Читать книгу «Майский сон о счастье» онлайн полностью📖 — Эдуарда Русакова — MyBook.
image

ИЗ ЖИЗНИ МИКРОБОВ

Сам я человек маленький, рост ниже среднего – и поэтому предпочитаю всё миниатюрное: и квартира у меня однокомнатная, и жена крохотуля, и собачка японской породы хин по кличке Капля, и на маленьком моем балкончике в маленьких ящичках маленький садик цветет и благоухает.

Ко всему большому я отношусь неприязненно. И большого счастья не ищу, и большой удачи мне вовсе не требуется. Как говорится, чем богаты, тем и рады. Когда меня спрашивают: чего ты хочешь? – я отвечаю: лишь бы не били. Ага. Лишь бы не били, в самом буквальном смысле – под дых, сапогами под ребра. Лишь бы не трогали – те, кто большие. Такие большие, такие широкоплечие, такие волевые и целеустремленные, такие могучие ускорители прогресса, такие бесстрашные патриоты и так далее. Я их очень боюсь. Они большие, а я маленький. Их много, а я один. Я уж как-нибудь в их тени схоронюсь.

А вчера на профсоюзном собрании меня вдруг выбрали в профком. Зачем, спрашивается? Что за глупые шутки? И на первом же заседании избрали меня председателем. Это просто кошмар. Я просил, умолял, выдвигал железный самоотвод – ноль внимания. Выбрали, проголосовали единогласно, записали в протокол. И вот я теперь – председатель профкома. Абсурд! Я ж развалю им всю работу. Я им так и сказал, а они веселятся: поработаешь, мол, не рассыплешься. Коллектив поможет.

Легкомысленные люди. Лишь бы свалить на маленького человека большую заботу. А сами – каждый о своем саде-огороде беспокоится.

Да ну их, с их профкомом. Я там делать ничего не собираюсь. Вот посмотрим, что будет, если я палец о палец не ударю – изменится что-нибудь или нет? Уверен – никто ничего и не заметит.

Когда я вечером, дома, за ужином, рассказал обо всем жене – она очень расстроилась.

– Надо было отказаться, – сказала жена. – Зачем тебе этот хомут?

– Пробовал отказаться – не слушают. Теперь уж поздно.

– Исправить ошибку никогда не поздно, – сказала жена. – Завтра же откажись. Свали на меня. Мол, жена против категорически. Ух ты, Капочка… Ка-а-апа…

Это она не мне. Это она приласкала нашу маленькую собачку Каплю. Как я уже сказал, японской породы хин. Забавная такая псинка, пушистая, лохматенькая, чернобелый такой ушастик, глазастик, курносый такой, игрушечный, ручной, заводной, карманный, домашний такой дружочек.

– Вот, – говорю, – молодцы японцы. Как у них здорово получается всё маленькое! И диктофончики, и компьютерчики, и куклы-роботы, и собачки, и всякие там деревья декоративные…

– Потому что они живут в маленькой стране, – объяснила моя маленькая жена. – Вот им и приходится изобретать всё маленькое. Чтоб не так тесно было.

Эта маленькая мысль моей супруги показалась мне не такой уж маленькой. Я посмотрел на нее с уважением.

– Сама додумалась? – спрашиваю.

– А что?

– Ну… насчет японцев – может, где вычитала?

– Я вообще думаю, – сказала жена, продолжая развивать из маленькой мысли большую теорию, – я думаю, что японцы могли бы вывести особую породу людей-малюток, и тогда им было б совсем не тесно на маленьких своих островах… Понимаешь?

– О-о, – сказал я.

– Ведь если б японцы смогли – а они смогли бы! – вывести породу микро-людей, они бы этим компенсировали территориальный свой дефицит… и тогда… понимаешь?..

– Гениальная идея… – прошептал я. – И главное – нет ничего фантастического, это вполне реально – при нынешнем-то уровне генной инженерии!

