Кто не любит свободы и истины, может быть могущественным человеком, но никогда не будет великим.
Вольтер
Московская область – Москва. Наши дни
Вечером, попив чай, Вера села на веранде и зажгла свет. Села в плетеное кресло и принялась читать письмо.
(Москва. Начало 30-х годов XX века, письмо – убрать)
«…Возвращение Максима Горького в СССР было обставлено торжественно. С таким триумфом, что сразу стало ясно – кто является писателем номер один и какое место Горький займет в советской иерархии. Он стал фактически памятником уже при жизни. Его встречали тысячи людей, с ликованием, с восторгом.
Бедный, бедный Макс, понял ли он, что ловушка уже захлопнулась и он из нее не выберется?..
Хотя я тоже это поняла далеко не сразу.
Ему дали особняк Рябушинского, штат прислуги, создали все возможности для работы и творчества.
Да, Горький ценил удобства, но я могу сказать точно, что в отличие от графа Толстого комфорт не был для него главным в жизни. Из него делали гедониста, но таковым он не являлся. Он заботился о своем окружении, ему было важно, чтобы все его близкие и домочадцы были сыты, обуты, одеты, довольны. Ради них он создавал такую пышную обстановку. Самому ему мало что было нужно. Он мог творить в любых условиях. Более того – мне кажется, что роскошь его подспудно тяготила. Но это только мое наблюдение.
Моей дочери было уже два года, когда Максим Горький вернулся в СССР. Вскоре я пришла к нему по делам, связанным с переводами с итальянского на русский, и поразилась перемене, которая произошла с ним. Я видела, что Горький устал, смертельно устал, огонь, горевший в нем всегда, даже в самые трудные моменты, – погас. Он выглядел просто стариком, который доживает свою жизнь.
Увидев меня, он обрадовался.
– Даша! Привет! – Он поднял вверх правую руку, приветствуя меня. Рука двигалась тяжело.
– Как жизнь? Как работа? Все нормально?
– Алексей Максимович… – Я сглотнула, набираясь смелости сказать. – Я вышла замуж.
– Это хорошо, это правильно… – В нем не было даже тени укоризны или ревности. Или время и вправду съедает все?
Я молчала.
– Я действительно рад, – продолжил он. – Ты заслуживаешь счастья. Ты сейчас работаешь в газете?
– Уже нет. Изредка подрабатываю. В основном занимаюсь переводами. Я не сказала главного… Мой муж – советский гражданин. И я теперь гражданка Советского Союза.
При этих словах его щека как-то странно дернулась.
– У меня есть дочь. Ей уже два года. И она такая смешная.
– Как зовут?
– Люся.
– Люся, – медленно повторил Горький. – Красивое имя. И, наверное, она будет красивой, как и ее мама.
В горле встал ком.
– Какой же ты была красивой, Даша, когда я впервые тебя увидел. – Он говорил размеренным глухим голосом, но я видела и чувствовала, что он взволнован воспоминаниями. Тем прошлым, которое я пробуждала в нем. – Ты помнишь этот солнечный край? Капри… Молодость… Тогда я думал, что мир можно переделать, устроить по типу царствия Божья на земле и даже еще лучше. Когда на земле будет царствовать человек – хозяин труда, красивый, счастливый, свободный…
Мне показалось, что в его голосе слышались сдержанные рыдания, он не мог скрыть волнения…
– А что теперь? – Горький внезапно замолчал и напрягся.
Я невольно оглянулась. Он улыбнулся одними уголками губ. Мы без слов поняли друга друга. Горький подозревал, что за ним следят и его прослушивают. Он призывал и меня быть осторожной в своих высказываниях.
Я кивнула в знак того, что все прекрасно поняла. Подошла к нему ближе, наклонилась.
– Макс, ты всегда можешь на меня рассчитывать, – сказала я шепотом.
– Даша! Кажется, я в западне. – В глазах стояла тоска. – Я не хотел возвращаться. Но на меня все так давили. И Максим… настаивал, и я… Я боялся, – выдавил он с некоторым усилием.
И здесь мне стало страшно. Максим Горький никогда и ничего не боялся, более того, я знала его как одного из самых смелых людей в своей жизни. И это были не пустые слова или поза. Он и был таким. Ужасные испытания, выпавшие на его долю в детстве и юности, способствовали формированию твердого характера, научили стойкости. Он относился к жизни философски, и это помогало ему. А здесь он боялся… И я каким-то внутренним чутьем поняла, что он боялся не за себя, а за свою семью: за все тех, кто был в Москве, за тех, кто невольно стал заложником. И это были все люди, так или иначе связанные с ним…
Вера читала письмо, затаив дыхание. Только подумать: ее прабабушка была знакома с самим Максимом Горьким! Была его другом… Боже мой! Какая биография! Но кому было адресовано это письмо и почему оно не отправлено? Надо расспросить мать, только аккуратно! Но о письме Вера говорить не станет. Это ее тайна.
