголке уютно тикали старинные напольные часы, которые перед отъездом в город Василина Егоровна уговорила меня вниз с моей половины чердака спустить. Дескать здесь, внизу, они сохраннее будут, не отсыреют, не отстанут. Да если б не я, Ижевские и не вспомнили, что у них такая красота, от прадеда оставшаяся, под крышей дома пылится. Я опять вздохнул и потянулся. Вытянул одну лапу, другую. Поднялся, выгнул спинку горбом. Потоптался, кровь по лапам разгоняя, и присел, чтоб привести в порядок шевелюру. Из угла послышался чуть слышный шорох и писк. Мышка? Я прислушался. Как есть мышка! Вот ведь наглая, куда забралась! Ладно если б в хлев или курятник, но в дом! Мой охотничий инстинкт взыграл. Я припал к самому полу и принялся выслеживать добычу. Серенький мышонок выскочил из щели под плинтусом и побежал наискосок через комнату к дверям в сени. Я метнулся следом и одним прыжком сцапал нелегала. Мышка запищала, забилась под лапками. Но я не спешил её кромсать и рвать когтями, и она притихла.

– Ну и что мне с тобой делать, – замурлыкал я.

– Отпусти меня, я буду скромной и почтительной мышкой. Вот увидишь, я не буду воровать хлебных корок и остатки каши в твоей миске, – обещала мне всем своим видом мышка. Говорить она, конечно, не умела, ведь она была самой обычной мышкой, но язык тела был достаточно понятен. Я решил не брать грех на душу и опускаться до банального убийства.

– Мяаауу! Мяау! – я позвал бабушку.

Мария Дмитриевна откликнулась не сразу.

– Ох, ты, Боже мой! – всплеснула она руками, – Мышей нам только не хватало! Давай-ка, Васенька, души её скорей, заразу серую.

И баба Маня поспешила к углу под лесенкой в светёлку. Там она вооружилась веником, совком и встала, словно бравый солдат наизготовку, дабы с почестями проводить придушенную мной мышь в последний путь. Мне стало смешно, и я слегка ослабил хватку. Мышка встрепенулась, выскользнула из моих когтей и бросилась в кухню. Я за ней. Схватил, подбросил лапкой, придавил, и опять глянул на бабушку. Мария Дмитриевна стояла, пригнувшись, выставив перед собой совок и веник. У мышки явно не было ни одного шанса на побег.

– Хватит уже над живностью измываться. Всякая тварь земная и жить, и есть хочет, а ты её мучаешь. – Дядька притопал ко мне и заглянул в глаза, – И не стыдно тебе, племянничек?

Стыдно мне не было. Но играть с мышкой расхотелось. Я аккуратно подхватил её за загривок и, подёргивая хвостом, понёс к входной двери. Баба Маня тут же распахнула её передо мной. В ноздри ударил свежий, морозный февральский воздух. Несколько мгновений я щурился, привыкая к ослепительному сиянию солнца и снега, потом не спеша понёс свою добычу к повети.

– Вот и правильно, Вась, вот и правильно, неси её подальше, – слышался у меня за спиной голос бабушки. Она вышла на крылечко следом за мной, обмела снежок, припорошивший за ночь ступеньки, и вернулась в дом.

У стены курятника возился второй мой дядька. Он был много моложе Домового, крепче, выше ростом, но такой же лохматый и усатый, как и все они – усадебные духи. Овинник¹¹ обернулся ко мне и коротко кивнул. У него в эту зиму тоже дел по хозяйству прибавилось. Раньше он лишь за живностью нашей приглядывал, чтоб здоровы да веселы были. А теперь-то и стойла чистит, и корма подсыпает, а то и дорожки во дворе почистит порой.

– День добрый, дядюшка, – промурлыкал я, опуская мышонка на снег.

– И тебе, племянничек, – отозвался он, не отрываясь от работы. Сильные когтистые пальцы забивали в щель под стареньким наличником на оконце курятника солому.

– Глянь, что я тебе принёс.

