Парень с синими глазами
Под моим окном стоит.
Парень теплыми словами
Мое сердце бередит…
– Вербы шепчут над рекою,
Ночь какая, посмотри!
Выходи, пойдем со мною,
Погуляем до зари.
Я б ответила, конечно:
Дескать, сам встречай зарю.
Но ведь это ж мой любимый,
Но ведь это мой сердечный…
– Ладно, выйду, – говорю.
Мы сидели над обрывом,
Месяц плыл наискосок,
Волны мягко, торопливо
Набегали на песок
Мой парнишка вдруг смутился,
Посерьезнел, замолчал,
Ближе сел, потом склонился
И меня поцеловал.
Я вскочила бы, конечно,
Рассердилась на него.
Но ведь это ж мой любимый,
Но ведь это мой сердечный…
Я смолчала, ничего.
В воскресенье он явился,
Постучался у ворот.
Весь, гляжу, принарядился,
Поманил к плетню и ждет.
Тут он, встав передо мною,
В пальцах ветку теребя,
Молвил: – Будь моей женою,
Не житье мне без тебя!
Я б ответила, конечно:
Мол, не к спеху… посмотрю.
Но ведь это ж мой любимый,
Но ведь это мой сердечный…
– Глупый, сватай! – говорю.
1950
Сдвинув брови, твердыми шагами
Ходит парень возле перекрестка.
В этот вечер под его ногами
Снег хрустит решительно и жестко.
Час назад в просторном зале клуба
Пестрый вихрь кружился, бушевал,
Пело сердце, рокотали трубы —
Был в разгаре молодежный бал.
Час назад он думал, что развеет
Подозрений горьковатый дым,
Час назад он верил, что владеет
Все еще сокровищем своим.
Но когда любимую увидел
С тем же длинным парнем в тюбетейке,
В сердце злые шевельнулись змейки,
Он смотрел, молчал и ненавидел.
На площадке лестницы пустой
Видел он, как обнял тот подругу.
Вот они придвинулись друг к другу,
Вот поцеловались раз, другой…
Нет, им даром это не пройдет!
Он отвергнут, только он не сдался.
Он им все итоги подведет,
Зря он, что ли, боксом занимался!
Потому суровыми шагами
Ходит парень возле перекрестка.
И недаром под его ногами
Снег хрустит так твердо и так жестко.
Только для чего готовить мщенье
И катать на скулах желваки?
Если сердце терпит поражение,
Разве тут помогут кулаки?!
1950
Снег кружится пушистой каруселью,
За окнами проулка не видать.
Звонок в прихожей дрогнул резкой трелью,
И мать пошла, вздыхая, открывать.
Наверно, дочь пришла из института,
Сегодня зимней сессии конец.
Ведь знает, что волнуется отец
И мать считает каждую минуту.
А не спешит… Да где уж там спешить!
Завелся друг… Он всюду рядом с нею.
– Мне, мама, Петя должен позвонить.
Ты знаешь, папа, Петя был на Шпрее.
У Пети превосходный реферат,
Он лучший оформитель стенгазеты. —
Дверь хлопнула. Ну вот они, стоят,
Сияют, как две новые монеты.
– Взгляни, отец, уж за окошком ночь,
А им денек коротким показался. —
Парнишка вдруг смущенно затоптался,
И, вспыхнув, густо покраснела дочь.
Летел от щеток веер снежной пыли,
Но что случилось: радость иль беда?
Дочь вдруг сказала: – Папа, мы решили. —
А паренек добавил: – Навсегда!
Но кто бы смог все угадать заране?
Родители застыли у стола.
Мать сливки на клеенку пролила,
А папа стал мешать в пустом стакане.
Они взглянули молча друг на дружку,
И каждый был немало удивлен.
Дремал лишь кот, свой скучный, длинный сон
Мотая на скрипучую катушку.
А у двоих сегодня – кровь ключом.
Кто сможет, кто заставит их расстаться?
И глупо ждать цветения акаций,
У них весна. И снег тут ни при чем!
Встал старый врач, пуская кольца дыма,
Взглянул на дочь пытливо сквозь очки.
Потом сказал: – Болезнь неизлечима. —
И улыбнулся: – Право, дурачки!
Стоят и ждут родительских укоров,
А оба и смешны и хороши.
И толку нет от скучных разговоров.
– Ну что же, мать, поздравим от души?!
Мать край косынки поднесла к глазам,
А парень молвил тихо, но упрямо:
– Мы все навек решили пополам. —
И в первый раз добавил: – Верьте, мама!
