Глава 7.

Митька шел по улице снова покидаемого им Богоявленского. Обнимала молодое тело походная солдатская рубаха из черного молескина, да белые шаровары, с которыми за годы службы он уже успел сродниться. За спиной болтался полупустой солдатский ранец из черного брезента, а впереди снова был фронт со всеми ужасами переднего края, с которыми он уже успел хорошо познакомиться. И кто знает, суждено ли ему вернуться в родное Богоявленское ещё хотя бы раз, хотя бы на мгновение.

Мысли Митьки были заняты Верой. Сам того не желая, он снова вернулся к этой роскошной, черноглазой, но нелюбимой красавице. В его памяти была последняя ночь, проведённая с Верой наедине. Её бархатная кожа, яркие, чёрные глаза под тенью густых ресниц, пахнущие хвоей волосы, чувственные губы, жарко целующие его свежие шрамы. Она готова была любить его и такого, это прекрасное создание в белых простынях. Но Митьку мучил вопрос, почему он не в силах сказать ей правду? Он же не трус, он не боится ни пуль, ни снарядов, он даже не боится погибнуть на этой войне, на встречу которой снова направляется. Так почему же он не решается признаться Вере, что не любит её?

А всё потому, и Митька это понимал, что эта правда может убить её, такую отчаянную и решительную. Вот так Митька и с ней не мог быть, и оставить её навсегда тоже не мог. А ведь не послушайся он когда-то сестру Машу, не дай воплотиться её коварному плану, и не пришлось бы ему сейчас так мучительно тяжело. Не бежал бы он от этой путанной истории в армию, не возникла бы в нём злость к сестре, так отчаянно толкавшую его на этот путь лжи и обмана. И кто знает, как сложилась бы их жизнь тогда? Быть может Вера уже удачно прибывала замужем, Маша не покинула Богоявленского, лишившись единственного родного человека, любимого брата, а сам он.… Но, увы, ничего вернуть было уже нельзя. Нельзя было предотвратить этот всего один необдуманный, но сделанный когда-то, шаг. Шаг, перевернувший всю его жизнь. И теперь нельзя распутать этот клубок лжи, который с каждым днём затягивался всё сильнее и сильнее. Конечно, другой бы на его месте плюнул на всё и будь что будет. Какое кому дело до другого человека, до чужой жизни, важен только он сам. Но Митька так поступить не мог, сердце у него в груди билось доброе, и оно болело. И, как теперь вырваться из этого замкнутого круга, Митька не знал.

– Эй, браток, закурить не найдется? – прервал Митькины размышления незнакомый голос.

Митька обернулся и увидел возле дома Фаруха молодого мужчину приятной наружности.

– Чё ж не найдется? Найдется. Закуривай, – протянув кисет незнакомцу, ответил Митька.

– Благодарствую! Меня зовут Игнатов. Игорь Игнатов. Будем знакомы.

– Митька Чадин, – протянул Митька руку Игнатову. – Откель в наших краях.

– Из далека я Дмитрий.

– Ты никак у Фаруха харчуешься?

– У него. А ты никак с фронта?

– С фронта и на фронт.

– И как там?

– А, – махнул рукой немногословный Митька.

– Друзья-то твои из местных, поди, тоже воюют? Или удалось кого повидать?

– Арсюху Мищенко вот повидал, а Тишкиного сына Ваську нет. Чёрт знает, где он тепереча.

– Васька Попов дружок твой? – заинтересованно спросил Игнатов.

– С самого детства дружим. А ты знаешь его никак? – удивился Митька.

– Наслышан о нём от местных.

– Немудрено, он у нас знаешь какой?

И Митька счастливо улыбнулся, вспомнив друга и их детские шалости.

– Ну, а сам-то ты, надолго к нам?

– Как пойдет Дмитрий, но надолго не хотелось бы задерживаться. Этого мне совсем не надобно.

– Чё же так? У нас хорошо, вон красотища какая вокруг. И работы довольно, а тепереча так особливо много. Мужичков то, поди, скоро всех на фронт погонят, и в полях работы будет невпроворот и на барском заводе. Сколь там нынче платят то, не узнавал?