– Вот видишь, – улыбнулась жена. – Давай, предложим японцам нашу идею?

– Да за такую идею можно Нобелевскую премию отхватить! – воскликнул я, обнимая маленькую свою умницу. – Да я завтра же напишу… – А куда?

– Ну, японцам.

– Постой… – нахмурилась жена. – Не спеши. Ведь мы-то с тобой, как-никак, не японцы. Может, следует сперва в наши органы соответствующие обратиться? Своим сперва сообщить… Для порядка – а?

– Ну-у, – сразу скис я. – Это ж начнется волокита… потом и не рады будем, что связались. Лучше прямо к японцам!

– А не причинит ли это ущерб безопасности нашего государства? – призадумалась моя маленькая патриотка. – Ты представь – расплодятся эти япошки, как муравьи… а для нас, россиян – хорошо ли это? В таких делах спешить не следует. И вообще – могут не так понять…

Я нахмурился, призадумался – и мой пылкий энтузиазм постепенно угас, и мне расхотелось проводить в жизнь замечательную идею.

– Ладно, черт с ними, с японцами, – решительно стукнул я кулаком по столу. – Пусть сами решают свои проблемы!

Жена согласно кивнула.

– Вот бы нам с тобой стать совсем малюсенькими, – сказала она мечтательно.

– Куда уж меньше?

– Вот бы стать нам совсем крохотулечками, – продолжала она, – и тогда б наша маленькая квартирка стала просторной как огромный дворец!..

– Мне вообще-то и так неплохо, – не очень уверенно заметил я.

– Мне тоже, но могу я хотя бы помечтать? – И жена закатила маленькие серые глазки. – О, как я хотела бы стать Дюймовочкой… я гуляла бы по цветочной клумбе, летала бы верхом на бабочке, на стрекозке, на божьей коровке…

Я слушал ее и кивал, соглашаясь. Конечно, она права, моя умненькая малютка. Чем человек меньше, тем он незаметнее, и тем просторнее ему в этом тесном мире. И тем легче остаться в живых.

– Ну а я бы хотел стать микробом, – сказал я мечтательно. – Прелесть в том, моя прелесть, что никто бы меня тогда не видел… Главное – быть подальше от микроскопа!

– А как ты думаешь, – спросила жена, – у микробов есть душа?

– Не знаю, – сказал я, – но уверен, что они – счастливы.

1986 г.

ЗАТМЕНИЕ – 81

Рассказ-хроника
Посвящается А. Г. П.

«Солнечное затмение, которое произойдёт сегодня, 31 июля 1981 года, с полным правом можно назвать последним во втором тысячелетии нашей эры.

…Блокирование на короткий отрезок времени элементов связи Земля-Солнце может вызвать ряд о т к л о н е н и й (курсив мой – Э. Р.) от обычных, естественных процессов на планете. Поэтому необходимо быть несколько собраннее, осторожней, особенно тем, чья работа связана с какой-то долей риска»

(«Кырский рабочий», 31 июля 1981 года).

9 часов 5 минут.

Я позвонил художнику Андрею Геннадьевичу и спросил – знает ли он, что сегодня, сейчас, буквально через несколько минут, начнется солнечное затмение. Он, разумеется, был не в курсе. И вот так – всегда: другие люди давно всё знают, один Андрей Геннадьевич ничего не знает. Витает в облаках. Художественная, видите ли, натура. Не от мира сего. «И тебе, – говорю, – не стыдно?» – «А у меня, говорит, нету радио. И телика нету. И газет я не читаю, потому что не выписываю». – «А почему, – говорю, – не выписываешь?» – «А потому, – говорит, – что денег нету». – «Так бы сразу и сказал», – говорю. – «А что?» – говорит. – «Чего?» – говорю. – «Ты о чем?» – говорит. – «Как о чем? – говорю. – О солнечном, – говорю, – полном затмении, которое начнется с минуты на минуту, посмотри на часы или на небо, на солнце, сквозь темные очки или закопченное стекло или сквозь любой другой светофильтр, это ж бесплатное зрелище, супердефицитное шоу века, спешите видеть, последний раз в тысячелетии, торопитесь, торопитесь, только один сеанс, после третьего звонка вход воспрещен, это я шучу, не пугайся, кладу трубку, чао».

