– Обычно самка может отложить от 500 до 600 яиц, – с отвращением читаю я на сайте. – Коричнево-желтый, с черепом на груди, этот вид известен как мотылек – бражник «Мертвая голова». – Я внимательно рассматриваю иллюстрацию, гадая, может быть, это те самые раздражающие твари, которые вылезли из коробок Агаты Лоуренс, проедая себе путь сквозь постельное белье. – Во многих культурах они считаются дурным предзнаменованием, и…
Снаружи кто-то есть. Я выглядываю в окно. Это Сэм, он сидит на нижней ступеньке крыльца и читает. Когда я открываю входную дверь, чтобы присоединиться к нему, он уже на ногах, с книгой под мышкой.
– Хочу посидеть с тобой за чашечкой кофе. Уже поздно для этого?
– Да, мне нужно вниз. Пытался немного почитать.
– Что за книга? – спрашиваю я.
Он поднимает книгу, показывая обложку.
– «Мизери», Стивена Кинга. Абсолютное безумие. – Он понижает голос. – Говоря о безумии – пора снова за работу.
Я бросаю на него шутливый взгляд и смотрю, как он удаляется по тропинке. Вернувшись в дом, я защелкиваю засов и направляюсь в кабинет. Он прав: снова за работу.
Я знаю его распорядок дня наизусть:
Он делает себе чашку кофе в приемной.
Идет к своему столу и включает радио, угнетая себя политикой в «Утреннем выпуске», ожидая прибытия первого пациента.
Раздается звонок, и он идет к шкафу, где держит свой синий спортивный пиджак от «Брукс Бразерс».
Пиджак надет, радио выключено, дверь открыта.
– Доброе утро, – говорит Сэм.
– Привет, Сэм. – Это Мороженая Нэнси, точно к ее десяти утра. Она возглавляет отдел развития в «Мидоу-Хиллз», частной школе-интернате в двадцати трех милях к северу и недавно утратила жажду к жизни.
– Входите, присаживайтесь, где вам нравится, – говорит Сэм. Он часто так говорит. Разрешение пациентам выбрать, где сидеть – это часть работы (из книг о методах психотерапии, прочитанных мною в свободное время стало ясно, что работники этой сферы рассматривали бы это, как диагностику). Нэнси садится на противоположной стороне дивана, в самой дальней точке от кресла Сэма (и прямо под вентиляцией). Это место выбирает большинство пациентов. Только жена аптекаря выбирает другой край дивана.
Нэнси расстегивает молнию на сумке. – Дайте мне минутку, чтобы подготовиться, – просит она.
У нее есть проблема со здоровьем. Тарзальный туннельный синдром. Он вызывает онемение обеих пяток, и лечение включает в себя прокатывание подошв по двум твердым, шипастым шарикам как минимум три раза в день. И лучшее время для этого – следующие сорок пять минут, которые, судя по прошлой неделе, Нэнси проведет, бурча Сэму по поводу Анджелы, своей семнадцатилетней дочери.
– Анджела утром спросила, можно ли пригласить этого мальчика провести с нами выходные, – начинает она. Бинго. «Этот мальчик» – так она называет бойфренда своей дочери, хотя ему уже двадцать два.
Нэнси знает об их отношениях только потому, что несколько недель назад поставила будильник на четыре утра и прокралась в комнату Анджелы, чтобы порыться в ее телефоне. Она обнаружила их переписку, а также секретный аккаунт своей дочери в «Инстаграм», который, честно говоря, довольно обличителен. Это закрытый аккаунт, и мне пришлось создать себе фальшивый, притворяясь угрюмой, но привлекательной семнадцатилетней девушкой, взяв фотографии с Фэйсбука кого-то из Брисбена, Австралия. Это сработало – Анжела приняла мой запрос на следующее утро, предоставив мне доступ ко всем двумстам шести фотографиям, которые доказывают, что она и «этот мальчик», похоже, очень любят друг друга.
