Обдумывая новую книгу, я связался с Александром Половцем, главным редактором «Панорамы» тех лет, когда узнал, что он жив-здоров и недавно отметил в Лос-Анджелесе своё 85-летие. Половец поддержал мой проект. На вопрос, существует ли интернетная версия альманаха (мне не хотелось браться за перепечатку опубликованных очерков), Саша ответил: «Подшивки «Панорамы» моих лет я передал в Русскую службу Института Гувера (Стэнфорд), но хорошо бы освежить в памяти ваши лондонские очерки. Не откажите в любезности прислать приложением к письму один-два из них (что-нибудь нестареющее)». Вот это самое – что-нибудь нестареющее – толкало меня ещё и ещё раз перелистывать подшивку «Панорамы» 90-х – начала нулевых с моими публикациями. И тут я обнаружил, как мало устарело в моих очерках. Когда писал в «Панораму» о Лондоне, об истории, о традициях, об английском характере, о картах Англии, где и сегодня нет Ла-Манша, а есть Английский канал, я, наверное, со скепсисом относился ко всем новациям, больше упирая на традиции. Нутром чувствовал: кое-что поменяется в этой стране, но многое останется. А если чуть устареет, то не исчезнет. Так и случилось. Может быть, потому мне нравится жить в Англии. И больше нигде.

Теперь мне хотелось рассказать Саше о том, что случилось за четверть века, которые мы не связывались. И ещё больше мне хотелось узнать, что стало с авторской «Панорамой» и её основателем. От общих знакомых я слышал о музее Булата Окуджавы, который создал Половец в Москве, о его книгах. Уже списавшись с Сашей, я узнал, что про одного из его героев как раз в тот момент снимается сериал на Московском телевидении…

Я всегда испытывал к Саше личную симпатию, мне нравилась его терпимость. Хотя, не зная его намерений, меня в конце 90-х настораживали все, кто связывал свои планы и проекты с Россией. Саша оставался в моём представлении, прежде всего, умным и терпимым редактором «Панорамы», повёрнутым лицом к честной, независимой журналистике. Но жизнь брала своё. Половец видел, как начиная с середины 90-х набирал силу обратный процесс – газетное воровство и пиратство, когда зарубежные издания живут практически на российских «выжимках». В 1998-м Половец едет в Москву на Конгресс зарубежной русской периодики, наивно полагая, что прекратить пиратство – одна из целей Конгресса. Убедившись в обратном, он вскоре уходит с газетной работы.

Оглядываясь назад, спрашиваю себя, был ли у меня повод сравнивать ту «Панораму» с другим русскоязычным зарубежным изданием? Да, был. Я позвонил редактору парижского «Континента» Владимиру Максимову в Париж из лондонской «Русской службы» Би-би-си, прочитав в его журнале статью о Всеволоде Кочетове. Меня удивила эта статья Ю. Идашкина, где, по сути, обелялась одиозная фигура Кочетова, возглавлявшего не только журнал «Октябрь», но и всё, что за ним стояло. Речь не о литературном противостоянии «Новому миру» – тут не о чем говорить: всё талантливое печаталось у Твардовского, а графомания шла к Кочетову Меня интересовало отношение журнала «Континент» к Кочетову, как писателю и общественному деятелю. И я предложил редактору и хозяину свою статью с критикой позиции Идашкина, очевидно, близкой Максимову. Ну, и помню, поддел: ведь не напечатаете в «Континенте». А он – присылайте, напечатаю… И напечатал. Правда, в конце номера в разделе «Наша почта». Статья моя была в десять страниц. Ничего себе письмо! Да и с редакционным примечанием: «Мы готовы напечатать и любое иное мнение по поводу статьи Юрия Идашкина «Всеволод Кочетов, каким я его знал», опубликованной в № 63 нашего журнала». Победный для демократии в России 1991-й ещё не закончился, но уже ощущался откат в бескомпромиссной оценке советского прошлого. Удручало, что с годами откат усугублялся. Помню, в 1995-м Владимир Максимов незадолго до смерти дал интервью, где каялся: «Сегодня я вынужден пересмотреть и свою собственную диссидентскую деятельность, по-иному я смотрю и на издание журнала «Континент». Потому я очень обрадовался тогда приглашению в «Панораму».