«Солнечное затмение на меридиане Кырска начнется в 9 часов 42 минуты местного летнего времени, высшая фаза в 10 часов 51 минуту, окончание в 12 часов 06 минут».

(«Кырский рабочий», 31 июля 1981 года).

9 часов 15 минут.

Андрей Геннадьевич позвонил мне и сказал, что намерен идти на Караульную гору с этюдником – и позвал меня с собой. Ему, видите ли, захотелось написать с натуры затмение солнца. «Зачем лезть на гору? – удивился я. – Ведь можно с крыши твоего дома, у тебя такая замечательная плоская крыша». – «А я хочу с Караульной горы», – сказал упрямый Андрей Геннадьевич, и я не стал с ним спорить, потому что спорить с ним БЕСПОЛЕЗНО и НЕКОГДА, надо за солнцем следить, а с этим упрямым художником лучше не спорить: можно ОПОЗДАТЬ.

9 часов 28 минут.

Когда я примчался к Андрею Геннадьевичу на такси, он был, разумеется, не готов к выходу – он чистил туфли. У него такая слабость, он всегда, перед тем, как выйти на улицу, чистит туфли, даже если на улице дождь, даже если полное затмение, даже если землетрясение – Андрей Геннадьевич обязательно чистит туфли. Он очень старательно их чистит и очень от этого устает, а когда туфли, наконец-то, сверкают как лаковые, Андрей Геннадьевич вдруг обнаруживает, что у него ЗАБОЛЕЛА ГОЛОВА или ЗАБОЛЕЛО СЕРДЦЕ или он ВСПОТЕЛ – а поэтому обязательно надо умыться до пояса (как минимум!), и он идет умываться (в сверкающих туфлях).

Так было и сейчас.

Он умывается – я жду. Надевает фланелевую рубашку, приглаживает стриженые как у арестанта волосы – я жду, содрогаясь от нетерпения, но подгонять не смею, потому что это бесполезно. Художник почти готов. Осталось надеть АРТИСТИЧЕСКУЮ вельветовую куртку и АРТИСТИЧЕСКИЙ берет, и взять этюдник. Художник вдруг замер, опустил голову вниз – он о чем-то ЗАДУМАЛСЯ.

«Да скорей же! – взрываюсь я. – Ведь опоздаем!» – «Успеем, – говорит Андрей Геннадьевич, – успеем». – «Посмотри на часы!» – «А у меня нет часов». – «Но как ты следишь за временем?» – «Я за ним не слежу. Пусть ОНО следит за мной. И вообще, я не понимаю: что это значит – время? Это лишь слово из пяти букв, абстрактное понятие. Подлинное время – внутри нас. Внешнее время – фикция». – «Не понимаю», – говорю я сердито. – «И не поймешь никогда».

Пауза. Пауза. Каузальная пауза. Казуистически-каузальная пауза.

«Не забудь, – говорю, – темные очки». – «Это еще зачем?» – удивляется Андрей Геннадьевич – «Как зачем? – возмущаюсь я. – Ведь ты испортишь зрение, если будешь смотреть на солнце незащищенными глазами».

«Художник не должен глядеть на мир через темные очки», – гордо возражает Андрей Геннадьевич.

«Даже – на солнце?» – ехидно замечаю я.

«На солнце – тем более, – говорит Андрей Геннадьевич. – Я буду смотреть на затмение солнца распахнутыми глазами. Презираю всяческие светофильтры – и розовые, и черные… Я буду – как орел – смело смотреть на солнце. Вот именно – как орел. Да, да. Как орел».