Для ясности – я знаю, что то, что я делаю – неправильно (то есть подслушиваю сеансы терапии Сэма, пять дней в неделю в течение последнего месяца), но кто бы этого не сделал? Теперь я знаю так много. У художницы, рисующей губную помаду – парень-импотент! Жена аптекаря теряет интерес к мужу! Мрачная директриса школы, которую я часто вижу в продуктовом магазине, переживает экзистенциальную тревогу. Как тут остановиться?
И меня интересуют не только они, но и он сам, доктор Статлер. Слушая каким тоном он беседует с пациентами – как утешает их, принимая их уязвимость, слыша это сочувствие, я не могу прекратить. И если что-то не правильно, это еще не значит, что это плохо. Я же не сажаю детей в клетки. Вообще-то, я думаю, что мое участие даже полезно пациентам Сэма – еще одна доза позитивной энергии, ведь я искренне болею за каждого из них.
Точнее, за всех, кроме Кристофера Цукера, вице-президента идиотов в новой компании по разработке приложений, где он зарабатывает достаточно, чтобы потратить полчаса, болтая Сэму о своем слепом обожании Дэвида Фостера Уоллеса[23]. Узкие Джинсы – такое прозвище пришло мне в голову для Кристофера. И вы бы поняли почему, увидев, как он неторопливо выходит из кабинета Сэма в этих нелепых «Дизелях» за триста баксов. Он единственный клиент Сэма мужского пола, и именно такие парни всегда вызывали у меня ненависть. Красавчик с подружкой модельной внешности. Ее зовут Софа, оканчивается на «а». Она чешка и, судя по рассказам Узких Джинсов, безумно горяча в постели. Восточноевропейские девушки, как известно, ведут себя именно так, объяснил он, приписывая это «всему этому коммунистическому угнетению», и мне потребовалась каждая унция сдержанности, чтобы не заорать на него через вентиляцию, напомнив, что Чешская Республика вернулась к либеральной демократии в 1989 году.
Сэм и Мороженая Нэнси некоторое время беседуют. Ее муж говорит, что она слишком строга с Анджелой, но он не в курсе того, каков сегодняшний мир. Затем в кабинете внезапно становится тихо.
– Что-то случилось прошлым вечером, – говорит Нэнси. – Я готовила ужин, и вдруг у меня в голове всплыло это воспоминание. Моя мама, уходящая ночью и оставляющая нас с Джилл одних.
– Сколько вам было? – Спрашивает Сэм.
– Наверное, шесть. Значит, Джилл было три. Я вижу это так ясно. Встав с постели, я обнаружила, что дом пуст, а мамина постель застелена. Я была в ужасе.
– Как вы думаете, где она была?
– Понятия не имею.
Сэм немного подождал. – И как часто это происходило?
– Определенно не раз. – Ее голос напряжен. – На днях я позвонила Джилл и спросила, помнит ли она об этом что-нибудь. Но она не помнит.
– А вы спрашивали свою маму?
– Нет. Боюсь, я все это выдумываю.
– Зачем вам это выдумывать? – переспрашивает Сэм.
– Вы же доктор. Вы мне и скажите.
– Ладно. Вы ничего не выдумываете. Скорее, это переживание, которое вам пришлось тут же подавить, столкнувшись со страхом узнать, что вы и ваша сестра были в доме одни. Как старшая, вы были главной, что усиливало тревогу. Вполне естественно, что в такие травмирующие моменты мозг в каком-то смысле отключается, подавляя память, так что к ней трудно получить доступ.
– Травмирующие? – ее голос звучит еще напряженнее. – Слишком громко звучит.
– Я так не думаю. – Сэм делает паузу, а затем мягко произносит. – Я проработал в области детской психотравмы большую часть своей профессиональной карьеры, и поверьте мне, травма проявляется во многих формах.
Представляю, как он сейчас выглядит. Вольготно устроившись в кресле, скрестив ноги, пальцы домиком сложены у губ.
– Давайте еще немного поговорим о вашем детстве, – тихо предлагает он. – Каково было расти в вашем доме?
