На мгновение я закрыл глаза, собрался с силами, вздохнул и наконец вошел внутрь. Никто меня не встретил. Как обычно. Тихо и аккуратно, стараясь не издавать звуков, я прошел по небольшому темному коридору и прошмыгнул в свою комнату. Здесь стояла хорошая мебель: застеленная кровать, стол с принтером, монитором, книгами и горой тетрадок, а также кресло и шкаф. Я подошел к своему столу, взял лист, весь в моих каракулях синего цвета, и быстро пробежал по нему глазами. Кажется, я даже слегка улыбнулся. Одно из немногих теплых воспоминаний. Это черновая рукопись моего неоконченного рассказа «Комната одиночества». Во время письма для меня исчезало все вокруг; я забывал абсолютно обо всем, и даже время более не существовало. Я мог просидеть так до самого утра. Воображение переносило меня в какую-то другую комнату, другой мир, созданный исключительно для творческих людей. «Вот оно, – думал я, – мое предназначение! Я наконец нашел цель жизни!» Но потом мою веру в писательское предназначение пошатнули жестокими словами, и дело пришлось оставить, несмотря на ту силу, что я чувствовал внутри себя.

К моему удивлению, кроме книг и рукописей у меня ничего не было. Вытащив из-под кровати какую-то старую черную сумку, я начал аккуратно все туда укладывать: сначала пошли книги, после мои рукописи, а затем небольшой блокнот, куда я раньше записывал все, что могло пригодиться для нового произведения; последними легли ручки и карандаши. В другую сумку я положил одежду и ноутбук. Я хотел вызвать такси, но денег стало слишком жалко. Уже собираясь уходить, я вдруг вспомнил, что забыл самое главное – кошелек. Осмотревшись по сторонам и никого не обнаружив, я открыл ящик стола и достал кошелек. Лишь с двумя тысячами, как и положено. Осмотревшись еще раз, я кое-как приподнял лист фанеры, под которым и находились остальные двадцать тысяч. Деньги я прятал не от воров, а от матери, ведь она бывало нет-нет, да и возьмет у меня пару тысяч, причем не говоря мне ни единого слова. Я вернул на место фанеру, убрал купюры в кошелек, положил его в сумку и вышел из комнаты. В коридоре столкнулся с матерью…

– А! – вскричала она и чуть отпрянула назад, испугавшись меня. Рыжий кот, которого она держала в руках, от ее крика соскочил на пол и убежал. – Ну вот, опять ты его спугнул! Предупреждай, когда ходишь! – По интонации я понял, что она совсем недавно проснулась, и что она явно не протрезвела после вчерашней пьянки. Мать отвернулась и, наклонившись, начала водить рукой по полу, зазывая кота

– Чего тебе? – огрызнулась она на меня.

Я хотел что-нибудь высказать ей, но не находил в себе силы.

– Ну?! – Она повернулась и прожигала меня взглядом.

Я чувствовал, что во мне мало-помалу начинает зарождаться ярость. Кажется, и на лице моем это отразилось –мать косо на меня посмотрела. Глубокий вдох, выдох.

– Ну? Чего ты молчишь-то? Аль сказать нечего? – Она закашляла.

Я хотел уже начать говорить, но что-то не давало мне этого делать. И дело вовсе не в волнении. То, видимо, была совесть. Ну не мог я, стыдно мне говорить все эти слова матери, своей матери, которая пусть и вызывает только ненависть, которая пусть и душила меня много лет подряд, которая пусть и убила во мне всю внутреннюю красоту, но которая все-таки меня создала, которая все-таки дала мне жизнь, пусть совершенно никому ненужную и бессмысленную!

– Теперь ты можешь спать спокойно, – начал я медленно, чуть отступив назад и сложив на груди руки, – тебе больше не придется тратить свои нервы на меня. Я ухожу, мама. Я скопил небольшую сумму, снял себе квартиру и более тебя не потревожу. – Я махнул рукой. – Прощай.

Не дожидаясь ответа, я направился к выходу. Кажется, она что-то говорила вслед, но я уже совсем ничего не слышал.

Я прошел мимо остановки и поплелся дальше.