«Нам хотелось бы предостеречь наблюдателей от нежелательных последствий – ожогов глазного дна. Дело в том, что энергия прямого светового солнечного облучения, концентрируемая оптическим аппаратом глаза, огромна и может вызвать н е п о п р а в и м ы е (курсив мой – Э. Р.) изменения в центральной части сетчатки».

(П. Макаров, главный офтальмолог крайздравотдела, профессор, – «Кырский комсомолец», 31 июля 1981 года).

9 часов 42 минуты.

На Караульной горе – толпа местных жителей. Шум, гам, хохот, у всех в руках бинокли, подзорные трубы со светофильтрами, темные стекла. Особенно много зевак возле белокаменной часовни.

Мы с Андреем Геннадьевичем пробираемся сквозь толпу, с трудом находим маленькую площадку возле откоса. Устраиваемся. Я смотрю на светило сквозь закопченное стекло. Андрей Геннадьевич присаживается на каменистый выступ, раскрывает этюдник – и устремляет орлиный взор на затмевающееся солнце (сверху и справа ярко-белый каравай надкушен коварной луной, лови, лови сей исторический миг, секи момент, засекай, фиксируй, отражай на листе ватмана) – но в эту минуту какой-то странный гражданин подходит к Андрею Геннадьевичу и предлагает ему уйти с чужого места.

«Мы не в театре, – гордо возражает Андрей Геннадьевич. – У вас что, есть билет на это место?»

«Ценю ваш юмор, милостивый государь, – говорит этот типчик (бородка, усы, круглое чуть одутловатое лицо, на голове шляпа-котелок, на плече висит этюдник), – но я, – говорит этот типчик, – занял сию позицию раньше вас, и не намерен искать другую».

«Когда ж вы заняли сию позицию?» – иронически интересуется Андрей Геннадьевич.

«Очень давно, – говорит этот типчик, – еще в тыщу восемьсот восемьдесят седьмом году я занял сию позицию. Я писал с натуры полное солнечное затмение тыща восемьсот восемьдесят седьмого года – но ту свою картину я потерял… и намерен нынче взять реванш! Так что, извольте освободить местечко, сударь».

«Да кто вы такой?» – вмешался я в распрю двух художников.

«Я ваш земляк. А знаменитых земляков надо знать в лицо, – презрительно заметил круглолицый в шляпе. – Моя фамилия Суриков. А с кем имею честь?» «Перед вами – Андрей Геннадьевич…» – начал я объяснять, но Андрей Геннадьевич меня перебил – и закричал, срываясь на фальцет:

«Молчи! Молчи! Не смей унижаться! Ишь – начальство! Су-уриков… ну и что? Да хоть Айвазовский! Если ты Суриков – значит, можно меня с горы спихнуть? Не выйдет! Этот номер, батенька, у вас не пройдет!»

И он погрозил татуированным кулаком – Суриков даже зажмурился от страха, попятился и чуть не упал с крутого откоса.

«…появляется колеблющееся затуманивание с видением в красном, желтом или фиолетовом свете. Острота зрения падает на 50-90 процентов. В тяжелых случаях – резко снижается навсегда».

(П. Макаров, главный офтальмолог крайздравотдела, профессор, – «Кырский комсомолец», 31 июля 1981 года).

10 часов 15 минут.

Луна закрывает жирный желтый солнечный диск – словно голодная крыса пожирает круг сыра.

Мы с Андреем Геннадьевичем перешли на другое место, подальше от часовни – но и оттуда нас прогнал какой-то строгий молодой человек (узколицый, хмурый, с чахлой прозрачной бородкой, в студенческой дореволюционной тужурке).

«В чем дело? – возмутился я. – На каком основании вы нас гоните? И кто вы такой?»

«Я член императорской научной экспедиции, – заявил молодой человек, – а фамилия моя – Попов».

«Это неправда! – сказал Андрей Геннадьевич. – Евгений Попов сейчас проживает в Москве, и борода у него значительно гуще вашей».

