Интермедия

Когда первая Беда уже случилась в мире людей, иномирцы еще пребывали в счастливом неведении. Их реальность к тому моменту уже будто застыла на много веков: Окна закрыты, все змеи спят, леса полны ягод и плодов. Вода щедра к морским иномирцам, и всех дел у их народов – жить в мире, складывать легенды о былом и играть в игры, как завещал Величайший из Змеев.

Тем страшнее оказалось пришедшее горе – вторая Большая Беда.

Иномирцы не сразу поняли, что же не так. Слишком привыкли быть неуязвимыми: во́йны давно в прошлом, чешуя такая прочная и блестящая, ничего ей не страшно – ни солнце, ни холод, ни хвори. Но они начали болеть – один за другим: глаза стали беспрестанно чесаться, по всему телу появились язвы, в легких поселился страшный кашель.

Бесповоротным и совсем страшным все стало в тот миг, когда море вдруг погубило своих обитателей, до последнего отказывавшихся покинуть родной дом.

…День был солнечный, самый разгар лета, на берегу тогда собралась целая толпа. Говорят, все будто окаменели от ужаса, даже раскормленные чайки приросли к месту, когда иномирцы вынесли на руках мертвых морских княжон. Головы тех безвольно запрокинулись, длинные волосы цвета тины доставали до белого песка, и с них стекала морская вода.

Стало вдруг очень тихо.

– Кто, – один из иномирцев вышел вперед; в том месте, где он прижимал к себе плечо княжны, на белой рубашке расплывалось мокрое пятно, – понесет ответ за это?

Морские иномирцы чувствовали себя одинаково свободно и под водой, и на суше, но все же предпочитали держаться особняком от лесных. Они заключали порой союзы, но случалось это не очень часто.

Оттого и о беде, приключившейся с ними, стало известно слишком поздно. Яд, отравлявший человеческие океаны, сгубил и иномирских княжон, пробывших среди смертоносных вод непозволительно долго. Они годами не покидали своих подводных дворцов и отказались уйти, когда в их владения пришла Беда. Ни одна из шести не оставила морского дна. Лесных князей, явившихся на зов, встретили только умирание и запустение.

Самая стойкая из княжон – Сага, прабабка Лючии, – перед смертью успела указать, откуда в иномирские воды попала отрава. Надо было всего-то дойти до устья реки и подняться по течению, чтобы закрыть проклятое Окно.

Вяз сразу же отправился туда, ведомый не только этими словами, но и напутствием самих земель, которые клялся защищать. Расскажи хоть кто-то из морских иномирцев об этой страшной беде раньше…

Река, вытекавшая из Чащи, конечно же, была полна яда.

Это была его земля – и тело Вяза болело ее болью. Он не позволил себе оплакать умерших – эти слезы можно будет пролить и потом, а вот найти источник беды надо было срочно.

Он слушал себя – и слушал эту землю. И ее реки были его венами, и поля – обнаженной кожей, и в дремучих лесах дикими зверями блуждали его мысли. Вяз шел за ними, не помня пути, позабыв себя. Тут все было отравлено, его дома больше не существовало, и он не знал, где укрыть тех, за кого нес ответ.

…Он выбрел туда, в самое сердце Чащи, на серой слепой заре. Остановился у ледяного родника и замер, не веря. Окон не отворяли уже сотни лет, все змеи его мира – это он знал точно – спали столько же.

Но вот оно – висит, подернутое утренним маревом, потустороннее, открытое. А через него из мира людей текла вся та гниль, что отравила эти земли.

Гнев его был страшен, а весь мир его – послушен, как никогда прежде.

И реки повернулись вспять.

…Иномирцы давно дали обещание не приходить больше в человеческий мир, но клятву пришлось нарушить. Они держали совет, прежде чем отправиться в путь.

– Я хочу мести, – вперед вышел один из иномирцев, статный и чернобородый. Его руки были покрыты язвами.

– А я хочу знать причины, – возразила княжна с пронзительным ястребиным взглядом.

– Мы пойдем войной и уничтожим их, пока не поздно. Как надлежало сделать уже давно, – с неожиданной горячностью добавил седой старик. Даже сюда он принес с собой свой лес – далекий шелест листвы, звучащий в каждом движении, запахи сырости и мха, мелкий травяной сор, тянущийся за ним цепочкой следов.

Вяз с затаенной болью оглядел собравшихся. Он сам нашел то злосчастное Окно, сам обернул всю эту гниль вспять, убеждая себя, что теперь все должно наладиться. Что ошибку еще можно исправить, надо только отгородиться, забыть, запечатать навеки свой мир, чтобы спасти.

Не вышло.

– Нет, – возразил он и потер глаза. Они теперь все время слезились и болели. – Нас и так почти не осталось. Нет. Они задолжали нам нечто иное. Помощь. Спасение.