– Узнавал, рабочему тридцать рублей, слесарю девяносто.

– Во, видал. У нас в армии младшим офицерам семьдесят рубликов платят. Чего ж тебе ещё надо?

– Ничего не надо, да только дел много ждёт, – хитро улыбнувшись, ответил Игнатов. – А скажи, дружище, не в Воронеж ли ты путь держишь?

– В него в самый.

– А не занесёшь ли по пути письмецо женушке моей?

– Чего же не занесть? Давай письмецо твоё.

– Вот спасибо тебе, – обрадовался Игнатов. – Очень важное письмецо, а с почтой нынче, сам знаешь как, война одним словом. Адрес тут указан, а это тебе на трамвай.

И достав из кармана пять копеек, Игорь протянул их Митьке.

– Не надо, – отмахнулся Митька от денег.

И без лишних вопросов взяв письмо, Митька отправился в путь. А явившись по обозначенному адресу, удивлению Митьки не было конца, ведь дверь ему открыла не молодая жена нового знакомца, а друг детства Васька Попов. Как же оба обрадовались друг другу. Как же долго не могли они наговориться и насмотреться друг на друга. За те долгие два года, что они не виделись, у обоих накопилось немало новостей и душевных переживаний.

– Да, что я гутарю тебе Митюха, ты ведь меня, как никто понимаешь. Сам за княжной Верой тянешься. И вот с Ксюшкиной свадьбы жизнь мне совсем опостылела. Тебя нет, её нет, чаво мне там делать одному? Вот я и отправился за лучшей долей, благо ни кола ни двора, ни спереду ни с заду. Жалеть не о чем, да и не о ком.

– Ну, а мать с отцом как же? – удивился Митька.

– А что мне мать с отцом? Мне они не указ и не пример. Я на упыря энтого рыжего спину гнуть не желаю, и хучь иной раз и гроша в кармане не заваляется, а всё лучше, чем в батраках мищенских, али барских, хаживать. Свободу, брат, её ни за что не купишь, потому она дороже золота.

Огляделся Митька тихонько по сторонам и отметил, что друг его и впрямь погано жил. Малюсенькая комнатка до того была бедна, что кроме стола да сколоченной самим Васькой лавки, ничего в ней не было. Только наваленные по всем углам газеты с листовками, содержание которых Митька всё никак не мог разглядеть, выдавали хоть какую-то занятость хозяина. Да и сам Васька, и раньше худой и неказистый, сейчас казался Митьке совершенно запущенным и не здоровым.

– А, как здоровье-то твоё, Вася? – спросил участливо Митька.

– Ну, а что здоровье? – безрадостно ответил Васька. – Нормальное моё здоровье. Сердце вот только пошаливает, так то ещё с детства. Оспа моя его, что ли так исконопатила, мать её ети, вон, вместе с рожей моей?

– Ты бы всё-таки к матери с отцом съездил, Вась. Тоскуют они дюже по тебе, не одной ведь весточки не получали от тебя. Да и здоровье бы поправил на домашнем молоке. В городу-то здоровьица не прибавится.

– Ну, уж не совестить ли ты меня удумал? Сам то, Маньке часто ли пишешь?

– Хм, – виновато покачал головой Митька.

– Вот, то-то же. Осерчал на сестру, упёрся рогом, а что к чему и не рассудил.

– Чудно, – усмехнулся Митька.

– Чего это?

– Чудно ты, брат, гутарить стал. Вроде ты, а вроде и кто другой за тебя гутарит.

– Ну, будет тебе. Скажи лучше, что наше Богоявленское?

– Да всё то же, Митрофан Спиридоныч богатеет, а народец беднеет. Да мужичков порядком мобилизуют. Ещё Ксения Петровна домой вернулась.

– Ксюша? – удивился Васька.

– Гутарят, кубыть муж сам её привёз.

Это известие встревожило Ваську, разбудило в нём воспоминания и новые надежды, ведь супруг Ксюши теперь на фронте, и кто знает, как там для него всё сложится.

– Вот что, Митюха. Будя тут сидеть. Пойдем лучше в кабак. Ты не смотри на бедность моего жилища, угостить тебя гроши есть.