«Я совсем другой Попов, – сказал другой Попов. – Я Александр Степаныч Попов, знаменитый изобретатель радио, а сюда я прибыл для наблюдений за солнечным затмением. Это м о ё (курсив мой – А. П.) место. Здесь стоит мой фотометр. Или вы ослепли, милостивый государь? Или вы не знаете, что такое фотометр? Данный прибор, я надеюсь, позволит мне исследовать распределение яркости в солнечной короне».

«Ладно… Пошли отсюда! – сказал я Андрею Геннадьевичу. – Все места под солнцем заняты. Видишь, сколько тут всяких блатных… не пробьешься».

«Нет! Я этого так не оставлю! – воскликнул Андрей Геннадьевич. – Я художник – и требую, чтобы мне дали место под солнцем».

«Пошли, пошли», – повторил я.

«В гробу я видал твой фотометр!» – закричал вдруг А. Г. И замахнулся татуированным кулаком на другого Попова – и другой Попов отшатнулся в непритворном ужасе, но не упал с крутого откоса.

«…ещё Сократ, живший 400 лет до нашей эры, рекомендовал наблюдать солнечное затмение только через ег о отражение в воде».

(П. Макаров, главный офтальмолог крайздравотдела, профессор, – «Кырский комсомолец», 31 июля 1981 года).

10 часов 30 минут.

«Куда ты меня тащишь? – спросил я Андрея Геннадьевича, когда мы спустились с Караульной горы и оказались на центральной площади, возле Дома Советов.

«Сейчас же! Немедленно! – крикнул Андрей Геннадьевич. – Я не потерплю, чтобы меня унижали! Я не пешка! Я художник – и желаю иметь свое место под затмевающимся солнцем!»

«Но зачем мы пришли именно сюда? – удивился я. – Драгоценное время уходит, а мы его тратим на глупые конфликты и беготню. Одумайся, маэстро! Вспомни – я предлагал: устроиться на плоской крыше твоего дома – лучшего места не найдешь!»

«Чепуха, – сказал А. Г. – При чем тут крыша? Я должен доказать! Я не пешка! Идем в отдел культуры! Я им докажу!» «Никому ты ничего не докажешь, – сказал я сердито. – А пока мы тут будем ходить – затмение кончится».

«Не кончится», – сказал Андрей Геннадьевич.

«Как это – не кончится?» – удивился я.

«А вот так».

…мрак сгущается, тело пронзает вечерний озноб, всего плюс пять градусов по Цельсию.

Глаз, хрусталик, Христос…

О, двадцатый хрусталик веков!

(Г. Аполлинер – «Зона»).

10 часов 36 минут.

«Погляди-ка», – сказал я.

На входной двери Дома Советов висел большой лист бумаги с таким вот объявлением:

«В СВЯЗИ С 19-й КРАЕВОЙ КОНФЕРЕНЦИЕЙ ПОЛИТИНФОРМАТОРОВ, НАМЕЧЕННОЙ НА 31 ИЮЛЯ 1981 ГОДА, РАНЕЕ ОБЪЯВЛЕННОЕ ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА ПЕРЕНОСИТСЯ НА ПОНЕДЕЛЬНИК, 3 АВГУСТА 1981 ГОДА».

«Что за бред?! – воскликнул я, оглядываясь на Андрея Геннадьевича. – Как это можно затмение солнца перенести на другой день?»

«У нас – все можно, – улыбнулся Андрей Геннадьевич. – Мы не можем ждать милостей от природы. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. И так далее. Ну, чего остановился? Проходи!»

Мы зашли в Дом Советов, но почему-то вдруг оказались под сводами огромного СОБОРА… Благоухание воска и ладана, сладкое пение невидимого хора, полумрак, лишь несколько свечей горят и освещают золотой иконостас.

«Слушай – куда мы попали?! – прошептал я на ухо Андрею Геннадьевичу. – Разве это – отдел культуры? По-моему, мы ошиблись…»

«А по-моему, нет», – сказал Андрей Геннадьевич.

