История одного города

– Это вообще законно? – Гриша указал на толпящихся у доски с телефонами в руках первоклассников.

С Гришей они учились в одном классе. Ещё до его отъезда к бабушке во Францию, было решено: по возвращении он пойдёт учиться в ту же школу.

Мальчики миновали 1Б и теперь шли в сторону своего класса.

– А что не так? – не понял Николя.

– Они фоткают домашнее задание. Фоткают! Фоткают, Карл!

– Да понял я, понял! Ну и что? – с плохо скрываемым равнодушием спросил мальчик.

– Потерянное поколение! – Гриша театрально всплеснул руками в воздухе. – Мама так говорит, – прошептал он.

– Ты сам-то когда шариковую ручку в руках держал в последний раз? – усмехнулся Николя.

Гриша огляделся по сторонам и прильнул к приятелю.

– А правда, что французские девушки самые раскрепощённые. А французский поцелуй? У тебя там был французский поцелуй? – не унимался Гриша.

Николя так ничего и не ответил.

– Или ты не отходил от бабушки весь этот год?

Николя дорого бы отдал за то, чтобы вернуться в свою французскую школу, на свою французскую улочку в пригороде Парижа к своей французской бабушке. После цветущей Европы гранитный Петербург навевал на Николя скуку, чаще просто отчаяние.

Он предвкушал возвращение в родной коллектив, однако, спустя 10 минут пребывания в стенах родной школы, тоски по одноклассникам будто и след простыл. Кто-то из парней заметно вытянулся, девчонки сменили рюкзаки на сумки. Только Маша Юрьевская выглядела как обычно: на парте висел её лиловый рюкзачок, волосы этим утром мама заплела ей во французскую косичку, на правой руке блестел металлический браслет с надписью KORN. Ничего удивительного – это ведь Маша Юрьевская. Что вообще творится в головах этих отличников, которых то и дело ставят в пример родители своим детям, не зная, в общем-то об этих отличниках ничего кроме того, что те – отличники?

Сергей Михайлович вплыл в класс, дети встали и этот низкорослый пузыреобразный мужичок начал урок литературы.

Как он ни старался, а первый бал Наташи Ростовой на Николя должного эффекта не произвёл. Взгляд мальчика бродил по портретам живших когда-то учёных, поэтов, писателей. Затем перекинулся на слова Гимна Российской Федерации, что висели чуть поодаль портретов Евклида с Пифагором. Николя почти дошел до строчки о «союзе вековом», как слух его уловил постукивающие звуки.

В оконное стекло стучалась птица. Своим маленьким клювиком она тихонечко, как то и подобает всем петербургским птичкам, извещала о своем прилёте. Николя улыбнулся и оглядел класс – глаза одноклассников были обращены на Сергея Михайловича. Тот, кажется, уже достиг нирваны, описывая реалии жизни женщины эпохи Толстого. Пернатого гостя будто никто и не заметил.

Мальчик вновь обернулся к окну, но птички уже и след простыл. Николя попытался нарисовать в голове «портрет» пернатого визитёра, но ничего не вышло. Как и все подростки XXI века, он прекрасно разбирался в логотипах производителей гаджетов, одежды и обуви, но покажи ему листья с разных деревьев – он кроме как дуба никого и не признает.

По размерам своим птица походила на питерского воробышка. Но Николя точно помнил – воробьи красочностью оперения не блещут. А этот его новый знакомый носил пёструю шубку с жёлтыми вкраплениями.

Окна их класса выходили за школьный двор. Тот пустовал – первоклашки всё ещё старательно выводили закорючки и узелки в своих тетрадках в косую линейку, а старшие классы вовсе не надеялись выйти на свет Божий ранее 7-го урока.

Николя с тоской посмотрел на детскую горку с качелями. Он сегодня для них слишком взрослый. Он начал откапывать в своей памяти эпизоды о последнем катании с детской горки, как внимание его привлекла тёмная фигура у дальних деревьев. Высокая, статная, она точно принадлежала не человеку. Тёмный силуэт шевельнулся. Из тени дерева высунулась мордочка. Николя перевёл взгляд на Сергея Михайловича, затем оглядел класс – все-таки, он единственный, кто так и не проникся первым выходом в свет этой Наташи Ростовой.