Метель швыряла колкий снег в лицо,
Под арками дворов стонала гулко,
А двое снова вышли на крыльцо
И вновь пошли бродить по переулкам.
Счастливые – им дома не сидится.
Влюбленные – их тьмой не запугать.
Идти им и дорог не разбирать,
Им говорить и не наговориться!
1955
У низенькой калитки
Судьба столкнула их.
Блестели солнца слитки
На травах молодых.
Два паренька молчали.
Ведь цель у них одна,
Одни у них печали:
Вот здесь живет она.
Та, что смеется звонко,
О ком их сердце мрет,
Глазастая девчонка —
Колхозный счетовод.
Двоим хоть поругаться,
И, право, как им быть:
Кому из них остаться,
Кому из них входить?
Один не даст подругу
Отбить. Высок, плечист.
Краса на всю округу —
Шофер и футболист.
Другой пониже ростом,
Но ладно, крепко сбит.
Себя он держит просто,
Да бойко говорит.
Дежурный с полустанка,
Фуражка – алый цвет.
Проснувшись спозаранку,
Он даже взял букет.
Большой букет сирени.
А может, зря и брал?
Но, потеряв терпенье,
Высокий вдруг сказал:
– Довольно зря топтаться,
Ждать больше нету сил!
Идем, пора дознаться,
Пусть скажет, кто ей мил.
Все выясним без злобы,
Без драки и без ссор. —
Так порешили оба
И двинулись во двор.
Горел закат над лугом…
Без тропок, целиной
«Краса на всю округу»
Уныло брел домой.
На сердце было тяжко:
Другой остался с ней.
В своей большой фуражке
Гриб рыжик. Ей-же-ей!
А покорил подругу.
Но почему и как?
«Краса на всю округу»
С досадой сжал кулак.
Он шел по первоцветам,
Сердился и не знал,
Что «рыжик» был поэтом,
Он ей стихи читал.
1956
Я любил соседку – тетю Зину.
И в свои неполных восемь лет
Я в лесу таскал за ней корзину,
Я в ладони сыпал ей малину,
И, блюдя достоинство мужчины,
Я не брал предложенных конфет.
Взрослые нередко с детворой
Попросту ломают дурака:
То мораль читают свысока,
То сфальшивят, то прилгнут слегка…
Тетя Зина не была такой.
Нет, никто так дружественно-просто
Не вникал в мальчишечьи дела,
Как она, когда со мною шла
Босиком по многоцветным росам.
Солнце нас у речки заставало.
Под высокой вербой, на песке,
Расстелив простое одеяло,
Тетя Зина книгу раскрывала,
Я, визжа, барахтался в реке.
Глядя вдаль, порою, как во сне,
Тетя Зина говорила мне:
– Лучший отдых после шума главка
Тишь реки да молодая травка.
А тому, кто счастлив не вполне,
Средство, превосходное вдвойне.
И, захлопнув книгу второпях,
Вскакивала с легкостью пружинки.
Через миг она уже в волнах:
Брызги, хохот, звон стоял в ушах!
Злые и веселые смешинки
Прыгали тогда в ее глазах.
Но веселье шло порой без толку.
Тетин хохот сразу умолкал,
Если вдруг на лодке подплывал,
С удочкой или держа двустволку,
Наш сосед по дачному поселку.
С черноусым дядею Степаном
Тете Зине «просто тошно было»,
Инженера тетя не любила
И частенько за глаза дразнила
Лупоглазым черным тараканом.
А когда твердили ей соседки:
Женихи-де нынче ой как редки,
Быть вдовой – не радостный пример!
Тетя Зина, выслушав их речи,
Обнимала вдруг меня за плечи
И смеялась: – Вот мой кавалер!
Замирая при таких словах,
Я молчал, пунцовый от смущенья,
И, жуя ванильное печенье,
Подымался в собственных глазах.
Дети любят просто, без обмана.
В души их не заползет изъян.
Был ей неприятен Таракан —
Я возненавидел Таракана.
Я был горд, я был тщеславно рад:
Ведь у тети Зины на столе,
Меж коробок с пудрой и помад,
Высился, как замок на скале,
Мой подарок – боевой фрегат.
А когда прощанья час настал,
Я шагал по лужам к тете Зине
И к груди картину прижимал,
Ту, что три недели малевал,
Под названьем «Караван в пустыне».