Искупление.

Дальше – никак

Всякий раз, вглядываясь в нахмуренное лицо Еля, Вяз думал, что предательство во спасение все-таки существует.

Корабль почти у всех вызвал не просто ужас – мерзкое чувство тошноты, кислую горечь под языком, желание поскорее отмыться. Еще бы, столько металла вокруг! Но другого способа спастись люди им предложить не могли. Никто не мог.

Со временем даже получилось немного привыкнуть к тому, из чего был создан Корабль, призванный долгие годы служить им домом.

И кому-то ведь надо было этим Кораблем управлять. Они держали свой иномирский совет и мрачно переглядывались: никто не хотел брать на себя это бремя.

Один только Ель вышел вперед. Тоненький, совсем юный, длинные белые волосы убраны в тугую косу за спиной, чешуя тоже белоснежная – тем пронзительнее ярко-синие глаза.

– Я научусь, – тихо сказал он. – Кто-то ведь должен.

«Я предам себя», – звучало в этом признании, но так и не было сказано вслух.

Он и правда учился – иномирцы были куда способнее людей. Преодолевал, наступал себе на горло, но делал это для них всех. Чтобы сохранить ту часть их мира, которую еще можно спасти.

И вот сегодня Ель сидел в своем кабинете, у огромного пульта управления – у Вяза голова начинала кружиться от одного взгляда на это скопление проводов, кнопок и рычагов, долго смотреть было невыносимо, – и тихо и обреченно объяснял:

– Дальше – никак. Наш Корабль застыл на месте.

– По-прежнему? – Вяз через силу посмотрел в иллюминатор. Если позволить себе на миг забыться и ни за что на свете не опускать взгляд, то получалось представить, что это просто ночное небо – родное и понятное. Даром что ни одного знакомого созвездия.

– Тут словно барьер. Стена. Преграда, – Ель скривился, как от головной боли. Возможно, она его и правда мучила. – Я не могу ее преодолеть. Мы застыли тут. До ближайшей планеты, возможно подходящей для жизни, – еще многие годы пути. А мы топчемся на месте.

– Нас еще надолго хватит. Топлива, еды, дней до нашей смерти…

– И ты хочешь провести эти дни – вот так? Зависнув навеки на одном месте? – Ель потер виски.

– Не говори пока никому, – только и смог попросить Вяз. Он не первый раз произносил эту просьбу. Сегодня у него было новое объяснение: – Пусть хотя бы пройдет Игра.

Вяз умолк. Может, дело в самой Игре? Или в том, что принесли с собой на этот корабль сами иномирцы? Лес, шелестящий листвой, разбрасывающий хвою по всему судну: она каким-то чудом проскальзывала даже в простыни Вяза, скучая, ластясь, стремясь к себе подобному, и недовольная Льдиния вытряхивала каждое утро из постели новые иголки. Может, дело в их нарядах, играх, песнях, в чуждых этому миру телах? Может, они слишком далекие этому космосу, этим звездам, всему этому металлу и он отторгает их, не пускает дальше, пытается вернуть туда, откуда они пришли?

Вот только возвращаться теперь некуда. Там всё – труха и ядовитая гниль.

А может, – Вяз задержал взгляд на белоснежной макушке Еля, – может, его вина в происходящем еще глубже? Может, пора собраться с силами и признаться остальным, что лично он, Вяз, взял с собой на Корабль?

Он вздохнул. Все потом. Сегодня – Игра. Может, все пройдет так, что и рассказывать будет нечего.

– А дальше? – прервал его размышления Ель.

– А дальше попытаемся разобраться. Должен же быть какой-то выход?

Ель только пожал плечами. И вновь склонился над пультом.

Интермедия

К моменту Большой Беды люди уже давно не боялись космоса. К Земле их пригвоздили не изъяны техники, не страх неизвестного и, уж конечно, не какая-то особая привязанность к планете, жизнь на которой уже тогда походила на пребывание в захлопывающемся капкане.

Нет, людской род подводили слабости, так презираемые иномирцами: скоротечность жизни, слабость тел, несовершенства творений.

Человечество знало, где хотело бы оказаться, какая планета смогла бы стать для них новым домом – тем, с которым они могли бы обойтись бережнее на этот раз. Но людского века не хватило бы, чтобы добраться туда.

Перед иномирцами такого препятствия не стояло: отпущенный им срок мог измеряться и тысячелетиями. И они готовы были прийти забрать долги.

Петр, отец Николы, стоял у истоков разработки космического корабля, на котором иномирцы покинули Землю.

Они все тогда уже были обречены искать выход, пусть кто-то признавал это, а кто-то – совсем не хотел. Но иномирцам, чтобы спастись от болезней, мертвой земли и отравленных вод, хватило бы и того решения, что имелось у людей.

