Манифест сноба (апология снобизма)

«Они хочут свою образованность показать, и говорят о непонятном!»

А. П. Чехов, «Свадьба»

У нас говорили: «Вы слишком учёный. Здесь такие цитаты… Вы хотите показать, что вы образованный, это негуманно. Нельзя цитировать того, чего другие не знают!». Почему-то именно самое яркое, талантливое, учёное представляется самым опасным, хотя…»

О. Седакова, «Посредственность»

Давеча одна из замечательных умничек и моих самых ценимых читательниц, «обозвала» вашего покорного слугу снобом, сердито обвинив меня (а точнее, мои тексты) в следующих «страшных» грехах (ежели я правильно помню порядок): снобизм, лень, нелюбовь к читателю. Что ж, упрёки в снобизме и лени я с удовольствием принимаю (слегка гордясь даже, что в том же обвиняли и любимого Набокова, а Пруст и вовсе обвинял в них самого себя), но всё ж замечу, что если считать определением снобизма «тщательное следование вкусам, манерам и пр. высшего света и пренебрежение всем, что выходит за пределы его правил; претензии на изысканно-утонченный вкус, исключительный круг занятий и интересов»^[72], то в моём случае справедливо лишь не «пренебрежительное» даже, а – вполне себе равнодушное отношение ко всему, что выходит за рамки моих^[73] интересов, привязанностей и любовей. Не более.

Потому как именно текст – то самое единственное место, в котором я считаю собеседника (или, чаще – собеседницу) априори равными себе, достойными уваженья, и поэтому-то^[74] совершенно не пытаюсь подстраиваться под их настроения, желания или ожиданья^[75]… Скорее всего, это просто – возрастное, но ведь и игра безотчётного неба в тексте достигается опытом^[76]… И чем дальше, тем яснее понимаю я, что ежели кому-то незачем этот текст^[77], то пусть откупорит шампанского бутылку… иль перечтёт – ну что-то там ещё^[78]. Моё же дело – просто позвать в сказку, в текст, иногда – насмешливый, иногда – с лёгким привкусом сновиденья или ужаса, полюбоваться жемчужностями океана или мреющими облаками, поулыбаться, поразмышлять или попечалится чуть, побродить с вами в тех самых литературных и философских слегка лесах^[79]…

Но в том, что касается постоянства и ограниченности мест прогулок, тех самых книжных предпочтений и ссылок – увы! Я всё так же соглашаюсь с Борхесом, что почти у всякого плохого писателя можно найти пару хороших страниц. Но… зачем!?^[80] Зачем, уподобляясь некоему легендарному петуху, искать где-то жемчужные зерна^[81], тогда как у любимых авторов в текстах – кругом сплошные сокровищницы: ожерелья, жемчуга, рубины^[82], золотоносный песок…

Ну и (в качестве небольшого само-оправданья) добавлю, что обычно достатошно легко включаю в long-list (ну… не в «Избранное» же, разумеется, о котором см. чуть дальше – «Игры в списки»^[83]) любого понравившегося, в меру «конгениального»^[84] автора, прошедшего испытательный срок – своим вторым^[85] текстом. Итак, со снобизмом – разобрались, надеюсь?

Так, что у нас далее по списку? Сверимся с картотекой^[86]… О, да! Лень. Тут всё более чем справедливо. Мало того, моя лень – внутренняя, исходная, истомная, не видящая вовсе стимулов к своему преодоленью. Да и вправду, зачем!?^[87]

И, наконец – «нелюбовь к читателю»… Ох, а вот это, увы – правда. Но, право слово… за что ж, скажите на милость, мне его любить? Ежели девяносто девять из ста читателей, проглядев написанные (изящно и вдохновенно, между прочим!) полстранички, скажут, зевнув: «муть голубая», и возвратятся к своим любимым текстам^[88]?. Беда в том, что «российский читатель-современник представляет собой продукт того литературного воспитания, которое мне глубоко апатично»^[89]… Итак, «ан масс», как говаривал незабвенный Выбегалло^[90], читатели мне скушны (за очень редкими исключеньями)^[91]. И ничего с этим не поделаешь, вспомните опять Набокова, у которого тоже не было «идеального читателя», он лишь представлял его себе в виде розовощёкого бородатого интеллектуала, посасывающего трубку^[92], а я… гм… – даже и представить не могу.

Совсем иное дело – читательницы. Признаюсь, вот их благодарное вниманье, их улыбки и мненья – мне отнюдь не безразличны, и я с жадностью ловлю малейшие отзвуки ими прочитанного и сказанного… Что ж, давайте попробуем представить идеальную читательницу: чувственную, чувствительную, слегка влюблённую, слегка скучающую умницу, отыскивающую в моих сказках – отголоски и россыпи своих фантазий, своих детских воспоминаний, своих влюблённостей, со-творяющую текст вместе со мною. Ту, что следует (так же капризноприхотливо, как это писалось!) – своим законам чтенья моего текста: от последовательного, терпеливого, фраза за фразою, пере-читывания, вслушиванья, вглядыванья в кружева во время вечерней ванны, до укладывания любимых сказошных отрывков (пусть даже их совсем чуть-чуть!) на любимое место в офисе, где лежат заветные вещички; от «купания» в тексте (с возвращением к нему вновь и вновь, или иногда – вовсе без оного!), до распечатывания и «таскания с собою в сумочке» – опять же «избранного», или даже комментариев^[93]. А ведь возможно ещё – улыбчивое любопытство, поток ассоциаций, чтенье сначала без сносок, а уж потом, или… Да что я – все вы, кому хоть раз приходилось испытывать муки со-творенья, и сами это знаете не хуже меня…

Ну и почему же должен я, ради неких абстрактных читателей, (а вовсе не ради этих, моих, любимых, понимающих меня с полу-слова, полу-вздоха) – жертвовать улыбчивой и самодостаточной, вполне себе объёмной и забавной свободой текста^[94], отвечающей моему, и, дай Бог – чьему-нибудь ещё (а вдруг?) нынчешнему состоянию – вот – сейчас? Нетушки-нетушки.