Тёмный силуэт тем временем вышел из-под кроны дерева. Перед Николя, пусть и через оконное стекло, предстал… олень. Самый обыкновенный олень. Тот самый, в кого вырос в итоге Бэмби. Обыкновенный олень!

– Олень! – вскочил Николя с вытянутым вперед указательным пальцем.

Класс затих. Ножки чьего-то стула заскрежетали по полу. Сосед по ряду перевалился к окну, которое с интересом теперь разглядывал Сергей Михайлович.

Учитель блеснул стёклами своих очков в толстой оправе и вернулся на место. Класс уже залился хохотом, как до этого мягкий и, как казалось, отходчивый Сергей Михайлович сказал:

– Мсье Оленев, вы здоровы?

– Оленев, да ты сам олень! – хохотнула Юрьевская. – Совсем бабахнутый, блин.

– Юрьевская, отвянь, – бросил девочке Гриша.

– Для тебя я Юрьевская Мария Павловна. Ко мне на «вы» и шепотом, пожалуйста, – кокетничала девочка.

– Кто-нибудь, подарите ей мозг, – прошептал Гриша.

– Оленев, я вижу здесь только одного оленя, – объявил учитель.

Николя уселся за парту под смех всего класса.

– Эта ваша Франция, Коля, сделала из вас вольнодумца. Так себя на уроках вести не положено, – прогремел Сергей Михайлович. – Класс, чем закончилось вольдумство для Франции?

Молчание.

– Великой французской революцией!, – ликующе объявила Маша.

– И приходом пролетариата ко власти здесь! – декларировал Сергей Михайлович классу.

Школьный звонок перечеркнул всю историю Великой французской революции, против него не смог пойти даже Лев Николаевич Толстой. Урок литературы окончился для всего класса, но не для Коли. Шестое чувство, нутро, третий глаз – назови как угодно, – мальчику было ясно как день: дома ему сегодня несдобровать.

Ирина Фёдоровна встретила сына тепло, будто разговора с Сергеем Михайловичем и вовсе не было. Она спросила про его первый день в «старой новой школе», расспросила об одноклассниках – особенно её интересовала «эта странная» Маша Юрьевская, в которой будто «что-то не так».

Погода за окном не радовала вовсе. Потому с час мальчик провёл за уроками, 45 минут из которых он отвёл решению тестовых заданий по истории, которую думал сдавать в формате ЕГЭ в будущем. Позже он перешёл к алгебре, в которой системы шли на отлично, пока снизу не донёсся голос Георгия Александровича.

Глубоко вздохнув, Николя отодвинул от себя рабочие тетради с учебниками и спустился вниз. На кухне юноша уселся напротив окна. Он по опыту знал – с таким видом на парк выслушивать воспитательную лекцию от родителей будет удобнее всего.

Отец беззвучно вошел на кухню, налил воды в чайник, поставил его кипятиться. Затем достал колбасу из холодильника, вытащил квадрат белого хлеба из упаковки. Казалось, он и не догадывается о присутствии с ним в одной комнате еще одного человека. А уж тем более его собственного сына.

– Ты меня звал? – не выдержал Николя, чем сильно напугал собирающегося нарушить свою диету Георгия Александровича.

Его тучная фигура всколыхнулась от неожиданности. Взрослый упитанный мужчина схватился за сердце, нож выпал из его рук прямо на пол. Георгий Александрович громко выдохнул и обернулся к сыну.

– Чего отца пугаешь!

– Ты ж меня звал.

Папа облокотился всем своим телом о кухонный гарнитур.

– Ира, он меня чуть до инфаркта не довёл! – пропел мужчина в коридор.

Та ничего не ответила.

– Я правда видел оленя!

– Чё?

– Ну, в школе. На литре.

– Чё?

– Сергей Михайлович с тобой…

На кухню с корзиной грязного белья вошла Ирина Фёдоровна. Она посмотрела смеющимися глазами на Николя, затем ответила мужу:

– Учитель по литературе хотел меня видеть. А насчет колбасы мы с тобой уже говорили, – кивнула Ирина Фёдоровна на лежащие на кухонной тумбе батон колбасы и буханку хлеба.

– Зачем?

– Коленька устроил дебош сегодня на уроке литературы.

– Какой еще дебош, Николай?

– Я видел оленя! – вскочил с места мальчик.