Он обернулся. Мышка, приоткрыв глазки-бусинки, сидела у моих лап и поводила усиками из стороны в сторону. Видать решала в каком направлении ей теперь ловчее бежать. Дядька хмыкнул в бороду, склонился к серой плутовке и протянул широкую, словно лопата ладонь. Мышка пискнула, подпрыгнула на месте и нырнула ему прямо в рукав. Дядька зашёлся дробным сухим смехом, тряхнул слегка рукой и на ладонь ему выкатился серый маленький клубочек.

– Ну и что ты прячешься? – спросил он у мышки, поднося её к глазам, – Чего юлишь, проказница? Твоё место где?

Мышка снова пискнула чуть слышно и потянулась носиком к лицу дворового духа.

– То-то же. Нечего по дому шнырять. Получила сполна, теперь сиди тихо. Так-то вот, плутишка, – подвел итог воспитательной беседы Овинник и аккуратно спрятал мышку за пазуху. Потом прищурился, взглянув на чистое безоблачное небо.

– Эк как солнце жарит, до масленой недели уж совсем недолго осталось. Слышь, Базиль, блинками скоро полакомимся. Заслужили чай… – то ли спросил, то ли сообщил он мне. Я повёл ушами. Против блинов я ничего не имел, но кто их, хозяев, знает. Может и на этот праздник у Егора Гавриловича дел невпроворот будет. С Новым годом-то оно вон как вышло. Вроде и ёлку из лесу принесли и гостей созвать хотели, а потом из города как поехали с проверками то одни, то другие по нашу душу. Все нервы истрепали своими придирками.

Посидев, ещё немного у повети, я пошёл к реке. Чернушка в эту зиму казалась мне какой-то сиротливой. Всякий раз, когда я приходил на берег, что в Изнанке, что в Реальности меня охватывало чувство безысходной тоски. Нет больше на этом свете моего дружка Анчутки. Далеко-далеко, за лесами, за полями, за высокими горами берегини в школе учатся. Да ни какой-нибудь, а заморской. Вот и тихо теперь в нашей заводи. Даже камыши вокруг не шевелятся.

Я вздохнул, глядя сверху на закованную в лёд ленту реки под крутым бережком. Отсюда, из-за баньки летом к заводи вела тропка. По ней мы с Лёшкой и Никитой наперегонки сбегали к мосткам. Мальчишки ныряли в тихую, чистую воду, а я устраивался на нагретых солнцем досках и звал берегинь. Некого мне больше звать. Один одинёшенек я на хуторе остался. Как есть один. Даже Трезор теперь не с нами живет. Его дед Егор на стройку отвёз. Сказал, что там сторож нужней. А здесь и без пса караульшиков в достатке. Обидно как-то. Я опять вздохнул, осторожно спрыгнул с забора на сугроб и, распластавшись на пузе, заскользил по смёрзшемуся насту вниз. Почти у самого берега меня подбросило на кочке, и я со всего маху выкатился кубарем на лёд.

Снег набился мне в уши, залепил глаза, рот и нос. Я чихнул громко.

– Здравия желаю, господин Хранитель. Как Вам погодка сегодня? – послышался откуда-то из-за плеча вкрадчивый голос.

Проморгавшись от снега, я осмотрелся. Из проруби у мостков высовывалась остроносая мордочка мелкого водяного беса. Анчутка¹² младший улыбался мне во всю свою зубастую пасть и был явно не прочь поболтать о чём-нибудь с большим начальником. Господин Хранитель, то есть я, принял вид достойный своему солидному положению и вежливо ответил.

– Погодка прекрасная. Что нового в угодьях водных? Как здоровье дедушки, Владыки Донного? Не скучает подо льдом?

– Не, у нас всё путём. Дедушка Водяной больше спит, конечно. Но когда проснётся, так весь день в делах проводит. Он же леснику вашему на стройке помогает.

Меня опять неприятно кольнуло в сердце. И он туда же. Всем Егор Гаврилович дело нашёл, но не мне. А чертёнок продолжал:

– Вчера вот скорость течения у мельницы замерили и рассчитали с поправкой на весеннее и летнее полноводье мощность колеса. Весь день возились. Знаешь, как это не просто сделать, когда река подо льдом.

– А чего ж вы до весны не подождали? Тут всего ничего осталось.