Ночь выдалась беспокойной. Вера забыла занавесить окно, и в комнату светила луна. Кровать была старой, Вера спала на ней еще в детстве, неудобной, с панцирной сеткой и металлическими набалдашниками. Вера проваливалась как в гамаке, вдобавок посреди ночи ее разбудил лунный свет. Неожиданно Вера услышала скрип половиц, будто кто-то осторожно идет.
«Да что это у меня, слуховые галлюцинации разыгрались, что ли?» – подумала она. Встала, зажгла свет и, надев халат, вышла на кухню, потом – на террасу. В доме никого не было, но Вере почудилось, что в кустах что-то шевелится.
«Наверное, кот какой-нибудь приблудный зашел к нам на участок, – успокоила она себя. – Забежал сюда – вот и источник странных звуков».
Она еще раз проверила окна, заперла дверь на засов и, раздевшись, легла в кровать, вспоминая старое зеркало и свой странный образ в нем.
Мать, к счастью, была дома. Вера немедленно приступила к ней с расспросами:
– Мам! Ты сейчас свободна или как?
– Или как, – меланхолично откликнулась мать. Она сидела, склонившись над телефонной книжкой, и скользила пальцем по листам.
– Десять минут мне уделишь?
– Что-то случилось?
Халат с переливающимися павлинами так и резал глаза.
– Нет, все нормально, – бодро сказала Вера. Она знала, что мать сразу впадает в панику при неприятных известиях.
– Ну слава богу, – с шумом выдохнула та. – Как Паша? Звонил тебе?
– Мы общаемся по скайпу и переписываемся в вайбере.
– Все эти новомодные штучки, – брезгливо поморщилась мать. – Весь этот Вавилон.
– Никуда не денешься, мам. Технический прогресс не остановить.
– Если бы люди думали не только о технике, но и о душе, о прекрасном, об артистах, которые оказались выброшенными на обочину… – Лицо мамы исказила гримаса, и Вера испугалась, что она вот-вот заплачет.
– Мама! Не надо! – Она взяла ее руки в свои. И поразилась: какие у матери сухие и горячие ладони.
– Верусь, прости! – неожиданно кротко проговорила мать. – Так что ты хотела?
– Я была на даче.
– Как там?
– Ужас! Все заросло. Просто джунгли!
– Надо приводить участок в порядок. Нанимать кого-то. Но эти ужасные гастарбайтеры так сейчас дорого берут. Они сколачивают бригады и работают только над крупными объектами: коттеджами, пафосными домами олигархов. Возьмутся ли они за нашу траву?
– Скорее всего – нет, – вздохнула Вера, – придется все делать самим.
Мать молча смотрела на Веру, склонив голову.
В молодости она была потрясающе красива, но сейчас от былой красоты мало что осталось. Хотя она старается следить за собой. Все время сидит на диете, хотя любит поесть, но ради сцены готова на жертвы. Только изредка позволяет себе мороженое или пирожные с кремом. Или кусочек торта.
– Мам… – Вера долго не решалась начать разговор. – Мама, я хочу тебя спросить о прабабушке.
– Дарье Андреевне?
– Да.
– Но что я могу знать о ней? – с некоторым раздражением ответила мать. – Когда она умерла, мне было девять лет. Она была красивая, имела хорошее образование, была в Европе, превосходно знала четыре языка. Французский, английский, немецкий и итальянский. Ну и русский, разумеется… Родом она была из Литвы и говорила по-русски с акцентом. От которого так и не избавилась.
– Она была знакома с Максимом Горьким?
– С Горьким? Может быть. У нее была интересная биография, жаль, что, когда она умерла, я была слишком маленькой. А бабушка никогда ничего не рассказывала. Боялась, наверное. Время было такое, неспокойное. А теперь и спросить некого. – Мать вздохнула.
– У нас есть фотографии Дарьи Андреевны?
– Где-то был альбом. Тебе это срочно надо?
Вера решительно ответила:
– Да.
– Странно. Столько лет все лежало. А сейчас понадобилось. То какой-то фонд, где жулики сидят, то фотографии старые… Зачем они тебе нужны?
– Сейчас организации разные созданы, где призы разыгрываются среди тех, кто принесет фотографии своих бабушек и прабабушек, – принялась фантазировать Вера. – И разве неинтересно знать, кто был у тебя в роду?