Давным-давно, ещё в «Поисках времён», я сделал первую попытку некоей (пусть и не слишком жёсткой) структуризации текста и «подгонки» его под существующие каноны^[95] восприятия литературного текста. И… вот признаться ли? Если к «Со-творенью» я ещё иногда возвращаюсь (и с удовольствием!), то к «Поискам» – лишь местами^[96]. Подозреваю, что как раз теми, где нет «придуманности», искусственности, во имя вот этого нелюбимого (ах, как он чувствует мою нелюбовь^[97] – ну и фиХ с ним!) читателя.

Так что – нет-нет, не отрекусь – «от самой безнадёжной и продрогшей – из актрисуль..»^[98] – ни от строки, ни от странички текста, ни от способа его чувствовать, сотворять. Но…

А вот до этого «но» замечу, что мне, по счастью, не приходится во имя денежного или сиюминутного^[99] успеха жертвовать собственными желаньями и прихотями, так что «пишу я ради совершенно конкретного удовольствия…»^[100], и ради тех редких мгновений со-творенья, когда чья-то душа откликается вдруг… Откликается – там, на небесах, слыша созвучья, даря пониманье^[101]. А утвержденье «читатели читают тех, кто их любит, или ненавидит»^[102], а не тех (добавлю от себя) кто к ним равнодушен, считая большинство из них иными, гоблинами и прочими неприятными созданьями^[103] – быть может, и справедливо, но… Послушайте, ну неужто (вспоминая навскидку): Набоков, Бунин, Булгаков, Чехов, Стругацкие, да сам Толстой наконец – любили людей, «решали их проблемы»? Да Бог с вами, конечно же, нет – ведь именно тогда, когда они пытались это делать^[104] становились дидактичны, стандартны, да и… просто скушны.

Кроме того, я бы всё же не стал позиционировать эти тексты как «десертное желе – вкусно, но бесформенно»^[105] (хотя против и возразить нечего, чем плохо: к кофею, да в хорошем настроении, несколько страничек такой «вредности»?). Не стал бы, хотя б потому, что они вообще никак не позиционируются: «не написал… случилось так»^[106]. И, право ж, очень жаль, если у моего гипотетического^[107] «идеального» (или хотя б доброжелательно-внимательного читателя, а уж тем более – читательницы, не дай Бог!) возникнет ощущение пренебрежения ими – это вовсе не так, хотя тексты эти (практически все, за исключением нескольких сказок и отрывков, написанных «под заказ» для совершенно конкретных читательниц), писались прежде всего – для себя, для того Самого «конкретного удовольствия». Но, поверьте, читать текст их глазами – удовольствие не меньшее… Вспомните, наконец, пару эпиграфов к «Сотворенью»^[108]…

Ну во-от, начинается: «опять ссылка? Да ссылки тебе дороже людей!»^[109], «Прекратите цитатничать!», «Я хочу видеть ваши мысли»^[110] – ах, избавьте, избавьте меня от ужасной участи, от необходимости это слышать… Ведь цитируя – здесь и сейчас! – конкретный текст, конкретную строчку, я «оживляю» души любимых авторов, и вместе с ними со-творяю новую, сиюминутную реальность – для и во имя – тех, кому эти цитаты адресованы – вот в это самое мгновенье. Цитаты, ссылки, аллюзии в этом контексте – всего лишь «упоминательная клавиатура»^[111], добавляющая дополнительные измеренья, оттенки, обертоны, нюансы… Не говоря уж о том, что «все мы просто обречены на цитаты…»^[112]. И вот ещё лыко в строчку оттуда же: «Мне скушна и неинтересна манная каша^[113] в головах большинства моих читателей, так почему же я должен кормить их с ложечки, ежели их вздорные представления и вкусы – там, у подножия моей башни из Слоновой кости – так далеки от моих?»^[114] – ну и конечно, тут немедленно должен вспомниться Бальмонт: «Почему я, такой нежный, должен всё это выслушивать!?»^[115].

И наконец (после таких небольших, до главного «но» – отступлений) – о самом страшном, на мой вкус, грехе, о котором, кстати, пока почти и не упоминалось даже… О грехе Само-любования. Грешен, признаюсь, хоть с этим и борюсь. Грех сей, пусть и не искажающий истины реальности (видит Бог, ни словечка… – гм, ну, почти ни словечка – неправды нет в этих текстах), а только лишь – меняющий освещение, подсветку, фон, интерпретацию, наконец – есть. Да ведь общеизвестно (или это я сейчас придумал?): зритель влюбляется в героиню фильма только ежели и сам режиссёр, и оператор, и вся группа – смотрят на неё влюбленными глазами… А влюблённость, как и всякая сотворённая реальность – всегда меняет освещенье. Вот я и…

Что ж, на этом – манифест воинствующего снобизма или этакую «апологию сноба»^[116] прошу считать законченной.

До.

До – новых встреч в эфирах (в каком-нибудь из них – возможно, и в том самом, в котором мы все пребудем в «распылённом состоянии», как принцессин батюшка у Пристли^[117])…

Но…