АЛИКС. С тех пор всю жизнь они почти не расставались. Пока не наступила эта ужасная война.

НИКИ. Да. Он уехал на войну.

АЛИКС. А она писала ему бесконечные письма.

НИКИ. А он отвечал глупыми, короткими. А чаще – телеграммами, потому что даже в письмах был застенчив.

АЛИКС. Знаешь, дорогой я дала себе слово не вспоминать. Я заперла в кладовой альбомы с фотографиями – воспоминания свежи и мучают. Но сегодня я нарушила обет и спустилась вниз.

НИКИ. Ты принесла наши письма!

Она достает портфель с письмами

АЛИКС. Вот – мое богатство! Когда узнала про отречение, я начала уничтожать бумаги. Прямо в кабинете разожгла костер в камине, где сгорели воспоминания. Но наши письма не смогла… Понимала, ими воспользуются против нас. Но сжечь было выше моих сил. В них моя неутолимая страсть к моему Солнцу. И когда они повесили эту страшную решетку… О, глупцы, мы все равно от вас убежим. Убежим в наши письма.

В подвальной комнате. ЮРОВСКИЙ и МАРАТОВ.

ЮРОВСКИЙ. Грузовика по-прежнему нет.

МАРАТОВ. Приедет.

ЮРОВСКИЙ. Я звонил в Совет. Белобородов к телефону не подходит. Что это значит?

МАРАТОВ. Сказать? Это значит, что Белобородов к телефону не подходит.

ЮРОВСКИЙ. Команда нервничает, Маратов. Мы ждем полчаса. И начнем без грузовика.

МАРАТОВ. Ты стал плохо понимать, товарищ Яков. Белобородов приказал: начинать, только, когда придет грузовик.

ЮРОВСКИЙ. Значит правда, значит – опять ты?

Молчание.

ЮРОВСКИЙ. Мне позвонила Римма.

МАРАТОВ. (насмешливо). Опять – раскрасавица Римма?

ЮРОВСКИЙ. На рассвете она выступала перед комсомольцами, Они отправлялись фронт. И должен был прийти Белобородов, но вождь Красного Урала не пришел проводить на фронт молодых бойцов. Ей сказали, что все утро он совещался с тобой. Что ты еще затеял?

МАРАТОВ. Надо ждать грузовик.

ЮРОВСКИЙ. Послушай, сынок! Мы должны их расстрелять. Революция гибнет. От Тихого океана через всю Сибирь уже порушили нашу власть. Ярость и кровь. Римма на днях рассказала: французская Революция знала такие же страшные дни. Великая Революция погибала в огне интервенции и восстаний. И народ ответил: в городе Лионе взяли шестьдесят знатнейших юношей, в десяти метрах поставили пушки. И по связанным – палили, палили! В склеенную кровью, вопившую человеческую массу! И революционеры объявили: мы будем непрестанно убивать, мы прольем потоки нечистой крови. И они казнили короля и королеву! Они сумели ужаснуть врагов непреклонностью. И потому победили И мы сейчас также должны. Сынок! Кончились каникулы Революции. Казнь Царской семьи должна встряхнуть ряды. Чтоб мы все знали: победа или смерть. Неужели ты, взявший имя Марата, не понимаешь?

МАРАТОВ. Еще как понимаю. Ведь это я рассказывал «про город Лион», выступая перед комсомольцами. От меня все это услышала раскрасавица Римма месяц назад.

ЮРОВСКИЙ. Неужели ты так изменился? Всего за месяц?

МАРАТОВ (хрипло). Надо ждать грузовик, товарищ Яков.

Молчание.

И давай о другом. Мне сказали, ты не успел эвакуировать мать? Я могу забрать ее в свой поезд? Что с ней сделают, когда сдадим город?

ЮРОВСКИЙ. А сколько других матерей наших товарищей остается в городе? Чем она лучше? Пойми: у меня нет моей матери и моего отца. Мой отец, моя мать и мой народ – это мировой пролетариат.

Шаги наверху.