И отсчитав пятьдесят копеек, Васька потянул Митьку в кабак. Там, купив бутылку водки и три солёных огурца, Васька быстро повеселел и всё оглядывался на входную дверь, будто ждал кого-то.

– Агафья, – подозвал Васька повариху. – Сделай мне фунт пшеничной муки, да фунт мяса.

– Гони тридцать копеек, – грубо ответила та.

– Отдам, не ори.

– Отдашь ты, ко второму пришествию. Будут деньги тогда и приходи.

– Вот курва. Это я для Тоньки, Игоря жены, – объяснил Васька Митьке. – Помогаю, значит, помаленьку.

– Откель он взялся? Ты давно его знаешь?

– Игорь мой друг и надежный наш товарищ, – уклончиво ответил Васька.

– Здравствуйте, товарищи, – послышался голос у Митьки за спиной.

Обернувшись, Митька остолбенел и не мог поверить своим глазам, перед ним стоял…

– Марк Вацлавич? – тихо произнес Митька. – Ты? Но откель ты здесь?

Митьке захотелось броситься к Садилеку, обнять его и, невзирая на то, что давно перерос его на две головы, повиснуть на шее, как в детстве. Но горькие воспоминания того дня, когда они остались с Машей одни на произвол судьбы, брошенные этим человеком, преданные всеобщему порицанию, поднятые на смех, воспоминания о сгинувшем на каторге отце, остановили Митьку.

Протянув руку Митьке, Марк Вацлавич сказал:

– Пойми, сынок, иначе было нельзя. Ведь я бы потянул вас за собой.

Слова Садилека были так убедительны, а взгляд так светел, что Митька ничего не стал спрашивать. Он смотрел на поседевшего и казавшегося сильно уставшим Марка Вацлавича, и невообразимая жалость к нему наполнила Митькино сердце. Он задумался, а легко ли было ему самому все эти годы? И, где он их провёл, в тёплой постели или промёрзлом подвале, на самом дне этой жизни? Имеет ли он, Митька, право судить его? И за эти несколько минут, Митька простил Марку Вацлавичу все свои обиды, копившиеся годами.

– Ты с фронта, сынок? – с участием спросил Митьку Марк Вацлавич.

Митька утвердительно кивнул в ответ.

– Ранен?

– Так, задело трошке, – нехотя ответил, не привыкший жаловаться Митька.

– И куда же теперь? – спросил Марк Вацлавич.

– Как куда? – удивился Митька. – Двадцать седьмая пехотная дивизия, третий армейский корпус, вот моя приписка.

– Да, – с грустью констатировал Марк Вацлавич. – По всей стране идут массовые мобилизации в армию. Только из Воронежской губернии призвано почти четыреста тысяч человек, а ведь это почти половина трудоспособного мужского населения. И кто же, спрашивается, работать будет, сеять, пахать?

– Ну, Марк Вацлавич, скажешь тоже, – ответил Митька. – А воевать, что же, бабам да ребятишкам?

– А ты знаешь, Митюха, что на заводах и фабриках, тех, что нынче выполняют заказы…, – забыв слово, замялся Васька. – Как это, Марк Вацлавич?

– Военного ведомства, – договорил Садилек.

– Вот, военного ведомства, – продолжил Васька. – Тепереча вводятся сверхурочные работы. И работы энти не оплачиваются дополнительно.

– Что же, известное дело – война, – спокойно ответил Митька. – Кому нынче легко?

Но Марк Вацлавич с Васькой, сидевшие за столом рядом друг с другом и постоянно переглядывавшиеся, не унимались.

– Мобилизованы и многие наши товарищи.

– Товарищи, гутарите, мобилизованы? – застучал Митька пальцами по стакану. – А сами, чё ж не на войне? И энтот, товарищ тоже, который письмецо мне сунул, чего не на войне? Чё ж он в Богоявленском нашем окопался?

Марк Вацлавич и Васька не ожидали от Митьки такой реакции и не сразу нашлись, что ответить. А Митька даже потемнел от негодования.

– Тепереча – то я понял, откель он взялся, и чего там делает, – сказал он.