В «Панораме» никаких признаков подобного покаяния я не чувствовал. Хотя, наверное, взгляд на диссидентское движение мог с годами меняться. Половец встречался со многими представителями этого движения, их он печатал, наблюдал вблизи. Приемлема ли с его стороны критика этого движения и в какой мере? Не знаю. Если бы он написал предисловие к этой моей книге, как в начале нашей переписки намеревался, – ответы на эти вопросы были бы. Но скажу здесь своё: по моим ощущениям главный редактор «Панорамы» был менее радикален, чем, скажем, политический обозреватель альманаха тех лет Сай Фрумкин, переживший заключение подростком в Дахау и посвятивший свою жизнь вызволению евреев-отказников из-под советской диктатуры. Как мне кажется, Саша никаких видов цензуры в «Панораме» не вводил. Десятки моих материалов, которые я присылал из Лондона, выходили в печать лишь со следами корректорской правки, не более.

Единственный раз, в 1995-м, «Панорама» отказалась публиковать мой очерк – о князе Никите Лобанове-Ростовском, какое-то время жившем и работавшем в Калифорнии, а потом перебравшемся в Лондон. Из двадцати с лишним страниц редакция сначала хотела напечатать лишь шесть, а затем и вовсе отложила в сторону… Об истинной подоплёке отказа в публикации в «Панораме» я всё-таки узнал: будто у князя в Калифорнии плохая репутация. В мае 2011 года, после долгого перерыва, мы случайно встретились с князем в Пушкинском Доме на лондонской выставке русских художников Парижской школы. И я напрямую спросил про репутацию. Никита Дмитриевич ничуть не смутился и сказал, что вокруг него по-прежнему множество сплетен: будто он антисемит, жидомасон, агент ЦРУ, кагэбэшник, а то и просто шпион…

Конечно, князь не был никаким шпионом. Просто он, когда принимал важные решения, седлал принцип: кто хочет преуспеть, должен не насиловать обстоятельства, а использовать их. Он был циником. Да иначе бы не выжил – столько испытаний выпало на его семью: побег из Советской России октября 1917-го, расстрел отца в Болгарии после прихода туда советской армии, арест матери и его, 12-летнего мальчика, из-за попытки нелегального перехода границы в Грецию… Но одновременно князь, перебравшись из США в Лондон, показался мне скептиком. Что и определило моё отношение к нему как литературному персонажу. Я его полюбил. Думаю, тот откровенный разговор с князем послужил импульсом – написать о нём и о себе, о жизни наших поколений, близких по времени, книгу под названием «Дерзкие параллели».

Ну, а если уж затронута тема – шпион, продолжу её. Мнение князя мне понятно: зачем заниматься шпионажем, если заранее известно – ты будешь пойман. Вот тут я бы ещё раз сделал ударение на теме скептицизма. Английский шпион – это разновидность суперскептика. Среди них Джордж Блейк. Джордж родился в 1922-м в Роттердаме (Нидерланды), в семье отставного британского военного. В 1942 году переехал в Англию и стал работать в британской разведке MI6. В 1948 году Блейка назначили резидентом MI6 в Сеуле, где он собирал информацию о советском Дальнем Востоке, Приморье, Сибири, Маньчжурии. После войны и разделения Кореи попал в лагерь, поверил в коммунизм, связался с советской разведкой и передал ценные данные об английских спецслужбах. Освободившись из заключения после подписания перемирия в Корее, в 1953 году Блейк вернулся в Лондон и, продолжая работу в штаб-квартире MI6, исправно передавал Москве сведения о военном министерстве Англии, информацию об уровне осведомленности англичан и американцев относительно военных секретов СССР. В частности, Блейк сообщил Советскому Союзу о строительстве США туннеля с прослушивающей аппаратурой из Западного Берлина в Восточный. В дальнейшем ЦРУ стало известно о деятельности Блейка. В 1961 году его арестовали и осудили на 42 года тюрьмы. Спустя четыре года разведчику помогли сбежать из заключения. В 1965 году он перебрался через Берлин в Москву. Дожил почти до 100 лет и помер в конце 2020-го. Что он делал в стране, на которую работал? Переводил произведения Ленина на голландский язык, готовил кадры разведки, писал книжки, снимался в документальных фильмах. И не метался. А вот с верой в коммунизм – об этом сведений нет. Возможно, в какой-то момент он осознал, что политика – самый низкий уровень духовного развития. Только скептик-англичанин мог быть счастлив в таких разворотах биографии. Ну, так я думаю. Не мог же Блейк не видеть, куда вывернулись его коммунистические убеждения, если они были.