Ходит… Ппять беспрерывно ходит.

МАРАТОВ. Да, не спят. Пойду наверх, послушаю, чего они там…

ЮРОВСКИЙ (насмешливо). Ага. И заодно покараулишь. Может выйдет она…

МАРАТОВ. И заодно покараулю. Чтоб не взбрело кому в удалую голову пострелять семью раньше, чем придет грузовик за их трупами.

В комнате наверху: НИКИ и АЛИКС читают письма. У нее на коленях кипа писем. У него – жалкая кучка. Она упоенно читает куски писем.

НИКИ (читает письмо). «Как ты прекрасно придумала: каждый раз, уезжая на фронт, я нахожу в поезде на столике твое письмо… За окном темнота, но я слышу твой голос – и одиночество не так тревожно».

Аликс (читает). «Вот уже двадцать лет, как я – твоя, и каким блаженством были все эти годы… И вот – война! Мысль о чужих страданиях, пролитой крови терзает душу… Весь мир несет потери. Но должно же быть что-то хорошее из всего этого. И не напрасно все должны проливать кровь. Трудно постигнуть смысл жизни. Так надо, потерпи. Вот и все, что можно сказать. Как хочется вернуться к былым, спокойным дням. Но нам придется долго ждать…»

НИКИ (читает). «Я так счастлив был, проведя эти три дня дома, – может быть, ты это видела. Но я глуп и никогда не говорю то, что чувствую. Как это досадно – всегда быть так занятым и не иметь возможности посидеть вместе и побеседовать…. Старой парочке так редко удается побыть вместе».

АЛИКС. Ты опять едешь на фронт. «Одиночество грядущих ночей! С тобой уходит часть моей жизни – ведь мы с тобой одно. Плакать ходила в твою пустую спальню. Шлю тебе мои самые горячие пожелания к завтрашнему дню. Двадцать один год назад я стала твоею. И в первый раз за двадцать один год мы проводим этот день не вместе. Мой дорогой мальчик, какое счастье и какую любовь ты давал мне все эти годы. Ямечтаю, чтобы наши дети когда-нибудь были бы вот так же счастливы».

Боже мой, я совершенно не даю тебе читать! Твоя очередь, милый.

НИКИ (читает). «Спасибо за всю твою любовь… Право, не знаю, как бы я выдержал, если бы Богу не было угодно дать мне в жены и друзья – тебя».

Аликс (читает). «Я перечитываю твои письма обычно на ночь и стараюсь представить, что это со мной беседует мой любимый. Тоже не знаю, как бы я жила без тебя. Я не понимаю людей, и без тебя я ощущаю себя как в пустыне – в этом суетном мире. Люди слишком торопятся жить, ничтожные впечатления владеют ими, машины и деньги теперь управляют миром. Интересно, что будет по окончании этой великой войны? Наступит ли во всем возрождение – будут ли снова существовать идеалы …Так многое хочется узнать». «Сколько ты выстрадал за эти годы – ведь ты родился в день Иова Многострадального детка моя».

Да, Крест, возложенный на твои плечи так не легок. Я должна. Я хотела помочь нести его. Ты помнишь, я ездила в Новгород. И ходила к пророчице – к старице Марии Михайловне.

(Читает) «Я навестила ее в монастыре. Ей сто семь лет. И при этом она беспрестанно работает, шьет для каторжан и для солдат, притом без очков. У нее милое, тонкое лицо с прелестными молодыми, глазами. Она благословила и поцеловала, и сказала: «А ты, красавица, тяжелый крест примешь – не страшись». Она повторила это несколько раз».

Шум въехавшей во двор машины за окном.

АЛИКС. Слышишь?

НИКИ. Да, какая-то машина приехала.

АЛИКС. Как мы смешны старая влюбленная парочка! Продолжай же читать, мой Солнечный свет!

В подвальной комнате: ЮРОВСКИЙ и МАРАТОВ.

ЮРОВСКИЙ. Приехал!

МАРАТОВ. Приехал… Команда?