Сергей Михайлович посмотрел на жену, затем на сына и сказал:

– Ладно. Я сам с ним разберусь.

Ирина Фёдоровна пожала плечами и вышла. Дверь за ней закрылась. Николя поёжился.

– Всё нормально, – внезапно ответил папа.

Николя уставился на отца, будто видел того впервые.

– Что так смотришь на меня? У тебя сейчас переходный возраст. Ты мне, главное, маму не обижай и с шалопаями в дружбу не ввязывайся, – погрозил он пальцем.

Мальчик с непониманием уставился на Георгия Александровича. Тот было уже развернулся к бутерброду, как вспомнил что-то и вернулся к Николя.

– А что за олень там был?

– Олень? – переспросил сын.

– Ну да, – взглянул отец на сына через плечо. – Какого оленя ты видел?

– Да обычного оленя…, – растерялся юноша.

Георгий Александрович тем временем начал нарезать колбасу.

– Мы ведь не просто так носим эту фамилию – Оленевы. Знаешь, откуда она произошла?

Мальчик отрицательно повертел головой.

– Наш с тобой предок, говорят, барских кровей был, – протянул он. – После революции, конечно, мало что уцелело… да и мало кого из бывших землевладельцев новая власть-то щадила. Не говоря уже о титулованных. Короче, – развернулся он к сыну. – Родился у бояр мальчик, не не смогли они его оставить. Отдали его воспитателям, отвели поместье – ну, всё как в те времена было принято…

– Какие времена?

– Век эдак XVIII. Может, XIX.

– А что за бояре?

– Неизвестно. Ходила легенда, мне её ещё твоя бабушка французская рассказывала, что бояре эти в городе были очень влиятельными людьми.

– В каком городе? – не унимался мальчик.

– В Петербурге естественно! Ты вообще чем слушаешь? Ай! – отмахнулся Георгий Александрович, – в общем, слушай: мальчика этого завернули в оленью шкурку и вынесли из дома. Когда выбирали для него фамилию, биологические-то родители свою ему дать не могли, посмотрели на его одеялко и назвали Оленевым. А так как в моде был французский язык, то… до революции его потомки ходили под фамилией Оленéв.

– Странно звучит.

– Сейчас странно, а тогда – самое оно. Я так думаю, её поминутно ещё и коверкали по самое не хочу. Оленевье какое-нибудь. Почему нет?

– Но сейчас-то мы Оленевы. Ударение на о.

– Верно, – кивнул Георгий Александрович, отрезая себе на бутерброд щедрый кусок колбасы. – Но это теперь, после революции 1917 года. После свержения монархии… Ты ведь понимаешь, о чём я? – с сомнением спросил он сына.

В голове Николя пронеслись параграфы из справочка по подготовке в ЕГЭ по истории и он утвердительно кивнул.

– В общем, после прихода ко власти большевиков начались всяческие гонения на так называемых «бывших людей». Дворяне, титулованные, землевладельцы, потом и зажиточных крестьян под одну гребёнку сгребли.

– А почему их называли бывшими людьми?

– Потому что раньше они были привилегированным классом. А после революции потеряли свой статус и вмиг стали никем.

– Они стали как и все, так?

– Нет конечно. Несмотря на то, что власти ввели уравниловку, «бывшим людям» на неё рассчитывать не приходилось. Их потом лишили каких-либо прав. Могли уволить с работы просто потому что ты сын или дочь дворянина. У таких детей – даже твоих ровесников – было мало шансов даже на получение высшего образования. Считалось, «бывшие люди» не в состоянии построить социализм, только палки в колёса ставить могут.

– А если они были на голову выше остальных? Их ведь брали на работу?

– Нет. Партии было спокойнее, если место занимет потомственный пролетарий, а не выходец из дворянской семьи. В то время твой… если я правильно посчитал, прапрадедушка поменял ударение в нашей фамилии. С тех пор мы Óленевы. Это стоило больших трудов, чтоб ты знал. Он, как это тогда называли, «выхлопотал» свою и наши с тобой жизни. А не то… – Георгий Александрович он запнулся

– Почему тогда все «бывшие люди» фамилии не поменяли?

– Не у всех были люди, которым можно было бы доверять. У нашего с тобой деда такие были. Он ведь Императорское училище правоведения успел окончить. Дальше – война, потом – революция, затем – училища этого вовсе не стало. Сохранились у него к тому времени какие-то контакты, как это сегодня принято называть, – он откусил кусок от бутерброда.