Я закрываю глаза. В моем доме? – переспрашиваю я. – Это была катастрофа. Счастье, что мне удалось быстро его покинуть, – Я иногда так делаю, притворяюсь, что это я сижу на диване напротив Сэма и признаюсь ему в том, чего никогда не говорил.
– Мне неприятно это говорить, доктор Статлер, но кое в чем мне пришлось вам соврать.
– Например?
– Например, я не тот самоуверенный человек, которого изображаю, с радостным детством и любящими родителями. На самом деле мои родители ненавидели друг друга, и ни один из них понятия не имел, что со мной делать.
Мне хочется верить, что он бы не рассердился. Вместо этого Сэм предложил бы нам выяснить, почему у меня возникла необходимость лгать, откуда возникло это чувство. После добрых сорока пяти минут обсуждения мы бы пришли к выводу, что я хочу верить в рассказанную мною ложь. По сути, нет ничего, чего мне хотелось бы больше, чем быть частью счастливой семьи, поэтому и выдумалась эта альтернативная реальность.
Не было намеренной лжи. Ведь если кто и способен принять правду о несчастном детстве, так это соавтор статьи «Последствия детской психотравмы и сложность симптоматики на примере выборки из 1653 учеников начальной школы». Эта статья была опубликована в январском номере журнала «Личность и психология» за 2014 год. Но потом мы встретились с Сэмом, и он был таким компетентным и впечатляющим – доктор наук, курирующая должность в больнице Бельвью. Нельзя было говорить ему правду.
– Это было полезно, – говорит Сэм. – Давайте обязательно вернемся к этому на следующей неделе.
Вздрогнув, я открываю глаза и смотрю на часы, стоящие на полу рядом со мной. 10:46. Мы на одну минуту превысили время окончания сеанса Мороженой Нэнси. Меня одолели грезы наяву.
– Это безумие, – говорит Нэнси со смехом, звучащим уже чуть менее замороженно. – Сегодня я пришла, думая, что мне нечего сказать.
– Это мой любимый вид сеансов, – говорит Сэм. – Я знаю, что это нелегко, но вникать в такие вещи очень полезно.
Я слышу, как Сэм провожает ее в приемную, и гадаю, хватит ли у меня когда-нибудь смелости сказать ему правду и, наконец, раскрыть кому-то, кто я.
Но если не Сэму, то кому?
Сэм паркуется, взволнованный, опаздывая на встречу с Энни на сорок минут. Она уже вернулась от его матери, и Сэм написал ей полчаса назад, что пациент опоздал, и он уже едет. Но на самом деле Сэм был дома и ждал почту, чтобы ее перехватить. По-прежнему никаких бумаг из «Бурных вод», дающих ему доверенность на счета его матери. Сэм бросается через улицу в ресторан. В углу играет джазовый ансамбль из четырех человек, усиливая его головную боль, с которой Сэм боролся с самого обеда. В задней части ресторана он замечает камин, французские двери открыты на каменную террасу, освещенную яркими огнями и усыпанную опавшими листьями.
Сэму не верится, что это – то же самое место, что когда-то было «Семейным Рестораном Говардов» – убогой забегаловкой на окраине города. Все собирались там после школы: девушки курили, передавая по цепочке тонкие ментоловые сигареты «Салем Слим Лайтс[24]» и макали свою картошку-фри в неглубокую миску с чесночным соусом, пока Сэм глазел, выбирая, какую из них склеить на этот раз. Теперь это ресторан «Каштан», принадлежащий какому-то парню из Калифорнии, уверенно идущий к своей первой звезде Мишлен, с цыпленком в меню за тридцать один доллар.
Сэм оглядывает зал в поисках Энни, моля бога, чтобы здесь не оказалось никого из его пациентов. Женщина в темно-синем костюме с ребенком в слинге на груди окружена толпой. Это, должно быть, она: кандидат в мэры на встрече с избирателями. Тридцатитрехлетняя мать новорожденных близнецов, претендующая стать первой женщиной – избранным мэром Честнат-Хилла. Это Энни предложила им сюда прийти.
