Глава III
Нынешний и святопочивший владыки Черногории

С особенной отрадой вкушал я тишину мирной монастырской жизни и горный воздух Черногории. Келья моя была рядом с кельей Владыки, и, вместе с двумя соседними, составляла все укромное жилище Правителя Черногории. В одной, из двух остальных келий, помещалась его обширная библиотека, другая – служила ему спальней, кабинетом и приемной; столовая – рядом. Большую часть дня проводил Владыка в трудах и занятиях по управлению своим народом; у меня были свои заботы, главнейше занимался я изучением туземного языка. – Язык этот, без сомнения, составляет самое чистое и не испорченное сербское наречие; между тем как речь серба испещрена множеством иностранных слов, особенно турецких, язык Черногории остался в первобытной красе своей, как и сам ее характер. Только несколько иностранных слов, итальянских и турецких, занесено сюда вместе с иностранными предметами, для которых не нашлось сербских названий.

Остальное время дня я проводил с Владыкой. Иностранцы часто говорили о нем. Видя его мельком в Вене или зная только понаслышке, они исказили не только характер, но даже наружный вид его, и это одно уже налагает на меня непременную обязанность представить его лицо в настоящем свете. Я должен начать рассказ свой несколько выше.

В то время, когда Наполеон громил всю Европу, русская флотилия на Адриатическом море одна не знала поражений. Ею командовал Сенявин, а с ним, неразлучно или в постоянной связи, находился Владыка Черногории, предместник нынешнего, герой Славянского края; с небольшим десантным отрядом, составленным из русских и черногорцев, они били французов по всему восточному берегу Адриатического моря, от Антивари до Зары. Древняя республика Рагузы оставила по себе одни развалины. Катаро, эта чудная твердыня, воздвигнутая по чертежам Микель-Анджело, была два раза взята черногорцами приступом, с помощью одних ружей и ятаганов и при незначительном пособии флота, случившегося в проливе Боко-ди-Катаро, в первый раз русского, во второй – английского. Святопочивший (как называют черногорцы своего покойного Владыку) признан был Правителем духовным и гражданским провинции Боко-ди-Катаро. Но не стало Наполеона; Европа облеклась в прежние формы, и Черногория должна была также вступить в свои границы и сдать Катаро, купленный ценою ее пожертвований и омытый кровью русских, австрийцам. Она свято исполнила волю русского монарха, которому вверила судьбу свою при заключении Парижского трактата. От прежнего времени Черногории осталась только одна слава, а с нею вместе усилившаяся до крайности страсть к битве. Раздоры, порожденные частым отсутствием Владыки и неприязненным влиянием соседей, кипели внутри, пограничные сшибки не умолкали, кровомщение заменило все законы и всю власть. При этих-то обстоятельствах только мощная рука Святопочившего Петра, закрутив бразды правления, удерживала народ в повиновении и единстве. Это было необыкновенное лицо необыкновенного девятнадцатого века. С прекрасной наружностью, он соединял глубокий, проницательный ум, который приводил в отчаяние самых искусных французских дипломатов, обвивавших его кольцом лести и соблазна; но никогда не прикрывал он политической необходимостью видов собственного честолюбия, и оставался верным своему долгу и слову, при самых трудных для него обстоятельствах. Его честолюбие или, правильнее, его ум и деятельность конечно не могли вмещаться в тесном кругу Черногории. Овладев Катаром, он сделался духовным главою всего Поморья. Герой своего века и края, Петр имел чрезвычайное влияние на все Славянские племена православного исповедания, и, при его усилиях, не раз стряхали они тяжкие цепи французского владычества и не унывали при неудачах. Напрасно французы, не успевшие ни привлечь его на свою сторону всевозможными обещаниями, ни победить его, поставили над Поморьем другого митрополита, – духовная власть Святопочившего Петра, а с тем вместе и влияние над ним не уменьшились. – Он был чрезвычайно храбр, и, нередко, увлеченный жаром битвы, опережал своих с крестом в одной и с мечом в другой руке. Простое, патриархальное обращение возвышало его характер и, соединенное с даром сильной и убедительной речи, увлекало за собой собеседников, которые никогда не замечали проглядывавшей в его орлином взоре недоверчивости, отличительной черты черногорцев и вообще всех восточных народов. Святопочивший Петр пользовался вполне милостью и доверенностью русского монарха, которая, если и колебалась когда, то потом возрастала с большею силою. Он украшался знаками ордена Св. Александра Невского, а многие из его сподвижников имели знаки Георгия 4-й и 3-й степени. Любимый в высшей степени своим народом, он преставился, смертью праведника и достойного правителя, среди стекшихся отовсюду черногорцев, поучая их до последней минуты своим словом. Он умер 18-го октября 1830 года, и племянник его, 18-летний юноша Петр, нынешний Владыка, наследовал, по выбору народа и духовному завещанию умершего, его митру и власть гражданскую, при тяжких обстоятельствах, о которых мы говорили.