Прожевав, он спросил:

– И ты так и не ответил на вопрос.

– Какой?

– Ты ничего странного не видел?

Николя с тоской смотрел на проносящиеся в далеке автомобили. Полагая, что чему быть, того не миновать, Николя поплёлся домой сразу после школы. Вообще, он ожидал драмы, трагедии, какого-нибудь катарсиса. На деле отец воспринял его поведение на уроке литературы за шалость и даже расспрашивать не стал. Что касается Сергея Михайловича – то ещё очень не скоро он найдёт в себе силы, чтобы поставить Николя пятёрку.

Мальчик никак не мог взять в толк что могло означать это видение. Да что вообще могут подразумевать под собой видения? Кроме того, что человек, что видит их, не своём уме? Той ночью он не спал, и то был не кошмар, а самая настоящая, пугающая похлеще самой жуткой выдумки, явь. Вновь в его голове прозвучал тот же самый стишок:

 
…ведь твоё жилищ-щ-щ-е.
На моих костях.
…дом твой давит кладбищ-щ-щ-е
— Наш отпетый прах
 

Николя рывком придвинул к себе ноутбук и вбил в строку поисковика слова из стишка. К его великому удивлению всемирной сети эти строки были хорошо знакомы. По самым молниеносным подсчётам, до запроса Николя, эти слова упоминались в интернете более 20 млн. раз.

Мальчик нажал на верхнюю строчку в списке найденных источников, которая так и гласила:

Яков Полонский – Миазм (1868)

Видел бы его сейчас, читающего поэзию XIX века, тот же Сергей Михайлович. Даже в самых своих дерзких мечтах он не мог добиться заинтересованности среди своих учеников хоть к какой-нибудь рифме. Помимо dr. DRE⁴ c Oxxymiron⁵, конечно.

Николя прочёл стихотворение несколько раз, затем просто уставился на монитор, будто именно так от него не ускользнёт нечто такое, чего его глаза столь упорно не замечали при всех прошлых прочтениях.

Убедившись, что никаких тайных знаков и шифров для него, Николя, текст не содержит, он просто открыл страницу интернет-энциклопедии об авторе. Ровным толком так ничего и не узнав, мальчик попытался найти хоть что-нибудь о самом стихотворении. Лирика XIX века ему, жителю XXI столетия, была вовсе невдомёк. Николя схватился за голову. У него оставался единственный выход – Сергей Михайлович.

– Что-что? Не понял? – переспросил учитель.

– О чём это стихотворение? – замялся Николя.

– Ну, как о чём. Об эпохе Петра Великого – тут ведь так и написано. Оленев, ты вообще читать по-русски разучился?

Николя виновато развёл руками в воздухе и глупо улыбнулся.

– Ох, Оленев! Смотри! – Сергей Михайлович надел очки и приложил палец к бумаге. Он провёл пальцем вниз, пока не остановился на нужной строчке. – Вот ведь, чёрным по белому: призваны мы были при Петре Великом, – учитель многозначительно посмотрел на Николя.

Мальчик вопрошающе уставился на Сергея Михайловича.

Тот громко вздохнул и, не отводя взгляда от сконфуженного ученика, сказал:

– Этот момент я вынесу на учительский совет, – пригрозил он. – Эти строки о строителях Петербурга. Тех самых, кто строил Петропавловскую крепость, здание Двенадцати коллегий, летний дворец Петра I и так далее и тому подобное. Со всей Руси Пётр I созвал рабочих для постройки этого города. Напоминаю: на дворе начало XVIII века. Люди работали в жесточайших условиях. Многие, очень многие, погибали. Если уж на то пошло, среди некоторых историков бытует мнение, будто население России сократилось от 20 до 50%. Мне сложно сказать, правда это или нет, однако, то, что наш город стоит на костях – это факт.

Кто-то окликнул Сергея Михайловича и тот оставил Николя наедине с его мыслями. Тот с минуту перечитывал указанную учителем строчку. В голове крепко засели летающие простыни с двумя прорезями для глаз.

– Этого не может быть, – пытался убедить себя Николя. – Такого не бывает, – шептал он, не осознавая, что говорит вслух.