Цитаты из книги «Лондон»

небольшой мыс превратился в остров, подобный некой северной версии Ноева ковчега после Потопа. Свободный, но вечно привязанный к побережью великого материка, частью которого он некогда являлся.

Девушка славилась красотой. Болейны – лондонская семья, дед Анны ходил в лорд-мэрах. Но два блестящих брака породнили некогда купеческое семейство с высшей аристократией. Пребывание при французском дворе придало Анне пленительные изящество и остроумие. Вскоре Генрих влюбился. Прошло немного времени, и он уже гадал, не принесет ли ему эта обворожительная женщина здорового наследника. И вот, побуждаемый как влечением, так и соображениями государственными, он решил: «Мой брак с Екатериной изначально проклят. Я попрошу папу аннулировать его».

Минувшее столетие омрачилось Войной роз, но утраченный блеск возместила архитектура, особенно английский «перпендикулярный стиль», которым была ознаменована поздняя готика. Ярусы заостренных арок сменились более строгой структурой. Между простыми, изящными балками нависали не стены, а огромные пласты стекла. Над ними же высился потолок, теперь почти плоский, переходивший в прелестный веерный свод – каменные кружева, лучшие образчики которых красовались в ч

Джорджем» блистательно правила дама Барникель. По утрам ее можно было видеть бодро шагавшей из пивоварни, где она, как большинство трактирщиков, варила собственный эль. По вечерам дама садилась у стойки, где подавали эль и вино. За стойкой, но неизменно в пределах досягаемости, хранилась крепкая дубина для скандалистов. На прилавке же перед ней стояла огромная пивная кружка «Тоби» в форме олдермена. Пока мать правила бал, Эми обслуживала клиентов, но Флеминга дама Барникель не допускала ни до чего. «У него свое дело, у меня – свое», – объясняла она.

Так обозначилась новая веха в конституционной истории Англии. Как Лондон выиграл себе мэра, а бароны – хартию, так и непритязательная палата общин навязала спикера и практику импичмента. Это были первые шаги на долгом пути к демократии, и дорога оказалась вымощена не идеалами, а предприимчивостью и средневековыми налоговыми бунтами.

Уважаемые джентльмены! Деньги, за которые мы голосовали в последний раз, растрачены втуне. Я предлагаю больше не платить, пока нам не представят должный отчет. Дряхлый, полупарализованный после удара монарх не пришел в зал заседаний, а потому на следующий день членов палаты общин принял в совете Джон Гонт. Обычно перед королем и баронами смиренно стояло лишь два-три представителя. На сей раз они не только выбрали спикера для переговоров, но и настояли на встрече в полном составе – плотной и грозной фалангой, выстроившейся в Расписной палате. Еще того хуже: обратившись к Гонту на официальном нормандском французском, положенном в таких случаях, спикер холодно уведомил его о недовольстве палаты общин расходованием средств. – Если коротко, сир, то кое-кто из друзей и министров короля злоупотребил ими, и мы требуем призвать их к ответу. До тех же пор, продолжил спикер, палата общин отказывается даже обсуждать выделение королю каких бы то ни было денег. И это уже не петиция, а требование. Дерзость неслыханная. Но король слаб, и униженные парламентарии намеревались отыграться. Это затянулось на недели. Палата общин атаковала министров, которых сочли виновными и сместили. Выслали даже – предельная наглость – любовницу несчастного старого короля, бесспорно нажившуюся. Этот обвинительный процесс, затеянный палатой общин, мгновенно приобрел название. На нормандском французском это звучало как ampeschemant – позор. В английском языке оно превратилось в «импичмент».

Вдовы[39] нередко продолжали семейное дело; многие захолустные пивнушки принадлежали им. Женщины входили в некоторые гильдии; в ремеслах, сопряженных с ткачеством и вышиванием, было много подмастерьев женского пола. Если вдова выходила за мужчину с иным родом деятельности, она, как правило, отказывалась от своей. Но дама Барникель заявила, что дела не бросит, и ни один пивовар не посмел ей возразить.

Сидеть, жрать и ждать. Но чего? Загадка.

В момент отделения острова здесь уже жил Человек; другие люди на протяжении последовавших тысячелетий тоже пересекали узкие, но опасные моря. Тогда-то и началась собственно человеческая история.

Представьте себе. Лето заканчивается, и падают листья. Они устилают землю. И кажется, что они разлагаются полностью, но не совсем. На следующий год это повторяется. И опять. Истонченные, сплющенные листья и другие растения образуют слои, которые напластываются год за годом. Это естественный, органический процесс. Нечто похожее происходит с людьми, особенно в городах. От каждого года, каждого века что-то да остается. Оно, конечно, спрессовывается, исчезает с поверхности, как сам человек, но малая толика сохраняется. Римская плитка, монета, глиняная трубка шекспировских времен – все это покоится издревле. Мы копаем, находим, показываем. Не думайте, что это просто предметы. Монета и трубка кому-то принадлежали. Человеку, который жил, любил и ежедневно, как мы с вами, видел реку и небо. И потому, вторгаясь в почву и находя на глубине то немногое, что осталось от мужчины или женщины, я стараюсь не забывать, что соприкасаюсь с колоссальными и бесконечными напластованиями жизней. И порой мне кажется, что мы попадаем в слой спрессованного времени и разворачиваем былую жизнь, пусть даже единственный день с утром, вечером, синим небом и горизонтом. Мы приоткрыли только одно из миллиона миллионов окон, сокрытых в земле».