Сколько мук в тот день я пережил,
Сколько раз вздохнул я по дороге,
Но когда я двери отворил,
Я застыл, как камень, на пороге:
Меж бутылок и колбасных шкурок
На столе валялся мой фрегат.
Нос был сковородкою прижат,
А над рубкой высился окурок.
Дым табачный плавал над столом.
Было жарко. А в углу дивана
Тетя Зина с радостным лицом
Нежно целовала Таракана…
Я завыл. Я заревел с тоски!
Я бежал сквозь сад тогда с позором.
Дождь хлестал, и ветер дул с напором,
А верблюды, солнце и пески
Мокли в грязной луже под забором.
Этот день с его печальной сценой
В памяти оставил горький след.
Так еще восьми неполных лет
Был сражен я «женскою изменой»!
1960
Ручеек протекал меж упругих корней,
Над водою березы качали ветвями.
Много славных девчат и веселых парней
Из поселка ходило сюда вечерами.
Приходили, чтоб шорох берез услыхать,
Чтоб сказать… Чтобы в самом заветном открыться.
В роще можно вдвоем до рассвета гулять,
А устав, у ручья посидеть и напиться.
Далеко, над лугами звенела гармонь,
Локон девичий в быстрой воде отражался.
Под тугую струю подставлялась ладонь,
А ручей все бежал по камням и смеялся…
Люди, месяц, деревья – тут все заодно.
У ручья все влюбленные пары встречались.
Даже те, что женатыми были давно,
Здесь как будто бы снова друг в друга влюблялись.
Я любил. Но мечте черноглазой моей
Я, робея, сказать о любви не решался.
Я, встречаясь, молчал. Я краснел до ушей.
Но однажды, вдруг сам испугавшись, признался.
Я сказал, что не знаю ни ночи, ни дня,
Что брожу постоянно за нею по следу
И что, если она не полюбит меня,
Я умру или к тетке в Воронеж уеду.
– Взять плацкарт не забудь, – улыбнулась она.
И ушла по тропинке, а сумрак сгущался.
Я смотрел, как тоскливо вставала луна,
А ручей все бежал по камням и смеялся…
Но однажды я вновь на свиданье пришел,
Я сказал ей: – Довольно шутить надо мною!
Не затем я без сна эти ночи провел,
Чтобы, сдавшись, опять примириться с судьбою.
Не хочу больше в сердце носить мою грусть,
Все ребята, наверно, смеются над нами. —
Я нашел ее губы… Рассердится? Пусть!
Но она обвила мою шею руками…
Звезды вспыхнули ярко тогда надо мной,
Я с любимой в ту ночь до рассвета прощался.
Удивленно березы шумели листвой,
А ручей все бежал по камням и смеялся…
1960
Парень живет на шестом этаже.
Парень с работы вернулся уже,
Курит и книгу листает.
А на четвертом – девчонка живет,
Моет окошко и песни поет,
Все понежней выбирает.
Но парень один – это парень, и все.
Девчонка одна – девчонка, и все.
Обычные, неокрыленные.
А стоит им встретиться – счастье в глазах,
А вместе они – это радость и страх,
А вместе они – влюбленные!
«Влюбленный» не слово – фанфарный сигнал,
Весеннего счастья воззвание!
Поднимем же в праздник свой первый бокал
За это красивое звание!
Месяцы пестрой цепочкой бегут,
Птицы поют, и метели метут,
А встречи все так же сердечны.
Но, как ни высок душевный накал,
Какие слова бы он ей ни шептал,
Влюбленный – ведь это не вечно!
Влюбленный – это влюбленный, и все.
Подруга его – подруга, и все.
Немало влюбленных в округе.
Когда же влюбленные рядом всегда,
Когда пополам и успех, и беда,
То это уже супруги!
«Супруги» – тут все: и влюбленности пыл,
И зрелость, и радость познания.
Мой тост – за супругов! За тех, кто вступил
Навек в это славное звание!
Время идет. И супруги, любя,
Тихо живут в основном для себя.
Но вроде не те уже взоры.
Ведь жить для себя – это годы терять,
Жить для себя – пустоцветами стать,
Все чаще вступая в раздоры.
Муж – это муж, и не больше того.
Жена есть жена, и не больше того.
Не больше того и не краше.
Но вдруг с появленьем смешного птенца
Они превращаются в мать и отца,
В добрых родителей наших!
И тост наш – за свет и тепло их сердец,
С улыбкой и словом признания.
За звание «мать»! И за званье «отец»!
Два самые высшие звания!
1960
О проекте
О подписке