– Ты, Дмитрий не горячись, – сдержанно ответил Марк Вацлавич. – И Игнатова не собачь, он товарищ надёжный, в суровых ситуациях проверенный. Мы из одной ячейки, то верно, а потому нам он также близок и дорог, как и ты. А про армию, что же, я тебе отвечу, сынок, почему мы вот с Василием не воюем. Но наперед скажи нам, кому ты служишь?

– Служу царю и отечеству, – сухо ответил Митька.

– А я вот царю служить не желаю! – взорвался Васька. – Гад он и кровопийца! И ты задумайся Митька, почто тебе молодому, здоровому пропадать?

Марк Вацлавич взял Ваську за руку, и, понизив голос, вторил ему:

– Правительство нынче не прочное. Так стоит ли за него пропадать? Стоит ли за него воевать?

– А я не за правительство воюю, – возмутился Митька. – Я за землю русскую воюю, за народ православный, за сестру Маньку, за вас вот, сукиных сынов!

– Э, нет, – заулыбался Марк Вацлавич. – Не своими словами ты говоришь сейчас, это тебе правительство внушает, а ты по неразумению своему повторяешь. И веришь царю и правительству, потому, как своего опыта в жизни этой покуда ещё не имеешь.

– Да что же ты гутаришь, Марк Вацлавич? – совсем растерялся Митька. – Какое правительство? Я вот тебе гутарю.

– Одураченный ты Митька, обманутый. А правительство, которое не хочет дать народу ничего, кроме кнута и виселицы, не может быть прочным.

Митька смотрел на Марка Вацлавича и поражался, тот будто и не слышал его, задавал вопросы и сам же на них отвечал. На фронте не был, но уверенно рассуждал о состоянии дел внутри армии, никогда толком не работал не на заводе, не в поле, но говорил от имени всех рабочих и крестьян, рассуждал о государственном устройстве, имея минимальное образование. Митька совершенно запутался, и с трудом уже понимал, чего же хочет от него Марк Вацлавич. Хотя в какой-то момент слова его и показались Митьке убедительными, особенно в той части, которая касалась государственного устройства, ведь сам он в этом ровным счетом ничего не смыслил, поэтому и готов был верить Садилеку на слово, полагаясь на его возраст и житейский опыт.

– И, можешь не сумлеваться, рабочие вновь поднимутся на борьбу, – прозвучал голос Васьки, и будто вернул Митьку из дрёмы.

– Борьбу значит? – возмутился он в ответ. – Гляжу я на вас, борцов, и тошно мне делается. Пригрелись по тёплым норам. Ты Марк Вацлавич наборолся уже, чуть под каторгу нас с Манькой не подвёл, а сам сбежал и обратно судишь, хаешь, амперию нашу поносишь, а она воюет за вас, кровь проливает, покуда вы тут по кабакам водку жрёте!

На громкие слова Митьки обернулся весь кабак, и затих прислушиваясь.

– Не горячись Димитрий, – попытался успокоить Митьку Марк Вацлавич.

– На фронт вас! Всех на фронт! – не успокаивался Митька. – Тама вас нету. Видал я таких смутьянов, довольно. Ну, уж нет, живите, как знаете, а мне видать с вами не по пути. Прощевайте!

И громко стуча сапогами, Митька ушёл из кабака, под всеобщие изумленные взгляды. Душа его будто была поругана, и кем? Близким другом, которого знал и любил с детства, и человеком, которого долгое время он почитал за отца. И от того на войну он уходил с тяжелым сердцем, совершенно одиноким человеком.

– Что же это, Марк Вацлавич? – расстроился Васька. – Неужто упустили мы Митьку нашего? Не смогли удержать подле себя?

– Нет, Вася, – ответил Марк Вацлавич. – Никуда он от нас не денется.

Марк Вацлавич, взрослый и опытный, давний член РСДРП, многие вещи знал наперёд. Митька был нужен ему не только для увеличения количества членов их партии, ему нужны были финансы для революционной деятельности в губернии, финансы, которыми через Митьку могла обеспечить их княжна Вера. Хорошо обученный в своё время товарищами по партии, он всегда имел при себе инструкции с чётким планом действий на любые случаи. Они и сегодня были у него в кармане, и, не справившись с одним пунктом, он приступил к следующему.