Не знаю почему, но мне не стало весело. Даже какая-то тоска вдруг накатила. Уже на улице мне в голову начали лезть более подходящие, более мягкие для этой ситуации слова и они, конечно же, были в сотню раз лучше сказанных мной.

Через несколько часов я наконец оказался в своей собственной квартире! В квартире, где мне больше никто не помешает! От осознания этого вернулось слегка приподнятое настроение. Разложив все вещи, я начал думать, как заработать денег. Институтской стипендии в две с половиной тысячи рублей дай Бог чтоб хватило на еду. И это она еще социальная по потере кормильца. А ведь я еще хотел купить какие-то курсы по философии, записаться в автошколу, купить какие-нибудь книги, записаться на курс по созданию музыки (я всегда любил ее), да купить нормальных сигарет в конце концов!

Я открыл окно, что было прямо напротив стола, и вдохнул свежий дневной воздух февраля. Впереди и по сторонам раскинулись темно-серые плоские крыши домов, а еще дальше торчали золотые маковки церкви. На календаре была отмечена суббота, и потому-то откуда-то снизу уже доносились вопли пьяниц. «А не сходить ли и мне куда-нибудь?» – пронеслось в моей голове. Алкоголь я, конечно, ненавидел лютой ненавистью, но вот поесть никогда не помешает. Открыв приложение «Сбербанк», я быстро передумал идти в кафе и предпочел сходить просто в пекарню. Закрыл окно, и пошел.

Я купил курник за шестьдесят рублей и вышел. На улице было холодно, но домой идти не хотелось, так что я присел на лавку рядом с подъездом. Начал есть и смотреть на дорогу, где в разных направлениях проносились машины и ходили люди. Но я почему-то не слышал ни шуршания пакета перед самым носом, ни обрывков разговоров, ни даже гула машин. Я точно забылся; погрузившись в мысли, я даже не моргал. Я старался ни на кого не смотреть, однако через минуту услышал низкий скрипучий голос, отчего чуть ли не подскочил:

– Молодой человек, можно подсесть? Хочу обратиться к вам с интересной беседой.

Я поднял глаза. Скрип доносился справа, где стоял худющий мужчина лет шестидесяти. Мне почему-то сразу подумалось, что кроме водки он ничего не употребляет, даже может быть не ест почти. Я быстро смекнул, что это какой-то пьяница, и что сейчас он будет выпрашивать мелочь. Знал бы он, что мне, может быть, мелочь нужна не меньше, чем ему.

– Да, конечно, – сказал я, стараясь намекнуть недовольной интонацией, что подсаживаться не надо. Но он все же сел.

Вблизи от него сильно пахло водкой; но манера была эффектной, кажется, он хотел поразить всех своим видом и достоинством. Присев, он взял мою руку тремя пальцами (мизинец и безымянный были намертво прижаты к ладони) и, сохраняя ее в своей, достаточно долго смотрел мне в лицо. Стало как-то не по себе; я начал аккуратно вырывать руку и уводить взгляд, отодвигаться в сторону.

– Николай Викторович Шалопаев.

– Очень приятно, – соврал я.

– Уже работаешь?

– Нет…учусь.

– Студент?

Я злобно кивнул. Это слово ассоциировалось у меня с той помойкой, в которой я учусь. А я ненавижу все, что с ней связано и всегда бешусь, когда что-то подобное всплывает в разговоре.

– Молодой человек, бывало ли у вас чувство, когда совершенно не хочется идти домой? Когда совершенно не хочется в доме этом сидеть?

– Ну… случалось, – ответил я тихо, чтобы кроме моего собеседника никто не услышал.

– Во-о-о-т… – протянул он, грозя пальцем. – И у меня такое было.

Он всхлипнул, втянув сопли с усов, и замолк, о чем-то задумавшись. «Это надолго», – появилось у меня в голове. Я не привык рассказывать кому-либо о своих переживаниях ввиду недоверия и привычки все переживать внутри себя, и уж тем более я не хотел их рассказывать вот этому незнакомому алкашу. Я хотел было попрощаться, но он открыл рот и начал какого-то черта рассказывать историю о том, как его младшего внука разодрали собаки…

…После этого рассказа во мне что-то двинулось, точно холодная каменная оболочка слегка треснула, и из-под нее начал пробиваться свет. Нет, я не захотел обнять его, поцеловать и вместе с ним плакать, но какая-то легкая жалость поднялась в моем сердце.