Наверное, легче понять другого перебежчика, Сноудена, который получил бессрочное российское гражданство, но не спешит расставаться с американским, предав спецслужбы, в которых служил. Здесь ни доли английского скептицизма. Здесь цинизм, который в Англии чётко отделён от скептицизма. Скажем, очевиден скепсис судебных органов Англии к… концепции особых отношений Британии и США. Центральный уголовный суд Лондона отказал властям США в экстрадиции Джулиана Ассанжа. Основание? В случае экстрадиции в США Ассанж, вероятно, покончит с собой в печально известной тюрьме Supermax в Колорадо. Поэтому его выдача американской стороне выглядела бы циничной мерой и была запрещена.

Я часто слышу от русских – англичане холодные, от них сочувствия не жди. Это не так. Англичане, оставаясь в границах своего скептицизма, в любых ситуациях, даже крайних, не теряют контроль над своими чувствами. Именно это часто принимается нами за холодность. На самом деле скептицизм – один из главных жизненных принципов англичан. В тех случаях, когда представитель сентиментальной латинской расы или душевной славянской будет рыдать слезами восхищения или умиления, англичанин скажет «lovely» («мило»). Что будет равноценно по силе проявленных чувств.

А вот шумное и вызывающее поведение других может вывести из себя истинного англичанин. В Лондоне, до начала пандемии почти полностью отданном туристам и иммигрантам, нередко можно было увидеть в автобусе чинную английскую пару, с откровенным недоумением разглядывающую шумную и эмоциональную группу испанских или итальянских туристов. Впрочем, англичане позволяли себе только хмурить брови и молча переглядываться.

Пару слов о деловых качествах англичан. Хорошо ли при таком скептицизме иметь дело с английским бизнесменом? Вне всяких сомнений, если речь идёт о данном слове, обещании, сроках и прочем. Хотя в переговорах всё не так просто. Если англичанин на ваше предложение отвечает: «Я не уверен, что это хорошо», «посмотрим», «вернёмся к этому вопросу позже», такое понимается однозначно – нет. Выгода, деловая предприимчивость, сноровка, смекалка торговцев-англичан отступают, когда со стороны покупателя они видят излишний энтузиазм, возбуждение, неумеренность. В музейном магазине на родине Шекспира в Стратфорде я видел, как иностранные туристы весело скупали всё, что видели, и едва ли не выхватывали друг у друга сувениры. Это вызывало леденящую вежливость продавщиц. Тот факт, что туристы дают им средства к существованию, ничего не меняет. Отторжение у англичан вызывает пренебрежительное отношение к очередям. Сами они образуют очередь даже… из одного человека. В местах, где очереди предсказуемы, расставляются специальные барьеры, чтобы никто не волновался. Ну, а если кому-то все-таки удастся просочиться откуда-то сбоку, его проигнорируют и одарят холодным взглядом, включая того, к кому этот кто-то прорывался.

Кстати, скепсис англичан каким-то образом уживается с традициями, правилами, бытом в принятых рамках. Скажем, детей в 18 лет принято выпихивать из родного дома – идите работать, снимайте комнату, пробуйте жить самостоятельно. Родители избегают излишней опеки, не ждут ежедневных звонков, даже визитов детей на выходные. Но вот на Рождество повсеместно дети покорно являются в отчий дом. Без напоминаний.

Да, любой английский разговор действительно крутится вокруг погоды. Тут и показное удивление, и даже восхищение: мол, кто бы мог подумать! За этим лёгким трёпем – игра скептиков, и больше ничего. Зимой иногда выпадает снег, температура понижается до нуля градусов, а иногда и до минуса. Но Англия к зиме никогда не готова, жизнь парализуется, не ходят поезда, останавливаются автобусы, нарушается телефонная связь. Похожая картина наблюдается и летом, когда устанавливается удушающе-жаркая погода. Кондиционеры в офисах есть далеко не всегда. Погода не заставит англичанина с его скептицизмом прихватить зонт, скажем, как меня. Да, на улице холодно. Но если пришла календарная весна, все мамы надевают детям шортики, отправляясь с ними на прогулку. Говорят, эта традиция не меняется в Англии уже пять веков.