Сэм нервничает и направляется к бару за двойной порцией виски, заметив, что блондинка с жилистыми руками в черном платье без рукавов наблюдает за ним с угла стойки, застенчиво улыбаясь. Сэм кивает и отводит взгляд, зная, что не стоит ждать ничего хорошего от женщины, сверкающей подобной улыбкой, и замечает Энни, говорящую с пожилой парой возле кофейного столика. Она одета в мешковатое льняное платье, которое все еще каким-то образом подчеркивает изгибы ее тела, и чувствует вспышку тепла, вспоминая прошлый вечер. Сэм ездил в тренажерный зал, чтобы справиться со стрессом (два телефонных звонка от кредитных компаний и письмо от сборщика долгов), и, когда вернулся домой, там было темно. Через пять минут раздался звонок в дверь, и он открыл, увидев стоящую на крыльце Энни с ярко-красной помадой на губах. – Простите, что беспокою, – сказала она с этим особым выражением в глазах. – Но моя машина сломалась неподалеку, а телефон сел. Можно от вас позвонить мужу?
Она вошла внутрь и огляделась, похвалив его за прекрасный декор.
– Это не моя заслуга, – признался он. – У моей жены прекрасный вкус.
Она кивнула, провела пальцами по кожаному дивану и посмотрела на картину над камином, которую купила у художника в Бушвике[25] перед отъездом из Нью-Йорка. – У меня был такой дерьмовый день, – пожаловалась она. – Вы случайно не хотите налить мне выпить?
Через полчаса на ней уже не было одежды, хотя они еще даже не добрались до кровати.
Она звала это «погоней», и познакомила его с этой игрой в самом начале их отношений, на свадьбе, для которой он и закупался в магазине «Брукс Бразерс». Она подошла к нему за десертным столом, когда вечер подходил к концу, и представилась, словно они никогда не встречались. Она сказала, что ее зовут Лили.
«Лили» была дальней родственницей жениха, приехала из Бойсе, где разводила овец и продавала шапки, которые сама вязала. Сэм подыграл ей, предложил взять такси. Она болтала с водителем, рассказывая, что никогда раньше не была в мегаполисе, никогда не видела столько людей в одном месте, рука Сэма все это время была у нее под юбкой.
Это стало обычным делом. Горячая официантка. Бухгалтер с темной стороной. Она была удивительно хороша в этом: удивляла его, воображала разных персонажей, оттачивала их роли до совершенства, вела Сэма в медленном танце к неизбежному финалу: умопомрачительному сексу с незнакомкой.
Энни Поттер, его восхитительно сексуальная, потрясающая жена.
Сэм ждет, пока пожилая пара уйдет, прежде чем пересечь зал и подойти к ней. – Извини, что опоздал, – говорит он, целуя ее.
– Ты опоздал? – спрашивает она, избегая смотреть ему в глаза. – Я и не заметила.
– Ты в порядке?
– В порядке.
– Что случилось?
– Ничего. – Она хватает канапе с подноса, который проносят мимо. – Просто жалею, что вышла замуж за обманщика.
Он бросает на нее недоверчивый взгляд. – Только не говори мне, что ты все еще злишься из-за прошлой ночи.
– Я не сержусь, – говорит она. – Но я носительница английского языка, поэтому знаю, что «геокешинг» – выдуманное слово.
– Энни. – Сэм нежно берет ее за плечи и поворачивает лицом к себе. – Посмотри в «Официальном словаре игрока в Скрэббл[26]». Пятое издание.
Она скептически косится на него. – Откуда ты вообще это знаешь?
– Где-то об этом читал. Его выбрали как слово 2014 года, оно обошло слово «дзен» на теле-конкурсе.
– На теле-конкурсе? Вот как мы теперь добавляем слова в язык? – Она откусывает кусочек канапе, на ее губе остается крошка расплавленного сыра бри. – Реалити-шоу. Есть ли что-то, чего они еще не испортили?