– Эх, проводи меня до дома, пожалуйста, – наконец сказал он совершенно потухшим голосом.

Я уже давно хотел уйти. Благо, идти оказалось недалеко, но собеседник мой оказался настолько пьян, что практически полностью оперся на меня; фактически, я тащил его на себе.

Лестница по мере продвижения вверх все более и более темнела, навевая сердцу какую-то тоску (в подъезде не было освещения). В конце коридора я трижды постучался – никто не ответил; тогда я нашел в кармане у Шалопаева ключ и открыл дверь самостоятельно. За ней скрывалась квартирка, обдавшая меня крепким запахом табачного дыма. Я спросил есть ли кто-нибудь дома. Через минуту вышла низкая женщина. Она шла медленно, но, увидев на входе сидящего мужа, вскрикнула и кинулась к нему.

– А! – кричала она. – Вернулся, негодник! Где деньги? Где? – Она в отчаянии начала выворачивать его карманы, но ничего в них не обнаружила. – Ничтожество, где деньги? Говори! – Ее голос дрожал. Кажется, она сдерживала слезы. Женщина положила руки на голову. – О, Боже, за что же такое наказание?

Она ударила со всего маха его по щеке. Шалопаев повалился на бок, что-то буркнув.

– Все пропил! Все! – кричала женщина и, держа мужа за воротник, трясла его.

– Да, да, пропил! – громко и яростно заскрипел вдруг Шалопаев, толкая жену. Та чуть не упала.

Я нашел в кармане всего лишь сто рублей, но все равно положил их на столик в прихожей. Там мое внимание привлекла фотография этой самой женщины и девочки лет пятнадцати, чье лицо мне показалось до ужаса знакомым. Но времени рассмотреть ее не было. Я попрощался и поспешил уйти.

Даже я сам не могу дать себе определения. Кажется, я ужасно не люблю людей и совершенно равнодушен до их неприятностей, но в то же время мне жалко их, жалко их всех, черт побери! Во мне как будто два противоположных характера живут и попеременно вселяется то один, то другой.

Остаток дня я бесцельно бродил по улице и бесцельно просидел дома. В течение этих дел на меня, как обычно, нападал сон, но только на улице стемнело и пришло время ложиться спать, как сон мгновенно отступил, а вместо него подступили мысли. И это одна из самых раздражающих моих черт: я слишком много думаю. Ночью это достигает апогея. Вот ложусь я на кровать с твердым намерением заснуть, ведь завтра рано вставать; закрываю глаза, вроде бы даже расслабляю все свое тело до такой степени, что оно начинает казаться не то сделанным из ваты, не то из какого-то схожего материла, и тут на тебе! в голове начинает возникать огромное множество мыслей, которые мало того не дают уснуть, так еще и не дают за себя зацепиться, ведь каждая возникшая мысль через пару секунд уже заменяется другой, причем совершенно не связанной с той, прошлой. Сначала вроде бы всплывают образы моей мечты, то каким я себя вижу через сколько-то лет (увы, но это настолько размыто, что я даже не могу точно сказать, ведь я понятия не имею кем хочу быть и для чего живу). Раз за разом задавая себе один и тот же вопрос: «Почему я здесь?», я раз за разом не могу найти на него ответ, после чего мои мысли начинают перетекать в другое русло. Возникают какие-нибудь ругательства или диалоги черт знает сколько летней давности. И понеслось самобичевание… А вот тут надо было сказать так. А вот здесь надо было говорить, а не молчать. А вот что было бы если бы здесь я сделал то, что не захотел сделать? И так далее и так далее, и так практически до бесконечности. И именно из-за этих мыслей я не сплю порой до часу, а то и до трех ночи. И все бы ничего, если бы мой организм не просыпался в семь утра.

Я не мог уснуть. Мне было очень плохо. Чтобы погрузиться в безвременье, я был вынужден положить на язык горьковатую таблетку.