Правда, Святопочивший завещал своему народу уничтожение кровомщения и всяких раздоров, совершенную тишину внутри и на границах, сроком на полгода, – и черногорцы свято исполнили это завещание, облекшись в глубокий траур мира; но тем сильнее воспрянул он, по истечении заветного срока, тем с большей радостью стал оттачивать, покрытый ржавчиной, ятаган, и раздоры закипели пуще прежнего. Владыка, истощив мольбы и отчуждения от церкви, должен был прибегнуть к мерам более действительным, к мерам строгости и грозной кары, которые, в лице столь юного правителя, были совершенно неожиданны для черногорцев, и доказали, что они имеют достойного наместника Свято почившего.

Первый удар Владыка нанес гражданской власти, сосредоточивавшейся в лице его сопроводителя, именовавшегося губернатором. – Эта власть, столь несовместная с управлением Черногории, закралась с незнаемых времен, средствами насильственными, укоренилась давностью, злоупотреблением и нарушением прав Святителей, которые редко имели в губернаторах деятельных участников в соправлении и соревнователей своим благим намерениям, но чаще нарушителей своей воли и единства управления.

Достоинство губернатора было наследственное, первоначально в роде Вукотичей из Косово, впоследствии перешло в род Родоничей, иные говорят посредством купли и продажи, но гораздо справедливее по семейным связям или народному выбору, потому что для передачи этого права не довольно было взаимного условия двух родов, но требовалось согласие всего народа.

Родоничи враждовали с Негошами. В роде первых составился заговор против лица и достоинства Владыки: не стану описывать этого дела, во всяком случае черного, как бы не объясняли его, скажу только, что губернатор был обвинен Народным Сенатом в нарушении прав Владыки, употреблении во зло Государственной печати, преступном сношении с чужестранцами и изгнан из отечества со всем своим семейством и соучастниками в заговоре. Достоинство губернатора уничтожилось. Вслед за тем Владыка устремил всю власть свою на кровомщение, эту стоглавую гидру, терзавшую Черногорию. Смертная казнь была установлена за убийство, под каким бы видом оно не совершилось, хотя бы в равном поединке, освященном обычаями Черногории. Некоторые племена до того усилились, помощью частых побед над другими, что сделались почти независимыми и грозили самой Черногории: надо было ослабить их, возбудив против них целый союз других, мера жестокая, но необходимая по тогдашним обстоятельствам. Владыка переходил от препятствия к препятствию, и если не везде оставался победителем, то причиной тому был недостаток средств, которыми он обладал в ту пору; за то повсюду проявлялась та сила и непоколебимость воли, которая составляет отличительную принадлежность его характера.

Владыка образовал сенат на более точных началах, чем он дотоле существовал. Он определил жалованье сенаторам, и тем обязал их на всегдашнее пребывание в Цетине, между тем как прежде они являлись туда только тогда, когда позволяли им хозяйственные занятия отлучаться из дома; учредил постоянный отряд войска, под именем гвардии и переников, о которых мы говорили, завел училище, и, с помощью устроенной им в Цетине типографии, распространил в Черногории священные книги, в которых так она нуждалась; нынче секретарь его занимается изданием нужных для первоначального обучения книг, как-то: истории, грамматики и арифметики. Все эти преобразования тем более поражают, что Владыка пользуется самым незначительным доходом, который получает с рыбной ловли в озере Скутари, с монастырских земель и еще незначительных отраслей промышленности. Ни податей, ни таможенных сборов не знает Черногория. Нынешний Владыка, однако, всячески старается склонить народ на взнос самой ничтожной, правильной подати, от одного до трех гульденов (от 2 р. 15 к. до 6 р. 45 к.) с семейства, и должно надеяться, должно желать, чтобы он достиг этого.

Обращаюсь к наружному виду Владыки. Чрезвычайно высокого роста, стройный, с черными, как смоль, ниспадающими по плечам волосами, с глазами, полными блеска, правильными чертами лица – Владыка представляет образец мужественной красоты. Я знаю только одного^[12], в лице которого более величия и поражающей красоты. Его знает вся Европа! Художник избрал бы правителя Черногории образцом для изображения Геркулеса, а философ путеводителем в своей жизни. Владыка ведет жизнь чрезвычайно умеренную: стол его более чем неприхотливый; в одежде своей прост, но отличается от прочих черногорцев. Он до того щедр и сострадателен к нищете, что нередко отдавал последнюю свою рубаху бедному. Изучение языков и литературные занятия составляют его страсть и отдохновение от тягости правительственных забот. Он считается одним из первых литераторов между славянами, очень хорошо говорит и пишет по-русски и по-французски, и, в случае нужды, может изъясняться по-итальянски. Но чувство в нем преобладающее, чувство, развитое в высшей степени, – это пламенная любовь к родине, к ее славе, ее благоденствию; в этом отношении, он постоянно находится в каком-то восторженном состоянии. Я мог бы долго говорить о правителе Черногории, и только скромность заставляет меня умолкнуть. – Трудный путь избрало ему провидение, но провидение и подкрепит его на нем!..