ЮРОВСКИЙ. В соседней комнате! Готовятся! Я раздал наганы, у меня будут кольт и маузер.

МАРАТОВ. Товарищ Надь?

ЮРОВСКИЙ. Прибыл. В грузовике. С комиссаром Ермаковым и Медведевым-Кудриным из ЧК. (Торопливо ищет по карманам.) Черт! Тебе не попадалась бумажка?

МАРАТОВ. Какая бумажка?

ЮРОВСКИЙ. Да приговор! Такая смятая бумажка. Вроде был в кармане… (Шарит по карманам.) Неужели в Совете оставил? Ладно, прочту им что-нибудь. Ну что – время будить?

МАРАТОВ. А нам – прощаться.

ЮРОВСКИЙ. Жаль – уезжаешь… Точнее бежишь. Теперь ты не имеешь права напутствовать команду. Придется мне.

Открывает дверь, выходит. МАРАТОВ один – нервно ходит по комнате.

ГОЛОС ЮРОВСКОГО. Товарищи! Настал великий миг Революции! Сколько веков нам твердили: «Бог по образу Своего Небесного Единоначалия учредил на земле Царя земного. По образу Своего Царства Непреходящего поставил на земле Царя наследственного…» И мой отец, жалкий раб-еврей, молился царям Израиля… Все детство я с ненавистью слушал: Давид, Иосафат, Иезекия… И вот через несколько минут мы, люди разных народов, ликвидируем священных царей со всем их наследием. Нашими пулями освободившееся человечество отменяет Царей Небесных и Земных. Готовьтесь, товарищи!

(Возвращается.)

С Великим праздником тебя, сынок!

(Обнимает, целует Маратова.)

МАРАТОВ. И тебя, товарищ Яков.

ЮРОВСКИЙ. Я послал к шоферу грузовика. Сейчас включит мотор, чтобы чуток заглушить… выстрелы.

Шум включенного мотора грузовика.

ЮРОВСКИЙ. Вот так! (Торжественно.) Ну что! Иду будить Романовых!

В комнате наверху: НИКИ и АЛИКС

АЛИКС. Твой дядя Сергей Александрович как-то сказал мне: «Россию основали цари. И самые жестокие, самые безжалостные были самыми любимыми. Без Ивана Грозного, без Петра Великого, без Николая Первого не было бы России! Наш народ – самый покорный из всех, когда им повелевают сурово, Но как только ослабляют узду, он впадает в анархию. Он идет вперед только, когда чувствует над собой железный кулак». Я знаю, тебе это не нравится, милый!

НИКИ. Почему? Может быть, это правда. Но это не стало моей правдой. Умом принимаю, а вот сердцем… Прости, я не был «лучшим царем» и не отдам Маленькому то, что передал мне отец.

АЛИКС. Прости и ты меня… Я не хотела об этом.

НИКИ. Все так не ясно в прошлом… И я все думаю, думаю… Пожалуй, понятен стал мне один эпизод с бедным мужем Эллы. Когда несчастного дядю Сергея убили, ко мне пришла Элла. Она просила простить убийцу. Оказалось, она ходила к нему в камеру – читать Евангелие.

АЛИКС. Не знаю, не знаю…Она ведь была в Кремле, когда бросили бомбу. И она выбежала, ползала среди кусков разорванного тела мужа. После этого читать Евангелие чудовищу?

НИКИ. Я тоже не смог понять тогда. А ведь смысл был прост. Слова Господа, которые Элла написала потом на памятнике бедному Сергею: «Прости их, Отче, ибо не ведают, что творят». Прощением пыталась остановить общее насилие. Но мы ее не услышали.

АЛИКС. Милая Элла! Что с ней? Где она? Лучше не думать. Но продолжим наше чтение милый. Боже мой, мы подошли к самому концу. Уже наступил этот ужасный год. Я всегда хотела все знать о тебе. Но там было событие, которое стало мне понятно тоже только теперь. Случилось это, когда ты в последний раз уехал в Ставку. Было столько донесений, что готовится заговор и может быть, революция. Я умоляла не уезжать на фронт. Но ты уехал, оставил столицу. И буквально накануне проклятых событий я получила от тебя очень. странное письмо. Прочти его, Ники. Ты ведь знаешь, о чем я говорю?