Мать молчала.
– Прабабушка ведь хорошо рисовала? – полуутвердительно, полувопросительно проговорила Вера, протягивая матери рисунок – задорная, маленькая девочка стоит около березы в панамке и смеется.
Мать взяла рисунок и как завороженная принялась его рассматривать.
– Боже мой! – выдохнула она. – Это же я! Целая жизнь прошла…
Неожиданно она заплакала.
– Я помню, как маленькой еще мечтала о сцене… О том, что у меня будет большая семья – трое детей – и как мы будем обедать и ужинать все вместе. Мы будем смеяться, обсуждать новости, беседовать, рассказывать о том, что с нами случилось за день… И где все это? Какая же жестокая штука жизнь!
Руки у матери дрожали.
– Бабушка Даша, какая она была хорошая. Но все время грустная…
– Ты говоришь, что она была из Литвы?
– Да, оттуда.
«А как же древний итальянский род?» – чуть было не сказала Вера, но вовремя осеклась. Неужели все-таки произошла ошибка?
– Там какое-то безумное смешение кровей: грузинской, польской, литовской, русской, – продолжала мать.
– Может, ты покажешь мне ее фотографии?
– Тебе это нужно прямо сейчас?
– Ну, пожалуйста, мамочка! Ну хочешь я сбегаю за пирожными.
– Мне же нельзя, – с видом оскорбленной добродетели выпрямилась мать. – Сценический образ, фигура…
– Ну мам, – подлизывалась Вера. – Иногда немного можно. Нужно баловать себя.
– Ладно, уговорила. Возьми эклеры, только с ванильным кремом, с шоколадным – не надо. И тирамису, которое продают в пекарне на углу. Оно у них замечательное – легкое, воздушное… И это все в последний раз. Больше ни-ни. А я пока сварю кофе. Только побыстрее. А то уже воображение разыгралось…
Сидя за столом с кофе и пирожными, Вера рассматривала старый фотоальбом.
– Вот Дарья Андреевна, смотри. Красавица. Твоя бабушка Люся все время говорила, что я – в нее.
В Дарье Андреевне Шевардиной грузинская кровь явно преобладала. Она была высокой, с тонкими чертами лица и копной черных вьющихся волос. Снимков было немного. Дарья Андреевна в Парке Горького, на первомайской демонстрации, с семьей – маленькой дочкой и мужем. И еще пара фотографий, где она на природе.
– Вот и все! Царствие ей небесное. Участок нам от нее достался. И квартира двухкомнатная, которую потом на эту трехкомнатную обменяли.
– Мам, скажи, пожалуйста, а драгоценностей от Дарьи Андреевны никаких не осталось?
Минуту-другую мать колебалась, а потом со вздохом проговорила:
– Остались.
– А почему ты мне никогда раньше об этом не говорила? – изумилась Вера.
– Ты – женщина легкомысленная, тип психики еще неустойчивый. Тебя любой хмырь окрутить может, – сердито поджала губы мать.
Вера не знала: то ли огорчаться, то ли смеяться над такой «характеристикой».
– Мам. Ну вообще-то я взрослая… Не забывай, что сама уже мама. Пашка растет.
– Да. Растет… В том-то и проблемы! А что мы ему можем дать?
Это была больная тема. Вера стиснула руки.
– Драгоценностей немного, – вновь вернулась к теме мать. – Брошка, ты видела ее, я в ней часто выступала. Такой цветочек, а вокруг камешки.
– Да, красивые стразики.
– Стразики! – усмехнулась мать. – Бриллианты чистой воды, только я тебе не говорила об этом.
– Да-да, я легкомысленная и неустоявшаяся, я об этом уже слышала.
– Прости. Но это всего лишь констатация факта. Как ты могла выйти за такого, как Валерик?
– Мама!
– Молчу! Хорошо, я тебе все покажу. Кто знает, может быть, завтра меня не станет, ты должна знать, где наши фамильные драгоценности лежат. Вдруг понадобятся на черный день.
– Мама! Живи долго! – испугалась Вера. – Тебя еще позовут на сцену, ты будешь выступать, радовать нас с Пашей… Все будет хорошо, вот увидишь!
– Как же! Позовут и приплатят! Сама знаешь, как у нас все делается. На сцене царит посредственная эстрада. Как сейчас называют этих девушек? «Поющие трусы», кажется? Вот-вот. Молодое мясо, которое раскрывает рот под фонограмму. А живой красивый голос никому не нужен.
– Мамочка!
– Ладно. Расчувствовалась старуха. Сейчас.