– Ну, если хочешь… – шепчет Сэм ей на ухо. – Я счастлив объявить тебя победительницей. Можем поискать здесь подсобку, и ты получишь свой приз.
– Извини, приятель, – бормочет Энни, смягчаясь. – Но я здесь для встречи со своим кандидатом.
– Ты с ней еще не общалась? – спрашивает Сэм, смахивая пальцем сыр с губы Энни.
– Я хочу, но не могу решить, что сделать первым, – говорит Энни. – Представиться или поздороваться?
– Поздоровайся, – предлагает он.
– Нет. Это было бы «приветствие и знакомство», а в приглашении ясно говорилось: «Знакомство и приветствие». – Вокруг них поднялась суматоха, и Сэм, обернувшись, увидел, что кандидат направляется к бару, останавливаясь пожать руки. – Думаю, пора, – решается Энни, допивая вино и протягивая Сэму бокал. – Пожелай мне удачи.
Сэм опирается локтем на стойку бара, а Энни идет в конец зала и занимает свое место в очереди.
– Ну, привет, сосед. – Это та блондинка, которую он заметил, когда вошел. Она выглядит смутно знакомой, и он, наконец, вспоминает, где ее видел. Это соседка с Черри-Лейн, у нее коричневый дом и маленькая собачка. Она махала ему рукой несколько раз со своего двора, сгребая листья в ярко-красном пальто с логотипом университета.
– Сэм Статлер, – представляется он женщине, протягивая руку. Ее глаза округляются, и она смеется. – Ты шутишь, да? – По его лицу она понимает, что это не так. – Это я, – фыркает она. – Сидни.
Сидни?
– Сидни Мартин!
Точно. Лето 1999-го. Ее подвал, диван с колючей клетчатой обивкой, и Сэм, молящийся, как умел, чтобы ее отец, здоровенный качок-газонокосильщик, не спустился вниз за пивом, которое хранил там в холодильнике.
– Теперь я Сидни Пиджен, – говорит она, сверкая бриллиантом. – Замужем за Дрю, кажется, это выпуск 93-го? Как бы то ни было, я читала статью о тебе. Неплохие фотографии.
– Это была идея риелтора, – смущенно поясняет Сэм. – Она решила, что интервью пойдет на пользу бизнесу.
– Ну, похоже, это работает, если судить по количеству машин, въезжающих и выезжающих с этой подъездной дорожки. Я не могла поверить, когда поняла, что это ты – на другой стороне улицы, в том большом особняке… – Сидни прерывает взрыв смеха позади нее, и она оборачивается, заметив Энни и кандидата, обнимающихся, как старые подруги. – Похоже, тебя-таки окольцевали, – комментирует она. – И давно вы женаты?
– Тринадцать недель.
– Тринадцать недель? – Переспрашивает Сидни. – Это ужасающе точно.
– Это наша фишка, – объясняет Сэм. – Мы празднуем каждую неделю.
– Что ж, разве это не восхитительно? Думала, ты так и остался одиноким сердцеедом.
– Больше нет, – отвечает Сэм. – Я стал другим человеком.
– Конечно, – произносит Сидни тоном, который ему не нравится.
– Кстати об этом, ты помнишь… – Сидни кивает головой в сторону дальней стены, где находятся туалеты, и да, он помнит. Женский туалет в три часа ночи на выпускном балу. Она даже не была его парой.
– Джоди до сих пор не хочет со мной общаться, – говорит Сидни, имея в виду девушку, которая была парой Сэма и застала их там. – Двадцать два года прошло, а она все еще бросает на меня презрительные взгляды каждый раз, как я вижу ее в продуктовом. Она реально тебя ненавидит.
– Кто тебя ненавидит? – Рядом с ними появляется женщина. Их ровесница, хорошенькая, держит два бокала вина.
– Это Сэм Статлер, – представляет Сэма Сидни, забирая один из бокалов.
– Сэм Статлер, – кивает женщина. – Конечно. – Она протягивает свободную руку. – Бекки. Мы вместе учились в старшей школе, но ты никогда со мной не разговаривал.
О проекте
О подписке