НИКИ. Да, знаю. (Читает письмо). «Ставка, 26 февраля 1917 года. Я был вчера у образа Пречистой Девы и усердно молился за тебя, моя любовь, за детей, за нашу страну. Во время службы почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, лоб мой покрылся каплями пота, я не понимаю, что это было»…

АЛИКС. А я поняла …Да, только теперь! Они все ненавидели меня! Подлые слухи, что выдаю тайны немецким родственникам. В Думе господин, считавшийся вождем монархистов, под овации назвал меня «злой гений царя и России, чуждая стране и народу». Я думаю, тогда ты до конца понял – тебе оставили выбор: я, или трон. И ты выбрал – меня, мой рыцарь! Выбрал частную жизнь с семьей, чтобы не сводили с ума жену, чтобы не прятать более болезнь нашего сына. Ты уехал, на фронт чтобы дать возможность мерзавцам из Думы осуществить в столице то, о чем они мечтали. Ты решил отдать престол. И «мучительная боль в середине груди» – результат решения Я ведь права?

Ники (пожал плечами). Я уехал.

АЛИКС. Ты думал, что переворот, о котором столько твердили, они подготовили? На самом деле как в той пьесе – только болтали, болтали, а чернь вышла на улицу. И забрала Вишневый сад.

Боже мой, я написала тебе шестьсот тридцать пять писем, хотя можно было написать лишь строчку. (Читает). «Всегда… всегда чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, сильно и нежно прижатые к твоим… Вечно, вместе и навсегда неразлучны».

Шум включенного мотора

АЛИКС. Что это?

НИКИ. Мотор завели. Видно уезжают

АЛИКС. Я почему-то испугалась. Так громко.

НИКИ. Должно быть, большой автомобиль грузовой.

АЛИКС. Но почему ночью?

НИКИ. Что-то увозят. Идет эвакуация города.

АЛИКС. Какая беспокойная ночь… Пора спать. Уже очень поздно… половина второго.

НИКИ. Ты хотела прочесть на ночь…

АЛИКС. Устала. Завтра… Нет, пожалуй, прочту. Из Книги пророка Амоса: «Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда я пошлю на вашу землю голод – не голод хлеба, не жажду воды, но жажду услышать Слова Господни. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища Слов Господних, и не найдут».

НИКИ. Ну вот, дорогая, он дал нам увидеть будущее…

Смех из соседней комнаты.

АЛИКС. Никак сегодня не угомонятся.

НИКИ. Они добрые… На днях я рассказал Анастасии об Элле, ходившей к убийце. И уже вскоре она прочитала мне письмо к подруге: «Отец просил передать всем, чтобы не мстили за него. Он всех простил и за всех молится…»

АЛИКС. Ты будто прощаешься с нами? Почему?

НИКИ. Нет, нет – «Вечно вместе и неразлучны»….

Она гасит свет. В темноте только горит лампада.

АЛИКС. Помолимся.

(Они становятся на колени и читают молитву.)

«Господи Боже наш, еже согрешивших во дни сем словом, делом и помышлением, яко Благ и Человеколюбец, прости нас. Мирен сон и безмятежен даруй нам, Ангела твоего хранителя пошли, покрывающа и соблюдающа нас от всякого зла…»

Раздаются электрические звонки, звонки, звонки…

АЛИКС. Что происходит?

Стук в дверь.

ГОЛОС. Ваше Величество, город обстреливают. Комендант просит немедленно всех сойти в подвал.

НИКИ. Это доктор. Надо будить Маленького.

АЛИКС. Боже мой, пять минут третьего… Ему так надо было выспаться перед прогулкой!

Звонки, звонки, звонки бесконечные звонки.