– Ну не знаю, господин Хранитель. Старшим-то видней, что когда делать лучше. А как по мне, то лишь бы не бранились. А то ведь от безделья дедушка ой, какой вредный бывает. – Чертёнок почесал в затылке. – А вот Вы, господин Хранитель, как думаете, если я ненадолго от проруби уйду и разок, как Вы, с горки съеду, меня бранить не станут?

– Мне почём знать. Да только мы с твоим братцем редко наперёд думали про то, что станут нас ругать или нет, – фыркнул я и, подумав, добавил совсем тихо, – Покойным братцем.

А чертёнок уже карабкался наверх и через несколько секунд приплясывал, махал руками и крыльями, стоя на крутом, высоком берегу. Потом он обвил себя хвостом, подобрался в клубок и на пятой точке заскользил вниз, дико визжа и улюлюкая. Я посторонился, и облепленный снегом черный шар прокатился мимо меня почти до середины заводи. Анчутка вновь вскочил на ноги и понёсся к берегу.

– Классно! Здорово! – проорал он мне на бегу и уже через минуту вновь катился вниз с ещё большей скоростью. Когда он третий раз проскочил мимо меня, обдав снежной пылью, я услышал сквозь пронзительный визг и смех какой-то подозрительный треск. Закованная в зимнюю броню, Чернушка у меня под лапами зашевелилась, и из проруби плеснула вода. Анчутка стих. Я хотел было рвануть на берег, но не успел. Из проруби, обламывая по краям тонкий лёд, выпросталась по локоть сначала одна толстенная рука, потом другая, за ними показалась всклоченная голова и наконец протиснулись дородные плечи и грудь хозяина всех рек и озёр Чёрной Поляны.

– Ну и кто тут так шумит? – зарокотал он, вращая вытаращенными глазами.

Анчутка вмиг исчез. Я расправил шерсть, приосанился.

– Добрый день, Дедушка Водяной, давно не виделись.

– Да уж давненько, Базиль, – буркнул он в ответ, – Как живёшь, Хранитель?

– Да по-всякому, – ответил я и подошёл поближе. – Есть ли новости от дочек Ваших? Как там они живут? Не тужат?

– Живут, дай Бог, каждому. Даринка вон со своим принцем уже почти всю Швеции объехала. Всё с роднёй знакомится. У них, у этих Некки¹³, в каждом озере жену наследника престола показать надо. И везде балы устраивают: песни, танцы.

– А другие как? Как Майя, Ника, Влада?

Водяной нахмурился.

– Ты, Базиль, про Майю лучше забудь. Не вернётся она домой, пока ты её ждёшь, – сказал он тихо. – Не к чему всё это ворошить. У неё своя дорога, у тебя – своя. Вместе вам не быть, и слово моё крепко.

Водяной взглянул мне прямо в глаза и вдруг заговорил торопливо, быстро, совсем не по-царски, словно боясь, что я его перебью, и он не успеет сказать мне что-то важное. Что-то такое, что давно из него просилось наружу, да всё никак не находило повода, чтоб вырваться. А я стоял у проруби, как дурак с отвисшей челюстью, и недоумевал, о чём же он говорит. О каких таких годах, о какой доле несчастной. Всё вдруг словно затуманилось вокруг, поблекло, потеряло запах и цвет.

– Подожди, Владыка Донный, – наконец промямлил я. – Я тебя чего-то не пойму. Ты о чём толкуешь?

Водяной опять нахмурился.

– Я о том, что негоже Хранителю на дочку царскую заглядываться. Ты, Базиль, прости, но разного вы рода – племени. Тебе жизни от силы двадцать лет отмеряно, а она почти бессмертная. У тебя ведь ни кола, ни двора, а она к покоям царским приучена. Не отдам я её за тебя, и не проси. Не хочу, чтоб потом локти кусала.

– Да я вроде и не сватался пока.

– Вот и не надо. Найди себе другую подружку, Базиль. А про Майю забудь. Хватит ей уж за тобой по берегам бегать и в глаза заглядывать. Ты ж ведь и не любишь её, верно?

Между нами на мгновенье воцарилась тишина. Долгое томительное мгновенье, за которое перед моими глазами пронеслась вся моя недолгая жизнь. Все наши песни у реки, танцы у костра, посиделки под луной и прочее, прочее.

Я вдохнул и, не оглядываясь, потрусил к берегу.