А потом хор умолк, и послышался голос невидимого священника.

«Странно – почему он говорит по-русски?» – удивился я.

«Ты бы хотел, чтоб священник говорил по-французски?» – съязвил Андрей Геннадьевич.

«Нет… но ведь службы обычно ведутся на старославянском…»

«Так ведь на старославянском ты б ни хрена не понял, – усмехнулся Андрей Геннадьевич. – Или тебе не нравится наш великий, могучий?..»

…И КОГДА ОН СНЯЛ ШЕСТУЮ ПЕЧАТЬ, – говорил священник. – Я ВЗГЛЯНУЛ, И ВОТ, ПРОИЗОШЛО ВЕЛИКОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ, И СОЛНЦЕ СТАЛО МРАЧНО КАК ВЛАСЯНИЦА, И ЛУНА СДЕЛАЛАСЬ КАК КРОВЬ… И ЗВЕЗДЫ НЕБЕСНЫЕ ПАЛИ НА ЗЕМЛЮ, И НЕБО СКРЫЛОСЬ, СВИВШИСЬ КАК СВИТОК… И ВСЯКАЯ ГОРА И ОСТРОВ ДВИНУЛИСЬ С МЕСТ СВОИХ…

«Господи, что это?!» – испугался я.

«Молчи! – сказал Андрей Геннадьевич. – Молчи и слушай».

…И ЦАРИ ЗЕМНЫЕ И ВЕЛЬМОЖИ, – продолжал священник. – И БОГАТЫЕ И ТЫСЯЧЕНАЧАЛЬНИКИ И СИЛЬНЫЕ, И ВСЯКИЙ РАБ И ВСЯКИЙ СВОБОДНЫЙ СКРЫЛИСЬ В ПЕЩЕРЫ И В УЩЕЛЬЯ ГОР, И ГОВОРЯТ ГОРАМ И КАМНЯМ: ПАДИТЕ НА НАС И СОКРОЙТЕ НАС ОТ ЛИЦА СИДЯЩЕГО НА ПРЕСТОЛЕ И ОТ ГНЕВА АГНЦА… ИБО ПРИШЕЛ ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ ГНЕВА ЕГО, И КТО МОЖЕТ УСТОЯТЬ?..

10 часов 55 минут.

Мы вышли из душного соборного полумрака на площадь – и оказались в кромешной холодной беззвездной мгле.

Еле различимые в темноте, на площади толпились люди – с задранными головами, с глазами, обращенными в черное небо.

Полное затмение – черное солнце. Пылающий обруч протуберанцев. Король каннибалов в золотой короне.

«Вот оно – полное солнечное затмение! – воскликнул я радостно. – Вот оно! Наконец-то!»

«Чему радуешься, чудак?» – сказал Андрей Геннадьевич.

«А разве тебе – не интересно?» – и я заглянул в лицо художника, но лица его не было видно – только бледное пятно во мгле.

«Мне интересно – сколько это продлится?» – сказал Андрей Геннадьевич.

«Сейчас, проследим, – и я глянул на светящийся фосфорный циферблат своих ручных часов. – Через две-три минуты мрак должен рассеяться. Сейчас – высшая фаза! Запоминай, художник! Секи момент!»

«Чего ты раскричался?» – сказал грустный Андрей Геннадьевич.

…многотысячная толпа – единый живой организм. Многотысячная толпа – многоголовая гидра. Галдящая и хохочущая многоголовая гидра, устремившая все свои слепые очи в черное небо – в ожидании солнца…

11 часов 45 минут.

Затмение продолжается. Луна сожрала солнце.

12 часов 05 минут.

Затмение продолжается. Мрак. «Вот видишь, – сказал художник, – а ты боялся опоздать…»

14 часов.

Затмение продолжается.

…Прощай же! Прощай!

1
...
...
12