В итоге они бы все равно послушали Вяза. Иномирцы могли столетиями выбирать себе правителя и, когда наконец останавливались на ком-то, предпочитали ему доверять. Вяз понимал, что война никогда не будет верным решением и с ней исчезнет все то немногое, что удалось сохранить в больших бедах.

В нем оказалось достаточно силы, чтобы прощать и уметь просить о помощи. И смириться с тем решением, которое мог предложить Петр.

Людские языки иномирцы помнили еще со стародавних времен и вынуждены были освежить эту память. Петр переживал, что не успеет обучить остальному, но его опасения не оправдались. Новые знания давались иномирцам куда быстрее и легче, чем людям.

Они освоили премудрости навигации и обращения с кораблем.

– Мы можем презирать все это, – Ель тогда кивнул на разложенные перед Петром чертежи, – за бездушность, за холодную логику, за предсказуемость. Но все это точно окажется нам по силам.

И никакого волшебства

Лавр был прав: занять себя чем-то сегодня оказалось решительно невозможно. Из-за начала Игры все привычные дела на Корабле приостановили. После ухода Лавра Никола еще почти час пытался что-то читать в библиотеке, но взгляд бесполезно скользил по строчкам, а мысли оставались тревожными и пустыми. Сдавшись, он сам в итоге отправился на поиски Лавра и Элоизы.

Никола, как никто иной, знал, насколько опасно безделье. Сколько в нем кроется мучительных осознаний, страха и тоски. Первые месяцы на Корабле, стоило оказаться без занятия, к глазам тут же подступали слезы, а к горлу – крик. Он здесь один. Он никогда не вернется.

Лючия нашла Николу в один из таких вечеров: он сидел, забившись в угол, и, зажмурившись, раскачивался из стороны в сторону. Щеки были мокрые от слез.

– Поможешь мне? – без приветствия спросила она на родном языке Николы.

Он открыл глаза и часто-часто заморгал. Лючия терпеливо ждала. Ее чешуя была нежно-фиолетовой, с розоватыми переливами, при определенном освещении отдаленно напоминавшей цвет очень бледной человеческой кожи. Русые волосы собраны в низкий узел у самой шеи. Ни осуждения, ни ненависти, ни унизительной жалости во взгляде. Только протянутая ладонь.

Никола не посмел отказать.

Лючия учила его вышивать так же, как делала все остальное: спокойно, размеренно, считая возможные преграды недостойными своего внимания. Никола исколол все пальцы, рвал нитки, перетягивал кривыми стежками тонкую ткань – Лючия все распарывала и предлагала начать сначала. Никола сбегал с назначенных встреч – Лючия его находила. Никола стеснялся насмешек над девчачьим занятием – Лючия просто была выше этого.

Да он и сам не заметил, как втянулся. Каким чистым и легким вдруг становился разум, пока на полотне появлялась картина: стежок за стежком, кропотливо, бесконечно долго. Можно было несколько часов не думать ни о чем, кроме цвета нити и места для следующего прокола иглы, пока глаза не начинали слезиться, пальцы не становились непослушными, а плечи не наполнялись тяжестью. Лючия мурлыкала под нос иномирские песни – и Никола вскоре запомнил каждый мотив, хоть и почти не понимал слов.

Первую свою вышитую картину – ярко-алого петуха на синем фоне, которого потом нашили на детское платьице Элоизы, – Никола почти ненавидел, и все же втайне гордился тем, сколько усилий было в нее вложено.

С тех пор как Лючия уснула, Никола не брал в руки иглы́. Не потому даже, что страшился осуждения иномирцев за растрату драгоценных полотен и нитей, – с его скоростью работы никто бы, может, и не заметил пропажи; просто не мог себя заставить. Он теперь почти полностью перебрался в библиотеку – к компьютерам, книгам, молчанию.

* * *

Они втроем – Никола, Элоиза и Лавр – сидели прямо на полу одного из коридоров, ведущих в спальные отсеки. Элоиза разложила иномирскую игру – на огромном свитке были изображены реки, горы и моря, по которым перемещалось множество разукрашенных фигурок. Никола когда-то пытался вникнуть в правила, но огромное количество тонкостей, с пеленок знакомых каждому иномирцу, так и не сложилось в четкую картину в голове.

Элоиза раз за разом проигрывала Лавру. Никола, опустив подбородок на колени, привычно наблюдал за ними.

– Лавр, – тихо окликнул он.

– Мм? – Лавр не отрывал взгляда от игрового поля, на котором Элоиза только что расставила крошечные золотые ворота.

– Давно хотел спросить…

Лавр повернулся. Никола заметил запутавшийся в прядях у его виска крохотный желтый лист.

– Я рад, что ты первый решился заговорить об этом. Да, иномирские рубашки смотрятся на тебе просто чудовищно, – лицо Лавра оставалось абсолютно серьезным.

Элоиза рассмеялась.