Мама величественно выплыла из комнаты, а через пару минут вернулась со шкатулкой.
– Я ее сто раз видела, – разочарованно проговорила Вера. – Там же обычные безделушки…
– Не торопись. Она с секретом.
Шкатулка была старой, присмотревшись, Вера поняла, что шкатулка и сама антиквариат и произведение искусства.
– Дарье Андреевне принадлежала. Она же из благородного рода происходила. Наверное, кое-что сохранилось во время революции.
– Вот потому я и хотела узнать в генеалогическом центре, кто наши предки, – начала Вера, но мать отмахнулась.
– Поэтому я тебе не могу ничего до конца доверить. Ты слишком поддаешься влиянию. Все эти центры – шарлатаны и жулики. Ради денег они твое происхождение от Мамая выведут. Или вообще от Тутанхамона.
Мать нажала на какую-то пружинку сбоку и открылся маленький ящичек.
– Смотри. – Она принялась выкладывать драгоценности на стол. – Брошка, перстень, браслет, кольцо и серьги.
Вера смотрела на драгоценности, брала их в руки и ощущала живое тепло.
– Вот и все, что у нас есть, – вздохнула мать. – Теперь тебе черный день не страшен. Хотя моли бога, чтобы его в нашей жизни не было.
Получив уведомление о повышении арендной платы за офис, Анна присвистнула. Плата повышалась на десять процентов.
– Что такое? – недовольно откликнулся из соседней комнаты Вася. – И так в последнее время у нас с деньгами негусто, а ты тут свистишь…
– Подходит срок уплаты за аренду. Чем расплачиваться станем? Тем более что цену подняли!
Возникла пауза.
– Не свистеть, говоришь! – с каким-то отчаянным весельем воскликнула Анна. – В этом все дело, правда? – И она с силой прихлопнула ладонью стопку бумаг, отчего листы разлетелись, плавно опускаясь на пол. – В самом деле? По чьей же вине у нас тут ветер в финансах свищет? Не подскажете, многоуважаемый шеф? А? Может быть, вы, как генеральный директор нашего маленького, но гордого предприятия, денно и нощно рыщете в поисках клиентов? Может быть, вы даете креативную рекламу или обзваниваете знакомых и просите их порекомендовать нас? Или вы просто развалились на стуле и боитесь оторвать от него свою драгоценную задницу? Может быть, вас к тому же зависть заедает от того, что ваш школьный друг живет лучше, чем вы?
Выпалив эту тираду, Анна замолчала. В ответ – была тишина. Но эта тишина не предвещала ничего хорошего. Как затишье перед бурей. И Анна не ошиблась. Когда Вася вырос на пороге, вид его был ужасен.
– Рыжикова! Ты просто офонарела! Как ты разговариваешь с начальником? Кто тебе позволил нарушать субординацию? Что это за переход на личности! Я делаю, что могу. А ты, между прочим, тоже не блещешь ни креативностью, ни расторопностью. И я… – Вася надул щеки, покраснев от гнева. – Я никому не завидую! Нисколечки!
Анна поняла, что попала в больное место. Роман Шухаев – Васин одноклассник и школьный закадычный друг недавно прислал письмо из Америки после многолетнего молчания. И сразу выдал подробный отчет о своей жизни. Судя по Васиным рассказам, почти шестилетнее мытарство Романа подошло к концу. И к какому концу! Прямо-таки образец состоявшейся «американской мечты»: престижная работа, свой прекрасный дом с лужайкой и бассейном, красавица жена – ослепительная блондинка, машина «Ягуар», счет в банке… Жена к тому же была беременной. Вася со вздохом протянул Анне фото, где и был запечатлен американец Роман на фоне дома, бассейна и в обнимку с округлившейся женой.
По Васиному виду можно было понять, что успех друга уколол его самолюбие.
– Нет, ну ты представляешь? – жаловался он Анне. – Вместе жили, росли, и тут… Хорошо быть айтишником в наше время, – без всякого перехода говорил он. – С таким профессиональным багажом не пропадешь. А если ты гуманитарий… Все так трудно, и с работой, и с признанием, и с деньгами. Вот, если бы я уехал, черта с два нашел бы там работу. Думаю, что мыкался бы без всякого просвета. Да и здесь не жирую особо. Несмотря на то что вкалываю как лошадь. – Судя по всему, с тех пор Вася и стал относиться к работе с легкой прохладцей. Видимо, решил, что стараться особо и не стоит, если не светит ни собственный дом с бассейном, ни «Ягуар», ни красавица-блондинка.
Анна молчала, она понимала, что перегнула палку.
О проекте
О подписке